Ревизор: возвращение в СССР

Глава 13

Воскресенье, 14.02.71 г. Дом Домрацких-Ивлевых.

— Как погибла?

Меня переполняли эмоции. Значит, у меня была собака. Мне показалось, я даже вспомнил, какой была её шерсть наощупь. Да ну, не может такого быть — сам себе уже внушаю. Так пытаюсь вспомнить побольше из своего детства, что уже ложные воспоминания полезли.

— Как её звали?

— Умка.

— Мальчик значит.

— Девочка. Умница.

— Блин, — я расстроился. — Что с ней случилось?

— Нашли как-то утром. Между частоколом забора голова застряла. Висела на заборе, головой зацепившись.

— Как такое могло случиться? — воскликнул я. — Она что, через забор прыгала?

— Да нет. Она на цепи была.

— Сорвалась с цепи?

— Ошейник расстегнулся.

— Он может расстегнуться?

— Не знаю. Наверное, может.

Печально. Очень печально. А эта тема может иметь отношение к Пашкиному прыжку с моста?

Я слонялся из кухни в комнату и обратно. Мысли скакали с темы на тему. Было стойкое ощущение, что я забыл что-то очень важное.

Иван и его Вероника? Да, очень хотелось добротой отплатить человеку, что вытащил это тело из ледяной реки. А то мог попасть в Пашку, да благополучно и затонуть под мостом. Но! Будь я на самом деле так юн, как Пашка, уже бежал бы сейчас к Ивану, вилял хвостиком и спрашивал, чем помочь. Но я не был — жизнь меня и потрепала, и многому научила. Я ему свою помощь предложил? Предложил. Где меня найти он знает? Знает. Вот и нечего навязываться — понадоблюсь, и он сам придет. Да еще и больше меня будет слушать, раз сам заявился. Никто не ценит то, что слишком легко достаётся.

Да и было у меня ощущение, что никуда эта история от меня не денется, надо только подождать. Иван был парнем хорошим, однозначно, но впечатление гиганта мысли не производил. И какой-то он нерешительный — явно никто его не учил науке самому принимать сложные решения. Служба, в принципе, для него — на ней всегда скажут, что и как делать, и ему будет достаточно уютно жить. Но вот в такой вот пограничной ситуации, как с Вероникой, когда начальство не спросишь, что делать — его явно клинит.

Ну ладно, с Иваном — надо хоть портфель на завтра собрать. Где этот раритетный саквояж? Я взял дневник, пролистнул быстро. Интересно, как Пашка учился?

За две четверти уже были проставлены оценки. По алгебре, геометрии, физике, химии, русскому, черчению и НВП — четвёрки. По остальным — пятёрки. По физре три. Классический гуманитарий. Ну ничего, мы это тщедушное тельце в порядок приведем, между делом подумал я. Вот уж чего никогда не понимал, так это хиленьких, забивших на физическую форму пацанов. Одно дело, если со здоровьем проблемы. Но если ничего серьезного нет, то здоровое тело — это основа основ. И мозги работают лучше, и выносливость выше, я уж не говорю про самооценку и про способность защитить близких людей.

Так, о чем это я, школа. Надо посмотреть расписание на завтра. Прошедшая неделя в дневнике была заполнена, а следующая пустая. Я решил расписать бабулин паркер. Заодно дневник заполнить.

Почерк у меня был из прошлой жизни, не имеющий ничего общего с Пашкиной каллиграфией. Ну что ж, буду всем говорить, что, падая с моста малость повредил правую руку: запястье потянул и сустав большого пальца выбил. Типа, писать трудно, хорошо, хоть так получается. Для начала сгодится. А там может все забудут, какой раньше почерк был. Кому какое дело до простого школьника.

Завтра намечались два урока Физры, Алгебра, Геометрия, Литература и Рус. яз.

Вторник — Французский…

О, вот это попадос! Я английский учил. По-французски могу сказать только «Пардон муа». Но как это пишется и что означает знаю только приблизительно.

— Ба! — бросив всё, вбежал я в кухню. — Ты какой язык учила?

— Английский, французский, немецкий и латынь, — испуганно отрапортовала она.

— Как это? — не поверил я. Бабуля неопределённо пожала плечами.

