Целитель-9

Глава 17

Вторник, 29 января. День

Москва, Большая Колхозная площадь

По своему статусу, Иванов мог вполне разъезжать на «Чайке», однако продолжал пользоваться обычной черной «Волгой» — тут скромность сливалась с первой заповедью разведчика — не выделяться.

Машина подлетела к колоннаде «Склифа», и мягко притормозила — генерал-лейтенант кивнул водителю, резво покидая салон. Дежурный уже спешил навстречу, небрежно накинув белый халат на черный костюм.

— Раненый, вроде как, на поправку пошел, товарищ генерал-лейтенант, — бойко доложил он. — Покормили с ложечки!

— Это хорошо, — бросил Иванов, на ходу принимая отглаженный, еще пахнущий горячим утюгом халат из ручек подбежавшей медсестрички. Влезая в рукава, он пропыхтел: — Чужие не мелькали?

— Даже близко не показывались!

Хлопнув по плечу офицера в штатском, рвавшегося вскочить со стула, Борис Семенович толкнул дверь в маленькую палату и осторожно переступил порог.

Белым-бело… Стены, потолок, оконная рама, тумбочка, простыни — всё отдавало молочной кипенью. У единственной койки заняла стул хорошенькая девушка, затянутая в халатик всё того же, стерильно-снежного цвета.

Поникшие плечи выдавали в ней давнюю усталость, а покрасневшие глаза — горький плач и бессонную ночь.

— Сидите, Леночка, сидите, — вытянул Иванов руку, осаживая порыв. — Я тут, с краешку…

Присев на скрипнувшую кровать, он оглядел лицо лежачего, покряхтывавшего на одному боку — спина горбилась кучей бинтов и тампонов.

«Мать моя… До чего ж похож!» — мелькнуло в голове.

— Как вы? — сам собой вырвался вопрос, сколь обязательный, столь и бессмысленный.

— Жив, — криво усмехнулся Мишин дубль.

— Ну, и то хлеб, — генлейт зеркально отразил усмешку.

— Спасибо младшенькому, — изогнул губы пациент. Метнул взгляд на посетителя, и пояснил: — Я так… м-м… Мишку называю, потому как момент нападения Клегга с Чангом пережил дважды, а это лишние пять минут.

— Понятно… А за что спасибо?

— Миша ругал его, заставлял бронежилет носить, — подрагивавшим голосом ответила Лена.

— Ну, да… — вытолкнул «старшенький». — Не то лежал бы не здесь, а в морге.

Глаза Браиловой моментально набухли слезами. Ее узкая ладонь огладила грудь раненого, скользя по одеялу, и мужская пятерня накрыла ее, словно извиняясь.

— Правильные мысли, — заворчал Иванов. — Вам просто не повезло — стреляли мощными патронами, и весьма умело — оба попадания накроешь юбилейным рублем. Первая пуля не пробила нательную броню, но создала зону ослабления, и вторая вошла в тело…

— Ух, и больно было… — бледно улыбнулся двойник Гарина. — Я уж думал — всё, хана миокарду… — он поморщился. — До чего ж охота на спину лечь!

— Тебе нельзя! — всполошилась Лена.

— Да знаю…

— Потерпи еще чуть-чуть…

— Терплю… Ох…

— «Младшенького» предупредили? — усмехнулся генерал-лейтенант.

— Так точно! — браво отрапортовала Браилова. — Он сюда рвался, но вы же сказали…

— Да, — резко кивнул Иванов. — Нельзя, чтобы их обоих видели вместе.

— Да понятно… — пропыхтел «старшенький». — Поймали эту… киллершу?

— Поймаем, — насупился генлейт, и глянул исподлобья на Лену. — Спасибо за фоторобот, описали идеально.

— Да я эту морду на всю жизнь запомнила! — выцедила девушка.

Поправив очки, Борис Семенович достал из кармана пиджака фотографию Хелены фон Ливен.

— Она?

— Она, она! — заерзала Браилова. — А кто…

— Секрет, — буркнул Иванов, бережно пряча снимок.

