Во славу русскую

Глава 5

5

Как же не хватает здесь самолётов… Или хотя бы железной дороги. Путь к Волге растянулся на два месяца. Рождество встретил в дороге, в Москве останавливаться не решился, даже со Строгановым не захотел встречаться. Что бы не творилось у него в душе, Александр стал подручным и правой рукой узурпатора, за проделки лиходеев из К.Г.Б. ему отвечать, а не только Бенкендорфу и иже с ним.

Заехал только в Замоскворечье к старшему Строганову — Григорию Александровичу. Тот горестно поведал: диктатура не всех убила физически, многих морально, что, быть может, ещё трагичнее, — растоптала, перекроила по своим лекалам, приучила действовать по приказу, а не по велению совести. Старшие сыновья также оставили службу. Подумывают уехать из Москвы. Куда? Да в тот же Нижний Владимир, лишь бы дальше от пестелева вертепа.

У меня на языке вертелось сказать: я это, я! Из-за меня Россией правит банда Пестеля, а не император Николай. И всего-то я помог августейшей семье наследника родить… Вот как благое дело боком вышло!

Нужно было не за океаном отсиживаться, а ехать в Санкт-Петербург накануне «Великого Декабря». Совсем не обязателен был арест заговорщиков с расправой, отправили бы их нести службу подальше от города в дни коронации и присяги да присматривали потом. Тем более знали же во дворце про их тайные обчества-сообчества, только вот — недооценили… Уверен, нашлись бы, кто ко мне прислушался.

А через два месяца закономерно вылез на поверхность отечественный Наполеон, только не корсиканец, а германец. При нём казнили главных участников переворота, Дантонов-Маратов-Робеспьеров русского розлива,

Когда полозья моего верного дормеза, на зимнее время — на санном ходу, зашуршали по снежной улице Нижнего Владимира, шёл февраль. Я как раз поспел к очередному «великому» празднику — годовщине занятия Пестелем кресла председателя Верховного Правления. Первым делом в феврале 1826 года новоявленный фюрер отменил выборы во Всероссийский учредительный конгресс, точно так же, как большевики в Беларуси 1917 года разогнали Всебелорусский съезд, а потом в Петрограде Учредительное собрание. Караул устал… У известной версии истории, о которой вещали учебники моей юности, появился такой зловещий приквел.

Надо сказать, что к зиме строгановские сатрапы извели самые очевидные проявления недовольства, жизнь вернулась в практически нормальное русло. В моей реальности через год после пришествия Ульянова во власть уже полыхала Гражданская война.

Во Владимире купеческие старшины да заводчики праздничный день пропустить не могли. Теперь, с упразднением сословий, они по полному праву хаживали в бывшее губернское дворянское собрание, отныне — только губернское. Когда ещё вместе собраться и чарку опрокинуть, не оглядываясь на Вышнее Благочиние, усматривающее в любом собрании тайное общество?

Там Павел Николаевич Демидов, купец и заводчик из династии Демидовых, местных Рокфеллеров, принимал гостей с Урала и всей губернии. На меня глядел настороженно: известно, что я — птица провластного полёта, в июле мандатом от Пестеля размахивал, требуя менять рублёвые ассигнации на золото по прежнему курсу. Вскоре внимание Демидова отвлеклось на другого гостя, ростом мне по грудь.

— Александр Сергеич, душа моя, вы с Болдина съехали? Надзор же за вами! А как в Сибирь приговорят?

— Пустое, Пал Николаич, — ответствовал чуть пьяный поэт. — Иль не имею я права во имя праздника вседержавного кутнуть за здравие вождя? Куда шампань унёс, лакей-каналья?

К вечеру демидовский особняк близ слияния Оки и Волги наполнили выходцы из славных нижегородских семей — Блиновы, Бугровы, Курбатовы. Строгановы, конечно, тоже были, дальние родственники всемогущего обер-фюрера К.Г.Б. Купеческие жёны, яркие, румяные, худобой не обременённые, в отдельный кружок сбились. Степенные их мужья, как водится, разговоры завели о торговле. Я приклеил ухо.