— Серьёзно? Ты три иностранных языка знаешь? Это где ты так училась?

— В нынешней западной Белоруссии. На самом деле, я ещё польский знаю.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — восхищенно признался ей я. — С французским у меня беда. Поможешь?

— А что у тебя с ним?

— Я его не знаю.

— Как не знаешь? Мы же с тобой разговаривали. И много.

— Ба, забудь. Жизнь разделилась на «До» и «После».

— О чём ты? — не поняла меня бабушка.

— До падения с моста и после него, — пояснил я ей и вдруг вспомнил про мать. — А который час? Нам на вокзал не пора?

Ходики у бабули в комнате показывали без четверти полночь.

— Поезд в 1-28. Идти 20 минут. В час лучше уже выйти. Через час и 15 минут выходим, — решил я.

Спустя час бабушка пошла одеваться.

Я был одет. Поискал в сенях мужские рукавицы, но не нашёл. Это плохо. Если с вокзала 20 минут тащить что-то тяжёлое, руки задубеют.

Я вернулся в хату.

— Ба, найди, пожалуйста, любые рукавицы на меня. Я свои где-то просёмал.

Бабуля вскоре подала мне пару ношеных пуховых варежек.

— О, отлично, — обрадовался я.

Мы вышли в ночь. Город спал. Было так тихо, что хруст снега под ногами был слышен на всю улицу. Бабушка спешила, похоже, нервничала. Я предложил ей свой локоть, она взяла меня под руку.

До вокзала мы дошли без приключений. Когда мы подошли к одноэтажному зданию вокзала, она сказала.

— Поезда у нас стоят всего две минуты. Надо у вагона уже стоять, когда поезд придет.

— Хорошо, не волнуйся, — ответил ей я. — Всё будет хорошо.

Мы обошли здание вокзала, прямо за ним были пути. Перрона не было. Слева хорошо был виден яркий прожектор. Это поезд уже подъезжал. Я увидел у здания вокзала смотрителя в форме и подбежал к нему уточнить, где примерно будет пятый вагон. Он подсказал мне, что лучше пройти вперёд.

Я вернулся к бабуле и повёл её под руку вдоль путей. Она несколько раз поскользнулась, хорошо, что держалась за меня.

Поезд подъезжал, издали уже слышен был стук колёс. Бабушку охватило волнение, которое передалось и мне.

Мы завороженно смотрели на подъезжающий поезд. Дизель у тепловоза и так очень шумный, а как состав начал тормозить, так вообще, скрежет металла, казалось, разбудит весь город.

Мимо проехал тепловоз. Я искал глазами номера вагонов, пытаясь понять, откуда считать пятый вагон, с головы или с хвоста состава. Нумерация началась с единицы. Мы смотрели на проезжающие мимо нас вагоны и шли вперёд. Наконец, поезд остановился.

Только в некоторых вагонах открывались двери. Похоже, этот полустанок у пассажиров не очень популярен. Вот в пятом вагоне открылась дверь. Пол вагона оказался очень высоко. Проводница протерла поручни, и мы увидели маму, готовящуюся на выход. Она волокла за собой и перед собой несколько мешков.

Я принимал их один за другим и бросал прямо на землю. Меня удивили короткие серые войлочные боты а-ля «прощай молодость» у матери на ногах, маячившие на уровне моих глаз.

— Это за эти сапоги вы отдали пятьдесят пять рублей? — спросил я удивленно, взглянув на бабулю.

Мать начала спускаться, я подал ей руку.

— Аполлинария! Где новые сапоги? — вместо здрасте спросила бабушка у дочери, моментально включив «режим депутата».

Мать спустилась и принялась было что-то говорить бабушке в своё оправдание, но тут сверху раздался голос проводницы:

— Ребенка примите! — возмущенно потребовала она, держа над ступенями за подмышки кроху в цигейковой серой шубе на вырост, войлочных сапожках и пуховой белой шапке.

Я быстро приподнялся на пару ступеней, обнял одной рукой малышку и спустился с ней на землю. Дверь вагона закрылась. Ещё несколько секунд мы стояли возле вагона. Поезд тронулся.

Ну и дела! У меня на руках малышка, которая сама не ходит. Большой мешок с чем-то и два мешка среднего размера. И такси здесь нет. Я огляделся. Ну должны же хоть какие-то частники поезд встречать!

