Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

Конфликт заключался в том, что несколько человек из посольства, и в их числе, конечно, сам Петр, стали расхаживать по валу и контрэскарпам, наблюдать укрепления при помощи подзорной трубы и даже снимать план крепости и измерять глубину рва. Крепостной караул, заметив это, потребовал от русских, чтобы удалились, причем прибег к угрозам ружьями. Прикомандированный к послам капитан Лилиенстиерна, через которого генерал-губернатор приносил извинение послам за этот поступок гарнизона, так говорил о происшествии в своем донесении: «Так как шел слух, что его царское величество сам здесь находится, то, хотя и запрещено было под страхом смерти это распространять, я старался получить об этом верное известие, однако никого не мог побудить сообщить мне о том и еще того менее показать мне его величество, хотя я заприметил одну личность в совсем плохом костюме, которая выделялась среди всех остальных своим величественным видом, несмотря на дурную одежду. Его я застал однажды в очень серьезном разговоре с господином первым послом, когда я пришел по поручению его высокографского превосходительства, чтобы принести извинения за поступок караула, который не позволил некоторым из посольской свиты прохаживаться по валам и контрэскарпам, и, когда они намеревались все-таки продолжать это делать, воспрепятствовал этому, приготовясь стрелять. Извинения господин первый посол принял благосклонно и ответил, что караул поступил правильно и исполнил свою обязанность, и он даст приказания, чтобы ничего подобного впредь не было»[717]. Основательно замечает по поводу этого происшествия Шмурло, что если и допустить, что Дальберг удовлетворен был распоряжениями Лефорта, то «все же воспоминание о мгновениях, проведенных под дулом ружья, для русской стороны, конечно, не могло быть приятным»[718].

Может быть, только что описанный эпизод совпадает с тем, на который значительно позже указывал Шафиров в своем известном «Рассуждении о причинах Шведской войны». По его рассказу, столкновение возникло из-за поездки в гавань, где Петр намеревался осмотреть иностранные корабли и один из них приобрести для себя. «Также, — писал Шафиров, — когда по известной всему свету его величества охоте к морскому делу изволил оной ездить с некоторыми из своей свиты к кораблям голландским, которые стояли ниже города, в намерении таком, чтоб их видеть и нанять из оных один для путешествия своего намеренного и пошел было тою дорогою, которая от посольских дворов лежала к морю и где весь народ ездит, а именно от королевских (очевидно, Карловских) ворот направо посадом, и понеже та дорога в некоторых местах близ конца внешнего контрэскарпа, то по губернаторскому повелению чрезвычайные на главном валу поставленные пикеты с великим криком и угрозами, а иные и прикладываясь ружьем, возбраняли и хотели стрелять, чтоб не ездили будто близ крепостей. На что им ответствовано, что та всенародная дорога (которая и доныне в том же месте, и любопытной может сие и ныне освидетельствовать) и для чего всем вольно, а им невольно. И ежели им противно, чтоб показали другую дорогу. И понеже другой не было, то с великою нуждою пропустили»[719].

Наконец, в первом письме своем к Виниусу от 8 апреля Петр жаловался еще на негостеприимство по отношению к посольству рижской администрации, на то, что он и послы в Риге «сыты были только зрением». Впоследствии, в 1700 г., когда московское правительство, ища предлога к разрыву со Швецией, подробно формулировало все эти жалобы, шведское правительство, производя по предъявленным ему жалобам расследование, потребовало от рижского генерал-губернатора Дальберга объяснений. Последний представил обширный доклад королю Карлу XII, основанный, в свою очередь, на показаниях рижского городского совета и на рапортах состоявшего при русских послах офицера — капитана Лилиенстиерны. В этом докладе Дальберг так описывал пребывание посольства в Риге и свое отношение к нему: «Как только послы вошли в приготовленное для них жилище, я послал майора Врангеля с капитаном Лилиенстиерной поздравить их от меня с благополучным прибытием, а они прислали ко мне подполковника с племянником г. Лефорта меня за то благодарить. Так как я приказал капитану Лилиенстиерне состоять при послах для получения их приказаний, и в особенности приказаний г. Лефорта, как первого посла, то он составил журнал всего происходившего при приеме, а затем и во все время пребывания послов в здешних местах; между прочим, на основании его журнала составлено и это донесение. Этот капитан удостоверяет, что послы выражали больше удовлетворение оказанным им добрым приемом и обхождением. То же подтверждается еще письмом комиссара Книппера из Москвы от 16 июля, в котором он говорит, что узнал то же самое, именно, что глава посольства Лефорт писал по этому поводу в Москву в выражениях, показывающих его полное удовлетворение и признательность. Вместе с тем я приказал всем полковникам, подполковникам, майорам и другим офицерам постоянно по очереди делать визиты послам и оказывать им внимание, что они и продолжали делать все время пребывания посольства здесь. Помимо того, я почти ежедневно через состоявших на службе дворян осведомлялся об их здоровье, предлагая им свои услуги; если я лично не сделал им визита и не принимал их в замке, то потому, что этого никогда не бывало прежде, и потому, что я считал это излишним, как ввиду того, что посольство это отправлено не к вашему величеству, а к другим державам, так и по той причине, что ни одно из тех посольств, которые прежде проезжали через эти провинции, не было принимаемо никем из губернаторов, моих предшественников. Притом я тем менее мог бы это сделать, что принужден был по болезни лежать в течение пяти недель в постели; но это произошло вовсе не по случаю смерти моей дочери, как они ложно уверяют, так как она умерла только 16 октября 1698 г., следовательно, через год и семь месяцев спустя после их отъезда отсюда. Так как во время своего пребывания некоторые из их свиты стали ездить верхом вокруг города и по всем высотам и не только рассматривать местность при помощи зрительных труб, но и стали рисовать и снимать план города и даже, прохаживаясь по валам и контрэскарпу, пытались измерять глубину рвов, то это меня побудило просить г. Лефорта запретить своим людям такие вольности, так как, будучи сам опытным генералом, он прекрасно знает, что таких вещей не потерпят ни в одной крепости Европы. Он принял это извещение очень благосклонно, извиняясь за происшедшее и обещая запретить это впредь своим плохо осведомленным московитам. Вот как произошел случай, о котором они говорят и на который они так неосновательно жалуются, утверждая, что их держали в таком стеснении, что они не могли выходить из их жилищ, но этого никоим образом не было, так как, напротив, они вполне свободно и толпами ходили по всему городу, заходя во все лавки, мастерские, трактиры и всюду, куда им было угодно, о чем могут засвидетельствовать все жители Риги.

