Ревизор: возвращение в СССР

Глава 11

Воскресенье, 14.02.71 г. Госпитальная улица.

Я хотел её дожать, но она не успела мне ничего рассказать. Мы подошли к булочной и наткнулись на деда Терентия. Он вышел нам навстречу с авоськой полной всякого хлеба, батонов и булочек.

— ЗдорОво, юнга, — воскликнул он, увидев меня и протянул руку.

Я с радостью поздоровался, а дед переключился на бабулю:

— Товарищ депутат. Как там с моим вопросом? Дадут нам побольше комнатёнку для кружка судомоделирования?

— Я запросы написала, отправила. Ждём ответы.

— Спасибо. Целую ручки. — Тут он снова переключился на меня. — Приходи вечером. Мне альбом отдали про Российский императорский флот за 1916 год. Посмотрим. До встречи, юнга.

Дед протянул мне руку, мы попрощались, и он пошёл в сторону своего дома, а мы с бабушкой вошли в булочную.

Я помахал тёте Маше, сидевшей на кассе. И занялся изучением ассортимента в этом магазине. На стеллажах лежали буханки черного и белого хлеба. Их брали сами. За плюшками, сдобами, рогаликами, печеньем и пряниками на вес шли к прилавку. Странная, конечно, система.

Весь хлеб на стеллажах голый. Проверить его свежесть можно было большой вилкой, привязанной к гвоздику. Я настолько привык к товару в упаковке, что постоянно ловил себя на мысли, что удивляюсь каждый раз и не могу поверить, что мы и правда раньше жили без пакетов. Да блин, мне психологически было очень некомфортно кидать хлеб в дырявую авоську. А вот запах свежеиспеченного хлеба валил с ног. От него я тоже отвык. Вкусный, насыщенный, почуяв его хотелось просто взять эту буханку и откусить прямо от нее. Да, собственно, так я и делал в детстве. Если посылали в магазин за хлебом, а хлеб был свежий, то домой я приносил порядком надкусанные буханки.

Был в магазине ещё кондитерский отдел. Вот там я задержался. Пирожные, сочники, коржики с орешками. И торты: Бисквитно-кремовый с белковым кремом и Сказка. Вот оно! Белковый крем. Вкус детства.

Мне здесь всё больше нравится. Осталось только найти способ денег заработать. 2.39 за торт, вроде, небольшая цена, но просить всё время денег у женщин как-то несерьёзно. Я хоть и в теле пацана, но сознание мужика-добытчика так просто не поменяешь. Да и зачем. Взрослый мозг в юном возрасте — это ли не мечта! Пойду сегодня к деду Терентию альбом смотреть, посоветуюсь, где подработать можно.

Бабуля взвесила сушек с маком и велела пробить мне 42 копейки. Я пошёл к тёте Маше. Пока я стоял в очереди в кассу, подошла бабушка и сказала пробить ещё два простых батона и буханку чёрного. Я впал в ступор.

— Это сколько? — переспросил я её.

— Ну, считай: два батона по 13 и черный по 16.

— 42 копейки? Правильно? А сушки сколько были? — я пока считал, ту сумму забыл.

— 42 копейки за сушки, 42 за хлеб, — учила меня бабуля.

Как же тут сложно. Хорошо хоть цены не меняются никогда. Постепенно все вспомню и освоюсь.

— А нельзя кассирше просто перечислить, что хочешь взять, — с надеждой спросил я, — а она сама посчитает?

— Цену ты всё равно должен ей назвать, батоны бывают разные: по 13 копеек, по 18, по 25. Чёрный тоже разный: по 16 копеек, по 18. Есть еще серый хлеб. Есть белый буханка. Это просто, — успокоила она меня.

Мы закупились в булочной и пошли дальше.

Бабушка без конца встречала знакомых. С кем-то просто здоровалась. С кем-то останавливалась переброситься парой слов.

Наконец-то мы дошли до дома Никифоровны. Бабуля уверенно вошла в калитку. Я за ней. Навстречу к нам выбежал небольшой тёмно-коричневый пёсель, дружелюбно лая и радостно повизгивая. Двортерьер на коротких ножках Эльвиру явно знал. Он подбежал к ней, кланяясь на ходу и отчаянно виляя хвостом. Увидев меня, он, также лая и повизгивая, подбежал ко мне, обежал вокруг и понесся обратно к бабуле.

