Ревизор: возвращение в СССР

Я наблюдал сквозь решётку в дверях за проносящимися мимо одноэтажными домами частного сектора. Улицы освещались фонарями с тусклыми желтыми лампами накаливания. Света от них было не больше, чем от луны. После ярко освещенных московских улиц контраст был особенно заметен.

— Ты чей будешь-то? Как твоя фамилия? — спросил вдруг старший сержант через решётку между злодейским отсеком и остальным салоном уазика.

Я промолчал: мои галлюцинации? Мои! Хочу — отвечаю, хочу— молчу.

— Это Пашка Ивлев, — подсказал ему Николаев. — Я его знаю. Мы с одной улицы.

— Какой ещё Ивлев?! — не выдержав, спросил я каким-то чуднЫм голосом. Поразился, как непривычно он звучит.

Уазик резко затормозил, и мой вопрос остался без ответа. В свете фар я разглядел крыльцо с колоннами и вывеску «Святославская городская больница».

Старший сержант быстро вышел из машины и, взбежав по ступенькам, начал молотить кулаком в высокую двустворчатую дверь. Николаев выволок меня из машины и подтолкнул к крыльцу. В темноте я успел разглядеть двухэтажное здание, похожее на помещичью усадьбу.

В ближайших окнах загорелся свет. Из-за двери послышался женский голос:

— Кто там?

— Это Ефремов. Открывай, Марин! Ихтиандра недоделанного привезли.

Двери больницы открылись. В полосе света в дверном проеме появился четкий силуэт женщины-медика в медицинском халате и колпаке.

— Почему недоделанного? — спросила она, выходя на крыльцо.

— Потому что живой, — ответил старший сержант. — Хотя, крыша у него протекла: фамилию свою не помнит.

Я все еще не мог опомниться. Для галлюцинации ощущения были слишком реалистичны. Хотя мне трудно было судить, раньше галлюцинаций у меня не было. Может так и должно быть?..

Мы всей толпой вошли в больницу. В просторном холле под высоким потолком ярко светила большая люстра с закрашенными белой краской плафонами. Пахло хлоркой и мочой. Как говорится, бедненько, но чистенько. Каменные мозаичные полы, местами, заметно вытоптаны. Стены до половины выкрашены в грязно-желтый цвет, а выше — побелены.

Очень меня впечатлили старые, тысячу раз покрашенные, застеклённые деревянные межкомнатные двери и оконные рамы. Окна даже были заклеены от сквозняков полосами белой ткани. Потрясающие декорации!

Хотя я снова поймал себя на мысли, что для галлюцинаций это все как-то слишком натурально. И почему Советский Союз? Мое подсознание зачем-то от стресса меня решило в детство закинуть?

— Стойте у входа! — приказала врач нам с Николаевым. — Засрете сейчас здесь всё.

Наконец, я обратил внимание на эту женщину: она была молода, с красивыми чертами лица, очень строгая и уставшая. Русые волосы сзади выбивались из-под белого колпака. Она была очень стройной. Даже белый халат унисекс не мог скрыть её красивую фигуру. Какая свежая, естественная красота! Давно такой не видел. Я с удивлением и восхищением смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверями с надписью «Прием неотложных пациентов».

Николаев стянул с себя сапоги и начал стаскивать с себя мокрую шинель.

— Раздевайся! Что стоишь? — рявкнул он на меня.

Я, на всякий случай, начал расшнуровывать свои потрепанные ботинки.

— Алексей Вениаминович! — обратился Николаев к старшему сержанту. — Я шапку форменную из-за него в реке утопил. Что мне теперь будет?

— Расстрел, Николаев! Расстрел, — ответил Ефремов.

Николаев из кармана форменной рубахи достал удостоверение. По его растерянному виду я понял, что оно потекло. Младший милиционер молча протянул свое удостоверение старшему.

— О! Тут расстрелом не отделаешься! — обрадованно заявил Ефремов,— Тут поляна! Не меньше.

Вернулась Марина с пожилой полной санитаркой в белом халате и с белой косынкой на голове. Они принесли две заношенные полосатые пижамы и безразмерные кожаные тапки без задников.

— Переодевайтесь, — распорядилась врач.

Было не очень комфортно раздеваться перед всеми догола, но я смотрел, как и что делает Николаев и повторял за ним. Мы переоделись и сразу стало тепло. Мокрую одежду и обувь мы побросали тут же на полу.

Санитарка притащила покоцаный эмалированный таз, покидала туда наше мокрое барахло и утащила куда-то. Вернулась со шваброй, с ведром и принялась старой мешковиной подтирать за нами. Полоскала и отжимала тряпку она голыми руками! Я немного зазевался и больно получил деревянной шваброй по косточке голеностопа. У меня слёзы брызнули из глаз! А санитарка даже не ойкнула. Только глянула на меня сердито.

У согревшегося Николаева стали сильно кровоточить руки и кровь с ладоней обильно стала капать на пол.

— Что с руками? — устало спросила Марина.

— Об лёд порезался. Боялся, что нас под лёд утянет, когда этого шизика доставал. — оправдывался Николаев, показывая врачу ладони. — Река только с краёв замёрзла, а посередине такое сильное течение! Я шапку из-за него форменную потерял в реке. И ксиву испортил.

Произнеся это, Николаев вдруг покачнулся и начал заваливаться на сторону. Ефремов живенько подскочил к нему и подхватил под руки. Врач помогла усадить Николаева на стул, осмотрела его глаза, поинтересовалась, не болит ли голова и не двоится ли в глазах. Получив отрицательный ответ, чему-то кивнула мысленно и сказала, показав на руки:

— Тут шить надо. Сестру позову.

А потом добавила:

В больнице вас пока оставлю. Понаблюдаем. Похоже, что помимо порезов на руках, у вас еще небольшое сотрясение мозга. Завтра на обходе главврач посмотрит и все решит.

— Держи руки над тряпкой! — рявкнула недовольная санитарка и бросила мокрую мешковину под ноги Николаеву. Он, как ни в чём не бывало, послушался.

— Ты и меня не помнишь? — между тем спросил меня Николаев. — Я с твоей сестрой в одном классе учился.

Я пожал плечами и отвернулся к окну. В отражении я увидел юного парнишку среднего роста, субтильного, большие глаза, нос с горбинкой. И лопоухий до безобразия. В огромной пижаме не по размеру он похож был на Пьеро. Только колпака не хватало.

Я усмехнулся про себя: не просто будет ему с такой внешностью девчонок кадрить.

А кто это, собственно? Я почувствовал, как у меня на голове зашевелились волосы.

Где-то на лбу неприятно саднило, я машинально дотронулся до головы.

Паренёк в отражении сделал то же самое.

Глаза у него начали ещё больше округляться. Я подошёл ближе к окну. И отражение приблизилось ко мне. Я помахал рукой отражению, и оно помахало мне в ответ... Сомнений нет: там, в окне — я.