Странно далее, что комиссары царя настаивали, что ввиду присутствия высокой особы его царского величества следовало бы сделать что-либо более того, что было сделано; ведь лицам из состава посольства было под страхом смерти запрещено разглашать, что этот великий государь находится среди них лично, и поэтому и с нашей стороны было основание думать, что его царским величеством было бы дурно принято, если бы мы сделали вид, что знаем о его высоком присутствии у нас. Итак, посольство казалось очень довольным, да и в действительности ему не было оснований на что-либо жаловаться; но, когда, наконец, пришло им время платить за издержки здесь, стало замечаться некоторое недовольство, и это меня побудило пересмотреть и убавить несколько слишком высокие счета их хозяев и свести все по возможности к справедливой цене. И для того чтобы ваше величество могли усмотреть, сколь неосновательно они жалуются, что будто бы для них цена была поднята более чем вдвое против действительной стоимости и что за перевоз через реку Двину с них взяли 80 дукатов, я потребовал от магистрата этого города сделать подробное обозначение, и имеется список состава посольства, которое не было малочисленным, а затем обозначение, сколько каждому из их квартирохозяев было заплачено за помещение, дрова, свечи и за другие вещи в том же роде, и это было им заплачено не по их требованию, а по доброй воле и расположению послов. Я могу затем заявить по совести и по душе, что искал и употреблял все возможные средства, чтобы их удовольствовать, и что старался оказать им всякую вежливость, хотя они теперь все объясняют с недоброжелательством. Конечно, не моя вина в том, что тогда была большая дороговизна и большой недостаток; нужда была в здешних местах всеобщей, и я чувствовал ее последствия наравне с другими. Они еще много жалуются, будто бы их не хотели почтить при отъезде яхтами и хорошими лодками при переправе через реку Двину. Я могу, однако, сказать, что, несмотря на то что здесь подобных судов не находится, я все же отдал приказ перевезти главных лиц посольства на красивой яхте, убранной красным сукном и украшенной королевским флагом, а остальных на двух других яхтах и более чем на 30 больших лодках, какие здесь в употреблении, и все эти лодки были предоставлены к их услугам, не говоря уже о том, что при переезде через реку их почтили 32 выстрелами из пушек»[720].

По-своему рижский генерал-губернатор Дальберг был прав. Он сделал то, что обязан был сделать по существующему договору и по имевшимся прецедентам, и не допускал того, чего обязан был не допускать. Но он действительно не сделал ничего сверх обязательного, тогда как Петр рассчитывал на большее, и отсюда причина недовольства. Он поступал вполне корректно; но прием, оказанный послам и Петру, вышел сухим, холодным и нерадушным. Резонно замечает Устрялов, что всякий другой на его месте «сам предложил бы царю, знаменитому любознательностию, осмотреть королевский замок, ратушу, старинный дворец владетельных епископов, дом шварцгейптеров, повеселил бы высокого гостя, по известной наклонности его, учением солдат, пушечной пальбой, фейерверками и таким образом, заняв любопытство Петра, сократил бы несносное для него время ожидания устройства переправы»[721].

Официально, сухо, подозрительно и неприветливо встретила Петра Западная Европа, и первые впечатления, испытанные им при начальном знакомстве с ней, были неблагоприятны. Он отметил несоответствие между культурным внешним видом и кажущейся правдивостью людей, которых встретил, и грубостью их отношения и жаждой к наживе: «Торговые люди здесь ходят в мантелях, и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое». Следующий прием, прием в Митаве, должен был эти неблагоприятные впечатления в значительной степени развеять.