— Чапа, Чапа, — приговаривала она.

На шум из дома вышла женщина, возрастная, седая, среднего роста, полноватая. Неулыбчивая и строгая.

— Привет, Эля. Заходите, — сказала она и кивнула мне головой. — У меня как раз пироги скоро поспеют.

Я вошел за Эльвирой в темные сени. Сразу захотелось включить свет. Я огляделся в поисках выключателя. Нашёл, пощелкал. Тишина. В смысле, темнота. Тоже, что ли, лампочка перегорела. Заметив мои манипуляции, бабуля обратилась к подруге:

— Есть у тебя лампа новая? Пашка починит сейчас свет.

— Была где-то. Вы проходите, — ответила Никифоровна и ушла в хату.

Мы прошли в кухню. Типичная изба, усмехнулся я про себя. Похожее, как у нас, расположение комнат, только средняя стена была немного сдвинута в другую сторону. Здесь кухня и одна из спален были меньше, чем две комнаты на другой половине избы.

Мы с бабушкой присели за стол. В хате пахло домашней выпечкой. Вскоре Никифоровна принесла лампочку, и я пошел в сени.

На дворе стоял день. Я положил новую лампу на подоконник. В маленькое окно проникало совсем немного света, но его хватило, чтобы при ближайшем рассмотрении заметить, что карболитовый патрон треснул. Я взял его в руку, чтобы выкрутить лампу, но патрон частично рассыпался у меня в руках. Причем лампочка осталась висеть на каких-то соплях. Оставлять всё как есть было нельзя. Я с усилием выкрутил лампу, окончательно доломав патрон. Куски его и старую лампу я принес на кухню и положил на стол.

— Перегрелся видимо, — сказал я. — Новый патрон нужен.

Я взял старую лампу, крутил, крутил, ничего не понял: лампа как будто покрылась туманом изнутри. На цоколе была чёрная метка.

— Патрона у меня нет, — сказала Никифоровна. — А где лампа новая?

Я забыл про неё. Пришлось встать и принести.

— Сейчас чай пить будем, — сказала Никифоровна, вставая. Она унесла лампы и патрон, и вернулась с тремя одинаковыми чашками и тремя блюдцами. Поставила их на стол. Эльвира принялась их расставлять, по-хозяйски взяла заварник и разлила по чашкам заварку.

Тем временем Никифоровна достала из печи пироги. У меня уже давно слюнки на них текли. Никифоровна каждый смазала сливочным маслом, переложила в корзинку застеленную льняной салфеткой и торжественно поставила корзинку на стол.

Мы сидели за столом и потягивали чай маленькими глотками. Пироги были ещё очень горячие. Я взял один и положил себе на блюдце, чтобы остывал.

— Знаешь, как обидно, — продолжила разговор с бабулей Никифоровна. — У меня никого нет, мне хапать добро не для кого. Я взяла себе одни сапоги и хожу в них четвертый год. Ну сколько мне одной надо? А они же мешками несут! И всё-то у них сходится.

Я взглянул на нее. Глаза у неё были сердитые.

— Ты уже на пенсии. Может, хватит работать? Сама же говоришь, сколько тебе одной надо? С кем ты там воевать собралась?

— Да не собираюсь я ни с кем воевать. Обидно просто. Семьи у меня нет. Себе одной столько не надо. Что мне, спекуляцией заниматься? Как они?

— Боже упаси! Посадят ещё. Помогаешь своим и ладно.

Мы ещё немного посидели, думая каждый о своём.

— А ваша база районного или областного подчинения? — спросила вдруг бабушка.

— Да, ладно тебе, Эля, — всполошилась Никифоровна. — Бог с ними. Говно не трогаешь, оно и не воняет.

Бабуля молча кивнула. Я мало чего понял из услышанного, но и не особо вдавался. Ну, ворует кто-то. Везде и всегда воруют. У меня в голове сидел только один вопрос: о подработке. Ну, ещё об экзаменах. Но о подработке больше.

— Ба, а как зовут Никифоровну? — спросил я тихонько, когда та вышла ненадолго из кухни.