Среда, 30 января. Утро

Москва, улица Новокузнецкая

Квартира в «ломаном» доме пустовала полгода — хозяин остался на зимовку в Антарктиде — и Елена чувствовала себя в безопасности. Вернее, так ей чудилось еще вчера.

Бросив «Жигули» в дальнем переулке, фон Ливен «забилась в нору, чтобы зализать раны». Вот тут-то и начались неприятности.

Пуля, выпущенная «валькирией», угодила в левую руку — сволочной комочек стали не задел кость, пройдя мякоть навылет. Но, похоже, занес заразу.

Рыча, кусая губы, Елена очистила рану от волокон блузки, промыла, даже спиртом плеснула, чуть не задохнувшись под массой впечатлений, но боль не унималась.

К утру плечо опухло, налилось зловещей краснотой. Фон Ливен разрывалась надвое — струсившая душа звала сдаться врачам, а холодный разум держал слабую плоть в узде.

Морщась, страшась, Елена прошаркала в скудно обставленный «зал». Время связи.

— Алло, — буркнула она, дозвонившись. — Это мастерская по ремонту обуви?

Пароль приняли сразу.

— А что у вас случилось? — отозвался металлический голос. — Подошва отклеилась?

— Нет, каблук сломался на сапоге. И еще «молния» заедает.

— Приносите! — с облегчением выдохнул радиофон. — Починим!

Фон Ливен поморщилась, отбрасывая радик на диван, бугристый из-за деформированных пружин.

«Всё, мавр сделал свое дело» — выдавила Елена улыбку.

Доломала-таки «каблучок»… Дуплетом в сердце. А что в спину… Так это пусть мужественные и тупые мачо устраивают дуэли лицом к лицу, а женщине подлый удар простителен. И почему бы не счесть его за коварство?

Задание она выполнила. А «молния»… Это уже вторая фаза операции «Черный свет». С нее достаточно и первой!

Боль в руке резанула, раздувая подернувшиеся пеплом страхи.

Фон Ливен застонала, протяжно и глухо. Стон возвысился до тихого поскуливания, и оборвался слезами.

Тот же день, позже

Москва, улица Строителей

Меня, что уж там скрывать, покоробил Ленкин отказ. Нет, я разумел, конечно, что запреты Иванова лучше не обсуждать, но все равно… Неприятно как-то.

Дубль, тот вообще пару слов вытолкнул — забери, мол, «Ижа». И еще сильнее разозлил. Опять-таки, всё я понимал — и понимаю! Именно, что всё! Знаю же прекрасно, до чего трудно исцелять самого себя. Тем более что рана на спине — туда только йог дотянется!

Сердито сопя, доехал до дому, и оставил «Ижика» на обычном месте. Всё, как всегда, только меня стало двое…

Или так выражаться безграмотно? А как? Я будто виноват, что никому не доводилось раздваиваться!

Захлопнув деревянные дверцы лифта, вознесся на шестой.

На пороге квартиры, растопырив измаранные в муке пальцы, стояла Рита.

— А почему ты так рано? — спросили мы дуэтом, и рассмеялись.

Мне сразу полегчало, и я пошел обнимать свою ненаглядную.

— Осторожно! — пискнула девушка, попадая в мои руки. — Измажешься…

— Пустяки, дело житейское!

Натискавшись, нацеловавшись вдосталь, мы замерли. Просто стояли в обнимку, и молчали. Лишь мои ладони плавно гуляли по узкой девичьей спине. Внезапно Рита насторожилась.

— Что-то случилось? — ее черные глаза тревожно забегали по моему лицу.

Ридеризм у нее как возник, так и пропал, а вот изощренная чувствительность задержалась.

— Случилось, — выдохнул я, отчетливо понимая, что не смогу таиться от той, кто больше, чем подруга.

Пока НИИ Времени оставался в осаде, было легче соблюдать секретность, но вот так, глаза в глаза… Нет, я смогу, конечно, вот только к чему эти партизанские подвиги? Чего для?

— Беда в том, Риточка, что моя теория блестяще подтвердилась. Причинность, запутанность… В общем, подвинули мы и Эйнштейна, и Планка, и прочих, великих и малых…

— Так радоваться надо! — черные глаза распахнулись пошире, готовые счастливо просиять.

