Галопом по Европам
Читать книгу "Галопом по Европам"
Событие шестьдесят восьмое
Смысл поговорки «на ловца и зверь бежит» не в том, что глупый зверь бежит прямо в руки охотника, а в том, что умный охотник правильно выбирает место для засады.
Александр Михайлович Черницкий
Всё же зачатки разума у янычар нашлись. Они не бросились бегом всей массой в атаку на непонятных гяуров, ни с того ни с сего нападающих на них уже третий раз. Про то, что это они хотели захватить купцов европейских, товарищи уже забыли. Это же нормально, так и должно быть, а вот тотальное истребление своих рядов — это запредельная жестокость. Они такого не заслужили. Да, и Аллах на их стороне. Потому, гяурам нужно воздать. И раз не удались речная разведка и конная, то были высланы несколько небольших групп пеших разведчиков. И мозгов товарищам хватило даже на то, чтобы переодеть разведчиков в крестьян. Хитрость военная!
Мозгов хватило. Только товарищи не знали, что прошедший целую кучу военных компаний Брехт, легко их просчитает. Все же за спиной у генерала и Хасан и Халхин-гол и Польская компания и Финская война и даже такая специфическая компания, как Испанская. Может и не Суворов, с десятками сражений, но и не яя-баши Сулейман — командир одного из ортов, который после гибели десятка командиров рангом выше оказался во главе всех янычар. На современный можно перевести, наверное, как майор. В орте от восьми сотен до тысячи человек, можно считать пехотным батальоном. Это по штату столько. Сейчас после восстания, после нескольких сражений с турками и трёх недавних нападений этих самый гяуров, в действительности в ортах было человек по триста — четыреста.
Яя-баши послал в разведку по два — три человека в группе всего пять групп. Нашли местную одежду, переодели в неё тех, кто не забыл ещё сербский язык, и вместе с настоящими крестьянами отправили искать супостата. Нужно было понять хоть численность гяуров, которые на них напали. Если исходить из потерь самих янычар, то у противника соизмеримое с ними количество солдат.
Брехт тоже людей переодел и вдоль дорог отправил и тоже, понятно, с сербами из местных, что выявили среди гребцов, и кроме того за небольшими деревцами два десятка секретов расположил. Один черкес или егерь и парочка здоровущих дуболомов немецких.
Первым выявил ряженых янычар бывший лейтенант артиллерист Балсы Божович. Почувствовал или интуиция сработала, но когда они выскочили из кустов и потрусили к телеге с тремя пассажирами, по виду вполне себе крестьянами зажиточными, те из сена вытащили свои мечи кривоватые. С Божовичем был Марат Ховпачев, и черкес не растерялся, пистолет из-за пазухи вынул, и число ряженых сократил. Янычары, если бы со всех ног бросились в город, то может и ушли бы, но они в атаку побежали. Метров тридцать бежать. Марат и второй пистолет достал, проверил порох на полке, покачал головой, скусил, вынутый из кармашка патрон, досыпал порох на полку, и чуть не в упор разрядил в бегущего и визжащего чего-то на турецком блондинистого янычара. Бабах. Семь линий — приличный калибр, ряженого остановила пуля и даже чуть назад откинула. Третий янычар добежал и скрестил саблю с лейтенантом бывшим, и один на один, может, и одолел бы истощённого рабским трудом серба, но Курт, напросившийся тоже в дозор, воткнул саблю ему в бок и припечатал ногой. Четвёртый член дозора, тоже напросившийся чуть не со слезами «поучаствовать» — Людвиг ван Бетховен шпагу уронил и пошёл, пошатываясь, назад. Это Марат перевернул того янычара, в которого из пистолета попал. А там, в спине, дыра с кулак и кровища хлещет.
— Я назад пойду, мне хватило впечатлений, — сообщил Курту композитор через пару минуту. Не проблевался. Постоял, пошатываясь, но позыв сдержал и, продышавшись, вернулся к месту поединка и даже шпагу подобрал. За это время янычар обшмонали и сложили вместе под кустом, чтобы с дороги не было видно.
Зачем вид на реку портить? Красота же. Дунай, хоть и не голубой, а серый, но вот жёлтые дубы на том берегу эту серость оттеняют, если сильно захотеть, то и голубые нотки можно в реке увидеть. Небо отражается.
— Эй, одного нельзя тебя, Людвиг, отпускать. Вдруг опять янычары. Ты вон под тем кустиком посиди. Оттуда ничего не видно. А через пару часов нас придут сменить. Тогда все вместе и пойдём.
Бетховен тяжко вздохнул, но голосу разума внял. А чего этот голос молчал, когда ему взбрело в голову в эту засаду напроситься. Новых впечатлений захотел. Ну, получил. Лучше стало. А ведь и вправду лучше. Попав в этот непонятный поход, в этот непонятный отряд, он всё время себя каким-то ущербным ощущал. Вокруг головорез на головорезе, великан на великане, а он один маленький, лысый, после тотальной стрижки, и не знающий, чем заняться. Инструмента нет. Его любимого действа по приготовлению чашечки кофе нет. Неуютно и одиноко. Он бы вообще завыл, но рядом была Васьльиса, и он не мог показать ей свою слабость. Храбрился, да и на самом деле хотелось новых ощущений. Но теперь всё. Нет инструмента, но голова-то при нём. Есть бумага и есть замечательный карандаш, что ему этот странный немец выдал. А в голове его стриженой полно идей, полно мыслей. Нужно описать в музыке тот бой в порту и вот это сидение в засаде, когда над тобой кружат шмели и порхают крупные осенние бабочки, а потом короткий бой с жестоким врагом, который ничего не смог противопоставить выучке настоящих бойцов. Это нужно обязательно написать. Немедленно, пока впечатления ещё будоражат мысли, пока не выветрился запах свежей крови.