Мир совкового периода. Второе счастье

Глава 1. Супермен из будущего

– Котенок, а ты не видел мои носки?

– Не называй меня так!

– А как надо?

– По имени!

– У тебя имя неудобное... приходится всё время использовать полную форму. Алка – как будто ты спирт? Или бесполое Ал? Могу, как бабушка – называть Аленькой, но ты сама же на это злишься, – я заработал очень неприятный взгляд, но остановиться не мог. – Вместо котёнка можно называть тебя зайчишкой...

– Убью!

– Солнышком, золотцем... или бегемотиком!

– Беге... Я тебя точно убью! Почему бегемот? Я не толстая!

Я торопливо отошел на пару шагов от разъяренной фурии.

– Не бегемотом, а бегемотиком. И это не из-за фигуры, это из-за анекдота.

– Какого, блин, анекдота?

– Ну как же... не знаешь? Маленький бегемотик ищет любви, заботы, ласки, понимания и чего-нибудь пожрать. Вот и быт такой… хм… бегемотик. Маленький, забавный и вечно голодный. Недавно в «Клубе путешествий» показывали.

– Я не вечно голодная! – Алла была само возмущение.

Честно говоря, с едой у Аллы были очень странные отношения, я таких никогда в своей длинной жизни не встречал. Она ела всё, но клевала буквально как птичка, и, например, та пара бутербродов, которыми я её подкормил во время сейшена, сошли для неё за роскошный обед из нескольких блюд с непременным компотом. Но полностью удобство совместного быта с ней я почувствовал в Анапе – при посещении различных кафе мне, как правило, доставались полуторная порция, поскольку свою Алла не осиливала. Правда, она могла есть очень часто, что для меня, привыкшего к трехразовому – по понедельникам, средам и пятницам – питанию, было чем-то удивительным. И со стороны такой подход к еде мог создать у человека постороннего ощущение, что он имеет дело с вечно голодной девушкой. Это было не так, Алла вполне нормально переносила длинные перерывы между приемами пищи, но это в том чрезвычайном случае, если под рукой не было, чем перекусить.

– Как скажешь... но по мне так – вечно, – я улыбнулся, подошел к ней и обнял. – Будешь Аллой, договорились. И иногда бегемотиком, но не вечно голодным, просто бегемотиком. Так где носки?

– Я их в грязное кинула, возьми чистые, – она обиженно засопела мне в плечо.

***

То, что в голове у Аллы бродит идея моего переезда к ней, я понял ещё в Анапе. Она пару раз пыталась начать какой-то разговор, обрывала себя, делала вид, что не хотела сказать ничего важного, но по обмолвкам было видно, что речь пойдет о том, чтобы начать жить вместе. Это был серьезный шаг для нас обоих, и я долго думал, как реагировать, когда она всё-таки скажет о своем желании.

Решилась она уже в поезде, где-то на подъезде к Москве, но нам хватило времени, чтобы обсудить все подводные камни её великого плана. В первую очередь, конечно, меня волновала реакция Елизаветы Петровны на нового жильца – но тут Алла была убеждена, что никакого отказа от бабули я не дождусь. В принципе, той я действительно, кажется, понравился – раз уж она отпустила внучку со мной черт-те куда, ну и никто не мешал нам с вокзала поехать и спросить прямо – можно или нет.

Мы так и сделали.

И получили недвусмысленное «да» на свой робкий вопрос, заданный в унисон. Наверное, такое развитие ситуации целиком и полностью отвечало стремлению Елизаветы Петровны выдать Аллу замуж, уж не знаю, зачем ей это было нужно. Но, возможно, у неё имелись и другие резоны согласиться на моё присутствие в доме.

Конечно, у Аллы ещё имелся и папа, про которого я вообще ничего не знал, но его визит ожидался где-то осенью – судя по публикациям в прессе о сроках сдачи Байкало-Амурской магистрали, – и он был проблемой не сегодняшнего дня. И была заграничная тётя Люба, про которую я тоже был не особо в курсе, но той сам бог велел быть на стороне племянницы и потакать её желанию завести домашнюю зверушку мужского пола.

