Еще немного

Очень жарко, омертвевший воздух сух и неподвижен, и струи едкого пота змейками сбегают по спине и по ногам. Он не может увидеть собственную спину и давно уже не разглядывал свои ноги, но ему кажется, что эти ядовитые змейки должны были прожечь дорожки на его коже — так же, как сам он протоптал босыми ступнями тропу на каменном склоне горы. Это — единственный результат его труда.

Его зовут Сизиф, он был царем Эфиры, он сам выстроил этот город на узком перешейке, на тонкой перемычке меж двух морей, меж двух миров. Здесь шли кровопролитные войны — уже после него. Здесь снова строили, вонзали лопаты в грунт, ворочали обломки скал, дерзко меняли само лицо земли — через много лет после него. И город носит теперь другое название, и строителями его почитают других людей. А он, Сизиф, катит в гору тяжелый камень и обливается по́том, и редко вспоминает про свой город и свое царство, но если вспоминает, камень становится еще тяжелее, а мрак вокруг — невыносимее.

На земле считают, что здесь, в стране мертвых, на самом дне мира, царит вечная непроницаемая тьма. Это так, и в то же время не совсем так.

Он здесь не в первый раз, он бывал в Аиде и раньше, а вернувшись в мир живых, бахвалился своими подвигами и потешался над одураченными богами. Он, Сизиф, обманул саму смерть, он держал в плену Танатоса и каждый день смеялся ему в лицо. Благодаря Сизифу люди перестали умирать и страшиться смерти. А когда разгневанные боги низвергли его в Аид, он новым обманом вернул себе свободу и жизнь и крепко держался за них, хотя уже знал, что обречен. Он снова смеялся раскатисто и без меры пил густое сладкое вино, но уже не мог забыть то место, где побывал, царство безмолвных теней, лишенное цвета и воздуха, не знающее блеска и движения. Там не было тьмы, но не было и света.

И когда его сбросили в Тартар, в самую глухую бездну, в бесконечный душный мрак, он с ужасом ожидал, что его глаза, по-прежнему зоркие, ничего не смогут различить в непроглядной мгле. Но нет, он прекрасно видел все вокруг: и гору, и россыпь мелких камушков под ногами, и свой камень, и даже окрестности мог окинуть взором с вершины горы, только не на что было там смотреть. Иногда ему чудилось, что здесь есть солнце — злое белесое солнце, чьи укусы он чувствовал на своем теле, но когда он поднимал глаза, то не находил над собой никакого светила. И он снова обращал взгляд к подножию горы, куда скатился его камень, и шагал вслед за ним, и отчетливо различал пальцы своих ног среди обломков известняка, не надо было даже напрягать зрение.

И все же это была страна беспредельной тьмы, с которой не сравнится самая мрачная беззвездная ночь на земле, среди живых.

Он бы обрадовался настоящей ночи, даже самой темной. Он не знал, как отсчитывать дни, ведь здесь никогда не наступал рассвет. Сизиф поднимается на гору, у самой вершины камень срывается и летит вниз. Сизиф идет вслед за ним, и все повторяется заново. Так он и стал измерять время — в подъемах и падениях. Тогда, в самом начале, множество падений назад, он думал, что этот тоскливый мрак и есть та самая пытка, которой его наказали мстительные боги.

Но он ошибался. Это была еще не пытка.

Он не сразу разгадал их замысел, он тогда еще думал о другом: ему дали эту каменную глыбу и заставили шагать наверх только затем, чтобы унизить грязной и неблагодарной работой. Он едва не засмеялся, оправившись от первой растерянности: ему ли, силачу и герою, бояться таких испытаний? Камень был тяжелым, и Сизиф, взявшись за него, почувствовал, как вздулись вены на лбу и напряглись мускулы. Он замер — не потому, что работа оказалась непосильной. Он знал, что на него устремлены злорадные взгляды — злорадные и раздосадованные, гневные, завистливые. Ну так смотрите, о бессмертные! Раскройте глаза пошире и смотрите на того, кого вы наказали! Дивитесь его безупречному телу, развитому долгими упражнениями и закаленному в славных делах! Взгляните, как он прекрасен, как несокрушим его дух, поразитесь и устыдитесь, и осознайте, кто тут по-настоящему жалок!

Так он думал, шагая наверх, и первая капля пота сорвалась со лба и упала на палец правой ноги. А в двух шагах от вершины горы камень вдруг налился тяжестью, вырвался из рук и покатился по склону, подпрыгивая на уступах. Сизиф едва успел увернуться и, не удержавшись, вскрикнул, хотя голос его был заглушен страшным гулом и грохотом. Он заспешил вниз и, не давая себе отдыха, снова взялся за дело. Колени дрожали от напряжения, волосы прилипли ко лбу, ступни запылились, но он уже не думал о том, хорош ли он сейчас. Ему надо было вкатить на гору этот безмолвный черный камень.

Теперь он не вспоминал про богов и больше не призывал их в свидетели. Но боги, конечно, все равно смотрели на него. Смотрели и смотрели, пока им не наскучило. Тогда боги отвернулись от Сизифа и, кажется, позабыли о нем навсегда. А он все шагал вверх по склону, и болела спина, и пот заливал глаза, и кровь выступала под ногтями, и казалось — вот-вот что-то с треском лопнет и обрушится внутри него самого.

Но и это была еще не пытка.