Александр Петрович Бугров, наследник мукомольного дела отца и самый юный из купечества, сокрушался о ценах.

— Четыре рубля сегодняшних не стоят и рубля прошлогоднего. Цену на муку мы втрое подняли и всё одно за зерном не поспеваем. Хоть мельницы закрывай али в убыток торгуй.

— Есть слово заграничное — инфляция, — просветил Павел Демидов, последний из местных обывателей в европах гостивший. — Пестель с Корфом без меры деньги печатают, оттого ассигнации дешевеют быстрее, чем снег весной тает.

— В чём же корысть за никчёмные бумажки торговать? — возмутился кто-то из железоделательных заводчиков. — Али в золото их обратить и сидеть сиднем, пока в страну порядок не вернётся?

Купцы оглянулись. Упоминать отдельные грехи Правления, сиречь временные трудности, не возбраняется, даже в моём присутствии, подозревая во мне недремлющее око вождя всея Руси. А вот объявлять, что в России после декабря порядка не стало, пахнет крамолой, известно чем чреватой. Однако в тот вечер европейская шипучка да русское хлебное вино языки на волю выпустили, посему Пестелю сотоварищи икаться полагалось изрядно.

— Раньше торговал, как хотел, только подати плати. Ныне каждый чиновник влезть норовит, то соточку просит, а то и целую тыщу. Где на всех напасёшься?

— У меня две тыщи душ крепостных рабочих на заводе трудилось. Как вольную дали, половина разбежалась; они же и вернулись — за корку хлеба батрачить готовы. Да нет у меня дела для них: завод день работает, два стоит.

— Нижегородские банки лопнуть готовы. Деньги в рост давали царские, додекабрьские, и процент божеский. Возвращают нынешними, подешевевшими, и то с неохотой. Хоть половину города в долговую яму сажай, денег от того не прибавится.

— По весне осемь домов скупил, как о новой столице услыхал, перестроил их солидно, под казённые присутствия. И где та столица? В Москве! Хоть картошку в домах разводи…

Бывшее дворянство обманутым сочло себя. От любви к добрым лошадям, жизни широкой, дамским нарядам модным и карточным играм половина семейных усадеб в банк заложена. Должники как один новую власть поддержали, обещаниям поверив, что царские долги спишутся. Дудки! Землю отобрав, из премии кредит вычитают. За должниками охотятся приставы из Судебной коллегии и Расправного Благочиния: деньги давай. А как отдать-то, ежели они на кокоток трачены?

— Слыхали, господа? Казначейство новые деньги печатает. Тысячные. А на них…

— Пестель на коне?

— Нет, Корф верхом на кукише!

Отведя душу в откровениях, Строгановы, Демидовы, Блиновы и Бугровы обратились к любимому поэту. Пушкин не подвёл.

Пока свободою горим,Пока сердца для чести живы,Мой друг, отчизне посвятимДуши прекрасные порывы!Товарищ, верь: взойдёт она,Звезда пленительного счастья,Россия вспрянет ото сна,И на обломках самовластьяНапишут наши имена!

Я не аплодировал, как остальные, только зубами скрежетал. Не надо быть провидцем, чтобы угадать: среди гостей наверняка есть слуги режима. Донесут, видит Бог: донесут. И покатится в Нижний Владимир приказ: арестовать! держать! не пущать! Строганов нынче лют. Явно за место держится, хоть и в толк не могу взять — зачем.

А нижевладимироское (слово-то какое, тьфу!) купечество, распалившись хлебным вином и смелыми виршами, постановило отправить Павла Николаевича Демидова в Москву с наказом: добиться приёма у некой влиятельной фигуры, лучше — у родственника своего Александра Павловича Строганова, чтоб довёл до главного фюрера — жить более так невозможно. Сплошное разорение, убытки одни, лучше продать торговые дома за бесценок и на остаток денег кутнуть, пропади оно всё пропадом.

Слушая их, я только усмехнулся про себя. Если даже Строганов, приличный человек, переменился к худшему за год диктатуры, что же говорить о других. Тем более о самом Пестеле. Зря Демидов время потратит…