Возможно, были ещё какие-то родственники, но я сомневался, что у них могло быть право голоса в этом вопросе.

***

Вот так я стал третьим жильцом квартиры на Новоалексеевской, которая была меньше по метражу, чем моя двушка в Новой Москве – за счет небольшой прихожей и крошечной кухни, где, конечно, могли собраться вместе и три человека, и даже четыре, но с определенными неудобствами. Впрочем, именно там мы праздновали день рождения Елизаветы Петровны, и нам было, в принципе, даже уютно.

Две маленькие комнаты в квартире занимали Алла и бабушка. Комнату бабушки я видел мельком через приоткрытую дверь, и на большее моей наглости не хватило. Да и что я собирался рассматривать? Там по определению не могло быть ничего, ради чего мне нужно было нарушать границы приватности Елизаветы Петровны.

Свою комнату Алла мне показала, но без подробностей, которых, впрочем, и было не очень много – тут царил минимализм в советском стиле. Кровать-полуторка, письменный стол с памятным мне по школьной поре лампой-грибком и несколько полок с книжками – в основном, учебного плана. Ещё имелся двустворчатый шкаф с разнообразными нарядами и комод с бельем, но с их содержимым Алла меня не ознакомила, а сам я туда заглядывать не собирался – как минимум, до получения недвусмысленного поручения от девушки.

Меня же поселили в большой комнате, к которой нужно было идти мимо стеллажей с библиотекой. В этой комнате обитал отец Аллы во время своих визитов в родные пенаты; она была чем-то средним между кабинетом, спальней и была приспособлена для конструкторской работы. Тут имелся небольшой закрытый стеллаж с ещё одной библиотекой, в которой были собраны книги по строительству дорог и смежным отраслям науки и техники. Мне бросилась в глаза загадочная «Теория трактора» тысяча девятьсот тридцать лохматого года издания. Я даже потянулся, чтобы достать её и выяснить, какие теории мог выдвигать трактор в те непростые времена, но одернул себя. Большевики под всё подводили теоретическую базу, и вряд ли тракторостроение тридцатых, которое тогда было очень сложно отличить от танкостроения, избежало общей участи.

Все остальные книги были под стать этой – справочники, пособия, монографии, посвященные материалам, их сопротивлению и взаимодействию между собой и с агрессивными средами. Что-то было мне знакомо по старой жизни – тот же сопромат проходили и мы, но в усеченном, семестровом виде. Что-то я видел впервые в жизни – и совершенно не горел желанием погружаться в новые для себя области знаний.

А между двумя окнами стоял огромный кульман. К нему кнопками был прилеплен лист ватмана формата А0 с какой-то страшной даже на вид деталью в разрезе. Чертеж был не закончен, хотя все поля и основная надпись были прорисованы – правда, название детали отсутствовало. Чертил отец Аллы, видимо, сам – и делал всё очень тщательно и качественно. Мне до такого совершенства было как до Китая раком.

В прошлой жизни на первом курсе я не научился делать линии разной толщины, за что схлопотал «четверку» на экзамене по черчению – и то лишь потому, что прилежно выполнял безумные домашние задания на протяжении всего семестра и знал слово «аксонометрия». На этот раз я собирался получить нормальную оценку не только за красивые глаза – ведь теперь я знал секрет счастливой жизни чертежника, который был очень прост, и непонятно, почему нам его никто не открыл прямо на первом занятии. Нужно было всего лишь пользоваться двумя разными карандашами – твердым для тонких линий и помягче для толстых. Мы же в своем дуроёбстве всюду использовали один и тот же твердо-мягкий «Конструктор», хотя у отдельных везунчиков были чешские Koh-i-Noor. Я эти тонкости узнал уже на пятом курсе, перед самой защитой диплома, и не смог применить по назначению – да и вряд ли кто на моём месте смог перерисовать десяток плакатов за пятнадцать минут. Ну а после защиты и получения диплома я и черчение существовали в параллельных вселенных.