— Мы и радуемся, — мой голос поскучнел. — Даже побочным эффектам…

Я выложил всё. Почти всё — батальные сцены девочкам ни к чему. И затих, ощущая приятную опустошенность.

Рита молча выслушала мой рассказ. Затем увела на кухню, усадила на стул, а сама, быстренько отряхнув руки, уселась ко мне на колени.

— Я знала, что ты у меня очень умный, — заворковала она тихонько, — но что до такой степени…

— Да ну тебя… — мне не пришлось стыдливо отворачиваться, просто зарылся лицом в девичьи волосы.

— Нет, правда! Только ведь ты не потому так расстроен, что тебе мешают вылечить… другого Мишу. Ты переживаешь, что не вошел тогда в хронокамеру, как он…

— Вот, знал же, что не стоит тебе рассказывать всего! — скривился я, разнервничавшись.

— Дурачо-ок! — нежно пропела Рита, гладя меня по щекам обеими руками. — «Он вошел, я не вошел…» Что ж ты путаешься, глупенький? Он — это и есть ты! Ты переместился в прошлое, чтобы помочь себе! И я очень горжусь тобой. Тобой, Мишечка!

— Правда? — забормотал я, успокаиваясь.

— Правда! Только я должна его увидеть. Понимаю, понимаю, что ты ревнуешь к самому себе, и ни чуточки не удивляюсь. Когда это любовь или ревность отличались логичностью? Но встретиться нам надо, иначе всей этой запутанности никогда не дождаться законченности! Понимаешь?

— Ага… — вздохнул я, аккуратно расстегивая пуговки на Ритином халатике.

— Прелюбоде-ей… — ласково затянула девушка, и стащила с меня рубашку.

Вечер того же дня

Москва, Большая Колхозная площадь

Рита стала ласковая-ласковая, мягкая-мягкая. И не потому только, что мы стол шатали в ритме сердца, а затем мяли постель — девушка успокаивала меня, нежной заботой разбавляя ёлочь воспоминаний.

Часам к семи я окончательно подобрел, и тут позвонил Иванов.

— Алло? Борис Семенович? Что-то с… Браиловым?

— Нет, Миша, с ним всё в порядке, — глухо отозвался генлейт. — Рана затянулась… Вон он, ходит уже. А Ленка страхует. Миша… У меня к вам большая просьба. Нужно спасти одну женщину…

Голос в радике смолк, доносилось лишь сиплое дыхание.

— Борис Семенович? — осторожно спросил я. — У вас все в порядке?

— Не знаю… — вздохнул Иванов. — Браилова ранила ту, кто стрелял в… в вашего дубля.

— Ту? — быстро переспросил я. — Это была женщина?

— Да… Хелена фон Ливен, дочь белого генерала. Выслужила «зеленый берет», сотрудничала с ЦРУ, а ныне она — гражданка ГДР. Мне трудно говорить, Миша…

Я напряг плечи — на них повисла Рита, чтобы лучше слышать.

— Понимаете, Миша… — голос чекиста задребезжал. — У меня не получается трезво судить, на чьей стороне Елена, и можно ли ей верить. Смешно, — издал он нервный смешок. — Я и забыл уже, как это бывает, когда поддаешься амурным волнениям, и вот… Сподобился. Миша… Елена очень дорога мне, несмотря ни на что. Она может умереть, Миша, у нее началась гангрена. Врачи готовы ампутировать руку…

— Руку можно спасти! — резко сказал я.

— Да! — возликовал Иванов. — И Браилов… Он сказал, что одному никак…

— Вы где? — перебил я бедного генлейта.

— В «Склифе»…

— Я сейчас приеду.

Сунув радик в карман, обернулся к жене.

— Рита…

— Я все слышала, — девушка поспешно натягивала трусики. — Я еду с тобой! Ты маечку не видел? Желтенькую такую?

Мне оставалось лишь уступить вкрадчивому напору. Вздохнув, я снял желтую майку с винтажного бра.