Мучительнее всего была надежда, которая не давала ему отупеть и забыться. Он кричал, не сдерживаясь, когда камень срывался вниз. А когда от подножия горы сюда, к вершине, доносились последние отголоски грохота, издевательское эхо рухнувших надежд, он все же на мгновение соскальзывал в сладкую бездну отчаяния, он пил эту дурманящую отраву и находил в ней утешение. Но самозабвение проходило почти мгновенно. Он — Сизиф, царь Эфиры, одурачивший богов, победивший смерть. Он поднимет проклятый камень на вершину проклятой горы. У него достанет на это сил. Он просто что-то не рассчитал, где-то ошибся — совсем немного, на волосок, но и на волосок нельзя ошибаться в таком деле. Он учтет это, и в следующий раз у него все получится.

И он торопился вниз, не давая себе даже самой короткой передышки. И все повторялось снова и снова, и жгучая надежда ядовитым ростком пробивалась в его душе каждый раз как впервые и толкала его вперед, скорее, к новой попытке, к новым мукам — и новому падению.

Он делал расчеты. Вычислял вес камня, вымерял каждый шаг, каждое усилие. Вносил поправки и уточнения. Он точно знал, что не может ошибиться, он выучил наизусть каждый выступ на своем пути, каждую коварную сухую колючку на подступе к вершине. Натренированное тело не отказывало ему, оно работало как идеально отлаженный механизм, никакие ссадины и раны не имели значения. На этот раз камень просто не мог упасть.

И все же падал.

Однажды приступ отчаяния был так силен, что Сизиф попытался покончить с собой — он хотел броситься вниз, на обломки скал, и разбиться. Но боги это предусмотрели, и у него ничего не вышло, лишь несколько новых царапин появилось на теле.

Истерзанный бесплодной надеждой, он уповал уже только на то, что рано или поздно все равно отупеет, зачерствеет и утратит способность чувствовать. Но случилось противоположное. Огрубела и зачерствела от тяжелой работы лишь кожа на его ладонях, а душа истончилась, истерлась до кровавых дыр, проходя туда-сюда между надеждой и отчаянием, и ему вдруг открылось то, чего он не мог разглядеть в окружающем мраке. Какие-то покровы свалились с его сердца, и стали прозрачными преграды, отделяющие его от мира. Мир оказался гораздо ближе, чем он думал, хотя и оставался недосягаемым.

И тогда пытка началась по-настоящему.

Сизиф увидел, что напрасные труды и усилия — это не только его проклятие, это — судьба всего мира. Человеческий род обречен на неудачи, на бесконечный труд, на погоню за иллюзией успеха. Люди, очнувшись ото сна, принимаются за работу, а Сизиф толкает свой камень вверх по склону. Люди трудятся и не видят плодов своих усилий. Они начинают заново — и все повторяется.

Камень катится вниз. Саранча уничтожает посевы, сулившие хороший урожай.

Камень катится вниз. Улица охвачена пожаром, гул и треск, снопы искр в темноте, и в огне гибнет все — несметные сокровища богача и жалкие крохи, кое-как накопленные за долгую безрадостную жизнь.

Камень катится вниз, едва не увлекая за собой Сизифа. С неба низвергаются потоки воды, и плотина не выдерживает напора, и грязная волна смывает город, с таким трудом построенный упрямыми людьми.

Камень вырывается из рук, словно живой. Стебли кукурузы, убитые засухой, лежат на земле, и вместо нежных зерен они наполнены мертвой пылью. В туалете биржи стреляется брокер, а полиция открывает огонь по толпе голодных людей.

Камень катится вниз… и Сизиф не желает видеть того, что происходит в мире, но все равно видит.

Сизиф не всегда может подобрать слова для того, что открывается его взору. Но он знает, что это такое. И знает, что надежды на богов нет. Да и на героев надежды нет — ему ли не знать, он сам был героем. Боги холодны и эгоистичны, а герои заботятся лишь о своей славе.

Но зато есть он, Сизиф, его крепкие руки с обломанными грязными ногтями, покрытая пылью и по́том спина и ноги, которые уже сами знают, куда ступать.

Он переупрямит богов. Боги глупы, они поддаются порывам. Он тоже был глуп и самонадеян, за это и поплатился. Но у него было время все обдумать, много времени, очень-очень много времени.

И он снова шагает вверх.

Сизиф катит в гору свой камень. В больничном коридоре плачет мужчина. Он некрасив, мал ростом, круглое смуглое лицо и губы как лепешки, но у него доброе сердце и голос ласковый, как мед и молоко, и он счастливо женат. Он плачет и думает о своем первенце, за жизнь которого они так упорно боролись. Они сделали все возможное и еще чуть-чуть невозможного. Он так просил, он так умолял, он отдаст все, что имеет, и будет отдавать до конца жизни все, что еще приобретет… И он молится всем богам, каких знает. Хоть кто-нибудь должен ведь его услышать.

Сизиф катит в гору свой камень.

Он уже у самой вершины, осталось еще немного, совсем чуть-чуть. Один только шаг. Последний. Камень наливается тяжестью, вот-вот раздавит, и Сизиф понимает, что сейчас потеряет равновесие. Он скорее переставляет ногу, ступня скользит по гладкому выступу — откуда он тут взялся, его не было в прошлый раз! — вниз летят мелкие камушки, тяжесть становится невыносимой, мысли уходят, и он весь обращается в стремление удержаться, он держится так, как не держался никогда раньше. Еще немного — и все получится. Еще немного — и он победит. На этот раз — непременно. Он сломает это проклятие, сбросит его с себя и поможет тем, другим, кто так нуждается в его помощи. Ненавистный камень давит на него и подминает под себя, невидимая сила толкает назад, вниз, но Сизиф держится, все еще держится, изо всех сил.