Купец из будущего

Глава 1

Утро всполошило лагерь неслыханной новостью, и воины ринулись к королевской ставке, пытаясь увидеть там хоть что-то. Все деревья были облеплены сидящими на них зеваками, которые передавали дальше то, что увидели и услышали от глашатая, стоявшего на помосте и зачитывающего длинный свиток.

— Ну, что там? — жадно орали снизу тем, кто сидел на опасно прогнувшихся ветвях.

— Глашатай сказал, что она десять королей убила, — ответили сверху.

— Вот сволочь! — воины раззявили рты в полном изумлении. — Десять королей? Ишь, ты!

— Раздевают! — восторженно заорал вихрастый мальчишка-раб лет десяти, забравшийся выше всех еще до рассвета. — Королеву раздевают!

— И как она? — проснулся интерес воинов, которые не видели ничего из-за моря голов и спин стоявших перед ними.

— Старуха, как старуха, — разочарованно сказал мальчик. — Я думал, она в теле будет, а она сморщенная, как печеное яблоко. И избитая вся…

— Так ей годов сколько, — успокоили его воины. — Говорят, ей лет сто уже. Не иначе, колдунья. Кто бы еще десять королей — воинов погубить смог. Их же волосы защищают. Точно тебе говорю, колдунья!

— Какую-то животину страхолюдную привели, — мальчишка изумленно тыкал грязным пальцем куда-то вдаль. — Я про такую и не слыхал никогда! На нее сажают!

— Верблюд это, малец, — успокоил его умудренный годами воин, тоже забравшийся на ветку, но пониже. — Мы их в Аквитании видели, когда на короля Гундовальда в поход ходили.

Королеву верхом на огромном животном провели по всему лагерю, чтобы этим зрелищем смогли сполна насладиться все без исключения, а потом передали своим внукам. И впрямь, о чем еще рассказывать долгими зимними вечерами на глухом хуторе, как не о том, что видел этакое диво. Как старую Брунгильду, победившую десять королей, исхлестанную бичами, возили на неведомом животном, которого дети, испуганно сверкающие глазенками, в этой дыре и не увидят никогда.

А пока женщина, имени которой еще недавно страшились самые отважные мужи, ехала по воинскому лагерю, где ее осыпали проклятиями, где в нее бросали камни, грязь и нечистоты. Старуха не согнула спины и не показала страха. На ее лице было написано презрение к черни. Она дочь короля, жена короля, мать, бабушка и прабабушка королей. Эти люди вокруг не стоят ее мизинца, так что ей их оскорбления? Разве может обидеть собака? Воины удовлетворились невиданным зрелищем, а королеву стянули с верблюда, бросив на землю. Она даже обрадовалась этому. Ведь ее ноги были в ожогах, и она стояла с огромным трудом, испытывая мучительную боль. Вся знать трех королевств ходила и смотрела на ее унижение. А некоторые из тех, кто еще совсем недавно пресмыкался перед ней, платили палачу, чтобы он лишний раз прижал к ее коже горящий факел. Лицемерные негодяи!

— Коня привели! — заорал сверху парнишка. — Ее за ноги привязывают!

— По обычаю тюрингов казнить решили, — удивленно покачали головами воины. — Отродясь у нас таких затей не бывало. Ну, кулаками забьют до смерти бабу какую, ну утопят, как тещу старого Хлодвига. Или придушат, как Хильперик свою жену-испанку. Но чтобы так… Не по-людски даже…

Два королевских лейда[1], взяв под уздцы коня, запряженного страшной упряжью, поскакали, набирая ход. Королева, тело которой нещадно колотило о кочки и камни, взвыла из последних сил, и вскоре замолкла. Видно, старуху хорошо приложило по голове. Дальше уже таскали бесчувственное тело, а лейды тянули коня, дуреющего от запаха крови, то влево, то вправо. Наверное, они это делали для того, чтобы удары о стылую землю посильнее размотали грязные клочья, еще недавно бывшие телом повелительницы Запада.

Сам король Хлотарь II стоял на помосте и смотрел на казнь с легкой усмешкой. Длинные, как у всех Меровингов, волосы были заплетены в две косы, длиннющими змеями спускавшиеся до пояса. Король был одет в римский багряный плащ, штаны и кожаные чулки до колен, перевитые лентами. От простого воина его отличала, пожалуй, лишь рубаха из переливчатого имперского шелка, да широкий пояс с золотой насечкой, который стоил как крепкая деревня. Рядом с королем держался мальчик лет пяти, с волосёнками, спускающимися до лопаток. Это наследник Дагоберт, догадался раб, завистливо поглядывая на роскошный и явно очень теплый плащ принца. Ну вот, и самого короля увидел! День, определенно, удался.

