Божья коровка 2

Борис не заметил, как благодушное выражение слетело с лица отца Сергея, а сам он подался вперед.

Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,За сапог засовывал старенький наган."Славу" третьей степени да медаль отважнуюС левой клал сторонушки глубоко в карман…А на колоколенке сукин кот занервничал,Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.Да, видать, сориночка, малая песчиночкаВ глаз попала лютому — дрогнула рука…Горочки-пригорочки, башни-колоколенки…Что кому назначено? Чей теперь черед?Рана не зажитая, память неубитая —Солнышко, да полюшко, да геройский взвод…

Борис умолк и поразился наступившей в комнате тишине. Он поднял голову. По щекам отца Сергея слезы прочертили влажные дорожки.

— Павел Леонидович?!

— Не обращай внимания, — Щербаченя-старший вытер лицо ладонью. — Просто вспомнилось. Мы вот точно так лежали, только этот сукин кот бил не с колоколенки, а с водонапорной башни. Полвзвода положил, пока наш танк не подъехал и сковырнул его снарядом. Там меня и ранило.

— Ты не рассказывал, пап! — удивился Сергей.

— А чего там рассказывать? — махнул рукой Сергей Леонидович. — Меньше месяца воевал. Как наш Бегомль в сорок четвертом освободили, меня полевой военкомат в армию призвал. Мне шестнадцать было, но по внешнему виду восемнадцать записали. Метрика моя сгорела, когда немцы наши хаты жгли, ну, и я не возражал — бить хотел фашистов. Ничему особо не учили — винтовку в руки и воюй. Ну, мы хлопцы молодые, и старались. В первый раз отлично получилось: в траншею быстро заскочили, немцев постреляли, покололи. А потом нарвались… В госпитале выяснилось, что мне шестнадцать. Отправили запрос, а из архива подтвердили. Наш, Бегомльский, как оказалось, уцелел — вывезти успели. Для меня война закончилась, и поехал я домой. А дружки мои, Колька Довнар и Сережка Кончиц, с фронта не вернулись — в том бою и полегли. Как их мамки плакали, когда я возвратился! Так-то вот, сынок. Нет у меня ни медали отважной, ни, тем более, ордена. Это ты нас у нас герой, — он взъерошил сыну волосы и повернулся к Борису: — Сам песню сочинил?

— Нет. Леонид Сергеев.

— Он воевал?

— Не знаю.

— Думаю, что воевал, — вздохнул Павел Леонидович. — Такое не придумаешь, это пережить нужно.

— Извините, — сказал Борис. — Не хотел вас расстроить.

— Ты не расстроил, — покачал головой отец Сергея. — Ты напомнил. Иногда стоит. Только я не думал-не гадал, когда с фронта возвратился, что моему сыну доведется воевать. Мы тогда считали, что теперь мир надолго наступил. Кто бы мог подумать, что китайцы — коммунисты, как и мы… — Он махнул рукой. — Спой еще, Борис! Что-нибудь душевное, не о войне.

Борис пробежался пальцами по струнам.

Отчего так в России березы шумят?Отчего белоствольные все понимают?У дорог, прислонившись, по ветру стоятИ листву так печально кидают…Я пойду по дороге — простору я рад.Может это лишь все, что я в жизни узнаю,Отчего так печальные листья летят,Под рубахою душу лаская…[8]

— Да, талант! — сказал Павел Леонидович, когда Борис смолк. — И рисуешь замечательно, и поешь не хуже.

— Ему в консерватории предложили учиться, — сдал друга Сергей. — У нас, в Минске. Без экзаменов берут.

— Ну, и что ты решил? — заинтересовался Щербаченя-старший.

— Не знаю, — развел Борис руками. — Пока не определился.

— Выбирай в консерваторию! — поспешил Сергей. — В Минске будешь. А не то уедешь в Москву и, наверное, там останешься. Потеряю друга.

— Я не рубль, чтоб меня терять, — возразил Борис.

Но Сергей не согласился, и они чуток поспорили. Атмосферу разрядила Света.

— Не уезжайте, дядя Боря, — заявила важно. — Я, как вырасту, за вас замуж выйду.

Первым хрюкнул Павел Леонидович, следом засмеялась Тамара Николаевна. А спустя секунду хохотали все, в том числе и Светлана.

— Да, губа не дура, — заключил отец Сергея, когда смех затих. — Сам жених с квартирой, да еще Герой. Плюс талант у парня. Ты умеешь выбирать, дочурка.

— Вся в меня, — улыбнулась Тамара Николаевна.

— Ты не счет, — покачал головой Павел Леонидович. — За бедного как мышь студента замуж выходила.

— Ну, и что? Я разве прогадала?

— Нет, пожалуй, — согласился Павел Леонидович.

— То-то, — хмыкнула жена.

«А они ведь рано поженились, — сообразил Борис. — Если отцу Сергея в сорок четвертом было лишь шестнадцать, то сейчас сорок один. Выглядит, конечно, он постарше. Молодые ведь совсем родители Сергея. Мне, когда погиб в Попасной, больше было…»

Возвращался он к себе задумчивым. У Сергея было хорошо: теплая душевная атмосфера, все в семье друг друга любят. Ну а он один, как дуб, растущий в поле, — всем ветрам открытый и не нужный никому. Как там Отс пел по радио? «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня»? На его квартиру и геройский статус жадные найдутся — прав отец Сергея, очень даже прав, только что с того Борису? Ему счастья хочется и сердечных отношений — как в семье Сергея. Чтоб с женой друг друга с полувзгляда понимать. В прошлой жизни у него так было…

«Ладно, чего разнылся? — наконец одернул он себя. — Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою — не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил, знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь…».

Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить — рукой достанешь. Завтра будет ясный день.

У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много — главным образом на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили — и довольно эффективно.[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона», удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.

«Завтра буду загорать, — думал засыпая. — Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой с собою покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь прямо в городе не очень принято. Это не на море. Хотя дети будут бегать — у них каникулы».

С этой мыслью он уснул, не забыв перед тем, как провалиться, выключить приемник.