Рядом с кульманом стоял небольшой столик – на нём в изобилии были разбросаны всякие карандаши, от знакомых мне желтых «кохиноров» до немецких, судя по коробке, серо-черных «Faber Castell». Они были разной твердости, их было очень много, и использовались они активно – многие карандаши пребывали в виде остро заточенных огрызков. Ещё была баночка с тушью и стаканчик с чернильными ручками с разными перьями, было множество угольников и парочка транспортиров, чертежный набор в бархатном футляре и хорошо потертая от частого использования логарифмическая линейка.

Честно говоря, я позавидовал такому богатству. Для инженера-конструктора это было сродни какому-нибудь фирменному набору инструментов для слесарей-ремонтников в автосервисе. Стоил дорого, но себя оправдывал. Я поймал себя на мысли стащить пару немецких карандашей и подарить их преподу по черчению – за такой подгон он мог поставить мне зачет без утомительного рисования сложной детали в трех проекциях. Если, конечно, этот «фабер» и в самом деле что-то фирменное и крутое. [1]

Спал отец на диване-книжке с пестрой обивкой, который сейчас перешел в моё распоряжение. Вернее, не совсем в моё – Алла сразу начала готовить постель на двоих с явным намерением в первую же ночь перебраться ко мне под бочок. Что на эту тему думала бабушка, я не знал – да и не горел желанием обсуждать с Елизаветой Петровной такие деликатные вопросы.

Вещей у меня и так было мало, а то немногое, что имело первоочередное значение для моего существования, ездило со мной на юг. Конечно, потом я собирался совершить вояж в общагу и забрать оставшееся, но прямо сейчас мог обойтись и тем, что есть. Ещё я не брал в поездку всякие учебники и тетрадки – но тут мне на первых порах поможет Казах, которому в понедельник предстояло тащиться в институт с двойной нагрузкой. Правда, я оставался без домашнего задания, но тут уже ничего не попишешь. Не на чем, не по чему и вообще лениво.

Мне от щедрот выделили одну полку в длинном гарнитуре, и её хватило для всех моих пожитков. Для учебы имелся массивный дубовый стол с покрытой зеленым сукном столешницей – но это на будущее; пока что Алла всего лишь свалила скучные документы отца с множеством виз и согласований в один из многочисленных ящиков.

В целом, я понимал, что это место вряд ли превратится для меня в полноценный дом – может, через какое-то, очень продолжительное время, но точно не сегодня. Пока что я чувствовал себя тут даже не как в общаге, навыки жизни в которой вспомнил достаточно быстро, а как в гостинице. Даже в анапской квартире Самвела мне было много уютнее.

***

Так что вечер субботы я встретил в условно своей комнате, которой предстояло стать нашим с Аллой семейным гнездышком, и выяснял судьбу своих носков, испытывая что-то вроде дежа вю. Я уже проходил через всё это, и делал это не раз и не два. И точно знал, что теперь мои отношения с Аллой перешли в новую фазу – после такого шага мы либо заживем дружно и счастливо, либо разругаемся насмерть через какое-то время и расстанемся врагами. Были в моей жизни и такие случаи.

Я с легкой тоской вспомнил, как буквально через год – просто в другой версии истории – стал жить со своей будущей первой женой. Мы с ней познакомились в конце моего второго курса, у нас случился бурный улично-парковый роман, после которого она позвала меня пожить у неё – родители были в отпуске, и квартира стояла свободной. Я не возражал, поскольку тогда вообще мало думал о последствиях. Пару недель мы весело проводили время в роскошных апартаментах – та квартира находилась в сталинском доме и была не четой жилью семьи Аллы, а потом, как обычно, очень неожиданно и внезапно, вернулись родители, которые обнаружили рядом с собственной дочерью потенциального зятя и не очень обрадовались этому факту. Правда, меня не выгнали и даже не слишком ругали, но, поскольку внеплановый визит к врачу показал, что надо торопиться, если мы не собираемся плодить бастардов, заставили думать в сторону ЗАГСа. Бастарды в их среде были моветоном.