Все самое интересное закончилось, а мальчишка-раб белкой спустился с дерева и побежал к кибитке хозяина, который уже отчаялся его дождаться.

— Само, мелкий засранец! — прорычал разъяренный купец. — Я и так потерял кучу денег, а тут еще ты пропал, дармоед проклятый!

Его хозяин, по имени Приск, был одет так, как одевалось римское население по всему Средиземноморью. Простая туника с поясом, сандалии и закругленный снизу плащ-сагум, в который так удобно было завернуться, спасаясь от ночной прохлады. Черные смоляные волосы были подрезаны чуть выше бровей, закрывая локонами уши. Смуглое лицо выдавало в нем римлянина из старой семьи, в кровь которой еще не затесались пришлые варвары-германцы.

— Не бей, хозяин! — закрыл мальчишка голову руками. — Я верблюда видел и еще, как королеву старую казнили, видел. Мне же интересно было. Когда еще настоящую королеву голой покажут.

— Да чтоб тебя! Вот ведь непоседливый мальчишка! Без еды сегодня останешься, — гнев хозяина понемногу стихал, и он уже сердился больше для порядка. Ведь если дать слабину рабу, то потом жди беды. Особенно если раб — десятилетний малец из далеких земель вендов[2].

— За что, хозяин? — привычно заныл парнишка. — Я же только посмотрел. Ребята в Сансе[3] обзавидуются.

— А чтоб не баловал, — важно сказал купец, прекрасно зная, что беспутный мальчишка все равно сопрёт что-нибудь из еды, но он этого милостиво не заметит. — Одно разорение, одно разорение!

— Почему разорение, хозяин? — спросил Само, который уже понял, что пороть его сегодня не станут. — Ты же не потерял ничего.

— А сколько за войском шли? — возмущенно сказал купец. — А стражников нанять? А тебя, дармоеда, всю дорогу кормить? Это что, ничего не стоит, по-твоему?

— Ну, если меня как сегодня кормить, то не так уж дорого я и обхожусь, — резонно заявил мальчишка. — Ай! Больно же! — он все-таки поймал свой законный подзатыльник.

— Поговори мне еще! — погрозил кулаком купец.

— Ну да, — почесал неровно стриженую голову мальчишка. — Стало быть, они драться не стали, своих королей поубивали[4], а мы теперь убытки терпим. Вот, гады!

Почтенный купец Приск занимался старинным и уважаемым ремеслом. Он торговал живым товаром. Этим занимался его отец, его дед, и даже дед его деда. Там, где было горе, там всегда был он. Вольные когда-то люди, попавшие в жернова войны, продавались купцам за бесценок, а потом шли, разлученные с семьями, горбатиться на виллу какого-нибудь сенатора из старой римской семьи, а то и к кому-нибудь из новой знати. Короли франков лет тридцать назад позволили торговать землей и частенько наделяли ей своих лейдов. Рабы были нужны, и торговля ими не утихала никогда. Сорок лет междоусобиц, что терзали Галлию[5], превратили цветущую землю в бледное подобие самой себя. Целые области были разорены войной, а потому такие, как Приск, трудились, не покладая рук.

Австразия напала на Нейстрию — он тут как тут, скупает пленных ополченцев и продает их на юг. Нейстрия пошла войной на Бургундию — и он снова рядом, платя золотом за рыдающих девок из-под Орлеана. Лангобарды толпами гнали на север римлян из разоренной ими Италии, и почтенный Приск снова в деле. Только с вендами, да германцами из-за Рейна он связываться не любил. Уж больно капризный товар, все норовят убежать. Да и покорность вбивать в них нужно месяцами, иначе покупатель испугается, увидев дерзкий взгляд, и пройдет мимо. Впрочем, эти дикари стоили совсем уже дешево, но зато требовали неусыпного внимания умелых специалистов из его рабской казармы. Отсев был довольно большой. Лесные варвары норовили убежать, или кинуться на копья охраны, а потому до продажи не доживала примерно десятая часть, самые сильные и буйные. Впрочем, кочевники-авары, что гнали на продажу этих дикарей, знали свое дело туго, и вели по большей части баб и ребятишек лет до пятнадцати. Ну, и мужиков тоже гнали, из тех, кто казался покорным и не хотел разлучаться с семьей. Они до последнего надеялись на чудо. А мальчишка стянул краюху хлеба и, вычистив ей до блеска горшок с остатками каши, прикрылся затхлой ветошью в кибитке почтенного купца Приска, и задремал. Работы сегодня не будет. Сплошное разорение!

— И никакой я не Само, — обиженно пробормотал он, засыпая. — Я Самослав. Само меня мамка называла, когда я совсем малой был. А я уже большой. Вот!