Никого. Поезд ушёл. Несколько пассажиров, приехавших этим же составом, уже давно рванули по домам. Мы одни стояли у путей.

— Здравствуй, мама, — только и сказал я. Могла бы уточнить, что её надо с машиной встречать. Или хотя бы с санками. Ругаться с ней было сейчас бесполезно. Надо думать, как домой попасть.

— Бабушка, иди в здание вокзала, будешь сторожить мешки. Мы с мамой возьмём ребёнка и один мешок поменьше и пойдём домой. Я вернусь и второй ходкой перенесу оставшиеся мешки.

На одной руке у меня было дитя. Другой рукой я взял большой мешок и понёс его к вокзалу. Женщинам велел взять мешки поменьше и нести за мной.

Вокзал оказался закрыт.

Этот чел в форме встретил поезд и с чувством выполненного долга пошёл спать. Я молотил в двери рукой. Потом ногой. Я кричал.

Он, наконец, открыл. Обматерил и пригрозил милицией. Мне было пофиг. У меня на руках две бабы, мешки и младенец.

— Доброй ночи, — решительно сказал я ему и ломанулся в здание вокзала. — Эта женщина посидит у Вас минут сорок-час, пока я не отнесу домой ребёнка и не вернусь за ней и вещами.

Бабушка протолкнулась за мной. Смотритель, конечно, не хотел никого видеть на вверенной ему территории, но мы были уже здесь.

— Ба, садись и жди меня, — сказал я бабуле, показывая на тройные откидные деревянные кресла с подлокотниками. — Я постараюсь как можно быстрее обернуться. А вам от всей души большое человеческое спасибо, — пожал я руку смотрителю свободной рукой.

Мать держала уже в руках один из мешков. Я пересадил на другую руку малышку и стремительно направился к выходу. За спиной раздались приглушенные ругательства. Пуская ругается. Лишь бы бабулю не выгнал.

Мороз крепчал. А на малышке не было шарфа. Не было варежек. Господи, Аполлинария! Как Пашка выжил с такой матерью?

Мы ещё не продвинулись ни на сантиметр к дому, а у меня уже затекли руки. Малышке было неудобно у меня на руках. Она похныкивала, к счастью пока не сильно. Но я чувствовал, что это ненадолго.

Я шёл быстро, как мог. Мать за мной не поспевала. Но я знаю, где лежит ключ от дома, сам хату открою. Пока малышку раздену, мама уже дойдёт.

Но как только мать перестала маячить рядом, Аришка испугалась и начала плакать в голос. Наорётся сейчас на морозе, опять заболеет. Пришлось остановиться, подождать, пока мама нас догонит. Она запыхавшись тащила мешок и на ходу пыталась говорить малышке что-то успокаивающее.

Наконец, мы свернули на нашу улицу. Я обрадовался, сделал последний рывок и, потеряв бдительность, поскользнулся с ребёнком на руках.

Как я летел! С высоты своего роста на спину. Малую держал на вытянутых руках. Её только тряхануло, но она очень испугалась и орала так, что пришлось матери бросить мешок и взять её на руки. Она спросила:

— Как ты?

Я кивнул головой, мол, живой. И она пошла с ребёнком в сторону дома.

Я полежал некоторое время, ловя ртом воздух. От удара у меня перехватило дыхание. Потом очухался немного, поднялся, взял мешок и побрел домой.

В палисаднике столкнулся с мамой, она шла мне навстречу.

— Ты куда? — спросил я, сильно удивившись.

— Тебя искать, — ответила она. — Что ты так долго?

— Всё нормально, — успокоил ее я. — Иди к малой.

Поставив мешок у входа на кухню, я пошел сразу обратно на вокзал.

Спина побаливала. Отбил, наверное, себе что-то. Только этого не хватало. Налегке дорога до вокзала показалась короче. Бабушка ждала меня в здании. Я взвалил большой мешок на плечо, а тот, что поменьше, взял в руку. Бабуля шла сама, я переживал, чтоб она не поскользнулась. Пожилые если падают, то с последствиями. Но всё обошлось. Мы благополучно добрались до дома. Я бросил мешки там же, в кухне у входа. И сел на сундуке в сенях. Раздеться не было сил.