— Тебе зачем? — удивилась бабуля.

— Да, подработку я хотел бы какую-нибудь найти на пару часов после школы. Спросить хочу, может у них на базе что есть?

— Анна её зовут, — также тихо ответила мне бабушка.

Вернулась хозяйка, положила на стол бабулин мешок, уже полный. Гречки насыпала, догадался я и решил брать быка за рога.

— Анна Никифоровна, — вежливо-вежливо обратился я к ней. — Не могли бы вы мне помочь устроиться к вам на базу каким-нибудь подсобником на пару часов в день или на выходных?

Никифоровна удивлённо уставилась на меня, потом взглянула на бабушку. Та небрежно пожала плечами, типа, ничего не знаю, пусть делает, что хочет.

— Тебе учиться надо, — начала отговаривать меня Никифоровна. — Чтоб начальником стать.

— Так одно другому не мешает, — улыбаясь ответил я. — Как говорится, хочешь жить, умей вертеться.

— Ага. Только башку не сверни, — ответила Никифоровна.

Я уж подумал, что это она меня так послала. А она вдруг и говорит:

— Я спрошу у заведующего.

— Спасибо! — обрадовался я. — Я не подведу.

— Не за что пока, — ответила она мне и переключила своё внимание на Эльвиру. — С ботинками помочь не могу. Только сапоги есть его размера.

— Какие сапоги? — заинтересовался я, представляя себе мужские зимние кожаные сапоги на молнии.

— Хорошие. Бурки, — ответила Никифоровна и вышла из кухни.

Ждал я с нетерпением, хоть и не помнил, точно, что это за модель такая.

— Я их на пять бутылок коньяка армянского выменяла, — сказала она, вернувшись и с гордостью ставя на стол нечто, завернутое в пелёнку. — Он мне денег хотел за коньяк дать, а я ему говорю: что мне твои деньги? Вот он и принёс. Размер не мой. А так бы сама носила.

Никифоровна развернула пелёнку и явила свету не то сапоги, не то валенки с кожаными калошами. Где-то я такие видел. А, вспомнил, Моргунов-Бывалый в «Операция Ы» в таких ходил.

Я был в шоке. Даже не спросил, кто это «Он», который мне так удружил. Но по тому, как бабушка восхищённо выдохнула, я понял, что к этим буркам надо присмотреться.

Я взял в руки правый сапог. Белый тонкий войлок был очень мягкий. Широкое голенище не сплошное, как у валенок, а сшито из нескольких кусков, швы уплотнены кусками кожи в цвет коже на ступне. То, что мне издали показалось галошами, оказалось кожаной деталью цельного сапога. Внутри оказалась белая толстая меховая подкладка.

— Лямка, — гордо прокомментировала Никифоровна.

Я не понял, что за «лямка», но бабуля удовлетворенно поцокала языком.

— Меряй, — приказала она мне.

Я надел сапоги. Свободные, особенно в голенище. Но под загнутым верхом оказался ремешок, которым можно было затянуть сапог вокруг голенища. В целом, бурки оказались удобными. А уж по сравнению с моими деревянными, вымоченными в реке ботинками на шнурках, так просто шикарные.

— И сколько стоит такая прелесть? — спросил я.

— Двадцать пять рублей давайте. Хватит, — махнула рукой довольная Никифоровна. — Не буду же я на вас наживаться.

— Спасибо, Ань, — бабушка была прям растрогана. — Очень выручила.

— Можно я в них сразу пойду? — спросил я.

— Иди, конечно, — ответила бабуля, доставая деньги: четвертак и пятерку за гречку. Никифоровна выдала ей на сдачу: два рубля, мелочи и пирожков. Бабуля собрала деньги, пирожки, взяла мои старые ботинки, связав их за шнурки. Я взял мешок с гречкой и из сеней наши сумки с мясом и хлебом. Мы попрощались с Никифоровной и пошли домой.

Время было обеденное. Хоть мы и перекусили у Никифоровны пирожками, я почувствовал голод. Уж больно долго шли, останавливаясь все время на разговоры. Когда бабушка в очередной раз остановилась перекинуться парой слов с каким-то дедком, я почувствовал раздражение. Но вдруг услышал от него: