Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

XIV. Казни 11 октября. Вопрос о земском соборе для суда над царевной Софьей

В этот день, 11 октября, состоялись вновь массовые казни. Повешено было 144 стрельца из числа тех 680, которые были привезены в период времени с 21 сентября по 8 октября из Владимира, Мурома, Углича, Суздальского монастыря, из Твери, Торжка и Костромы и переданы тогда из Иноземского приказа в Преображенский. Эти 144 стрельца были казнены без всяких предварительных пыток и допросов. Устрялов напрасно изображает дело так, что будто бы с 3 октября возобновился массовый розыск в 13 застенках, подобный тому, который происходил 19, 20 и 22 сентября в 10 застенках[773]. С 3 по 11 октября происходили только изложенные выше допросы женщин. Во всем обширном деле о стрелецком розыске не сохранилось ни одного документа и ни в одном документе не сохранилось никакого следа, откуда можно было бы вывести заключение о допросе за эти дни 3–11 октября хотя бы кого-нибудь из 144 стрельцов, казненных 11 октября. Дело обстояло гораздо проще, чем мы склонны были бы представлять себе его ход соответственно с нашими уголовными понятиями, и, чтобы объяснить такое явление, нам следует совершенно отрешиться от последнего остатка наших воззрений на значение и взаимоотношение следствия, суда и наказания. Стрельцы, принадлежавшие к бунтующим полкам, считались уже приговоренными к смерти, как и говорилось в четвертой из тех вопросных статей, по которым производились расспросы с пытками 19–22 сентября: «А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали и бились против Большого полку». Розыски с допросами и пытками имели вовсе не ту цель, чтобы выяснять степень виновности каждого и причастность его к бунту с тем, чтобы сообразно с этим выяснением наложить на него то или другое наказание или его оправдать. Розыск 19–22 сентября имел целью выяснить только общие вопросы, касающиеся бунта: узнать самый ход событий, начало и развитие бунта, движение мятежников к Москве, имена вожаков и главарей, намерения и замыслы стрельцов по прибытии в Москву. Розыск дал материал вполне достаточный для ответа на эти вопросы и для установления виновности всех мятежных стрельцов, того, что все они знали о письме к Ваське Туме, о целях движения к Москве и что все они бились против боярина Шеина. Поэтому остальных, не попавших в допросы 19–22 сентября, казнили без всяких допросов, выключая из них только слишком молодых, «малолетних», т. е. несовершеннолетних стрельцов, и это выключение сделано было механически, без всяких допросов. Дальнейшие розыски в конце сентября и в начале октября стремились к выяснению уже других фактов, именно прикосновенности к мятежному движению царевен и тех путей, какими велись сношения царевен с главарями мятежа. Для этого и допрашивали самих царевен и близких к ним или вообще входивших с ними в соприкосновение женщин. Эти допросы выяснили передачу письма от стрельцов в терем и передачу двух писем стрельцам, одного из Девичьего монастыря, другого из терема — обоих через стрельчиху Анютку Никитину, причем одно письмо вручено было ею главарю стрельцов Туме в его дворе на Арбате у Николы Явленного, а другое — в селе Лучинском в 40 верстах от Москвы. Вообще следователи имели в виду, если можно так выразиться, историю мятежа, а виновность или невиновность каждого отдельного стрельца их не интересовала: они все были виновны уже самым фактом принадлежности их к мятежным полкам, как и тем, что в составе этих полков двигались в Москву и оказали вооруженное сопротивление при Воскресенском монастыре. Индивидуальная виновность каждого не устанавливалась. Это был розыск о событиях, а не о виновности того или иного стрельца — участника события.

Что массовых розысков в 13 застенках, о которых говорит Устрялов, с 3 по 11 октября не могло производиться, позволительно заключить также из того, что шедшие в это время допросы женщин происходили «перед бояры», т. е. перед всею совокупностью бояр, бывших тогда следователями по стрелецкому делу. С таким коллегиальным присутствием при допросах женщин едва ли могло совпадать еще и производство розысков по отдельным застенкам; для этого у бояр-следователей не хватило бы времени. Наконец, изучение списков 144 казненных 11 октября стрельцов и списков стрельцов, передававшихся из Иноземского приказа в Преображенский, также подтверждает ту мысль, что никаких допросов по застенкам этим 144 стрельцам не производилось. Список казнимых стрельцов составлялся прямо по тому передаточному списку, при котором они препровождались из Иноземского приказа в Преображенский с опущением только имен малолетних. Поэтому список казнимых в значительной мере повторяет имена стрельцов в той последовательности и в том порядке, в каких их имена значатся в передаточном списке. Очевидно, что если бы между передаточным списком и списком казненных был момент еще розыска в 13 застенках, то сюда бы вошли еще списки отправляемых к розыску с распределением по застенкам, как это можно наблюдать при розысках 19–22 сентября, и стрельцы бы перемешались и перепутались настолько, что таких совпадений, какие мы наблюдаем в расположении их имен в обоих списках, не могло бы случиться, потому что тогда список стрельцов, назначенных к казни, составлялся бы по их разыскным спискам[774].

Казнь происходила в том же порядке, как и 30 сентября. 144 стрельца были розданы тем же лицам, которые действовали в подобном же случае 30 сентября: боярину M. H. Львову, окольничим князю Ю. Ф. Щербатому, И. И. Головину и С. И. Языкову. Все стрельцы были повешены; из них 32 — у четырех съезжих изб в слободах виновных полков по 8 у каждой; остальные 112 — у городских ворот по Белому городу, будучи присоединены к висевшим там с 30 сентября. Разница с предыдущей казнью была на этот раз в том, что стрельцов веша- ли не только на специально поставленных для того виселицах, но также и на бревнах, вставленных в бойницы стены Белого города. «По обе стороны… сквозь зубцы городовых стен, — пи- шет Желябужский, — просунуты были бревна, и концы тех бревен загвозжены были извнутри Белого города, а другие концы тех бревен выпущены были за город, и на тех концах вешены стрельцы»[775].

К 11 же октября приурочивает в своем дневнике Корб событие, на которое, кроме этой его записи, нет нигде — ни в официальных актах, ни в известиях современников — решительно никаких указаний. Это — земский собор, будто бы созванный царем на этот день для суда над царевной Софьей. «Сегодня царь решил, — пишет Корб, — выбрать из всех своих подданных: бояр, князей, офицеров, стольников, писцов, горожан и крестьян и отдельных общин по два человека с тем, чтобы предоставить собравшимся на правах собора полную власть допросить, по его приказанию, Софью об ее преступных замыслах.

Затем они должны были определить наказание, которого она заслужила, и всенародно объявить его»[776]. Соловьев вполне принял свидетельство Корба и передает о соборе как о факте. «11 октября, — пишет он, — во второй день казней Петр созвал собор из всех чинов людей, которому поручил исследовать злоумышление царевны Софьи и определить, какому наказанию она должна быть подвергнута. Решение собора неизвестно»[777].

Историк земских соборов Латкин упоминает о свидетельстве Корба, не высказываясь определенно о соборе как факте и только замечая, что свидетельство Корба является единственным и других никаких подтверждений его нет[778]. Свидетельство Корба Соловьев подкреплял таким соображением: «Форма собора ясна: заезжий иностранец не мог этого выдумать». Действительно, в общих, конечно, и приблизительных чертах Корб правильно обозначает состав земского собора в его тесной, московской форме, когда созывались только московские чины, считавшиеся представителями также и провинции по своим связям с нею, и выдумать такого состава собора Корб, разумеется, не мог. Но решительное отсутствие каких-либо других свидетельств официальных или частных заставляет думать, что собора вовсе не было. Все же о таком важном и из ряда вон выходящем факте, как суд общественных представителей над особой царского дома, хоть какой-нибудь след, хотя бы и самый малый, должен был бы сохраниться или в каком-нибудь официальном документе, или в частных воспоминаниях, переписке отдельных лиц, или в каких-либо неосторожных словах, которые оказались бы в бумагах Преображенского приказа, или, наконец, в собранных впоследствии по приказанию Петра исторических материалах для составлявшейся при нем истории стрелецкого бунта. Такое событие не могло бы остаться незамеченным, в особенности если бы собор производил допросы царевен и выслушивал показания свидетелей против них, а также если бы он сделал обо всем этом всенародное объявление. Но и по существу такой факт был едва ли возможен в то время; едва ли можно думать, что Петр, проявлявший тогда такую самостоятельность, сам лично вникавший во все детали и подробности стрелецкого бунта и розыска, отрешился бы от этой самостоятельности по отношению к сестре. Наоборот, он сам лично допрашивал обеих сестер, замешанных в деле, не предоставляя этих допросов кому-либо из должностных лиц, очевидно, соблюдая известный такт и считая неуместным поручать подданным производство допроса особ царского дома. Поэтому совершенно невероятно, чтобы он при таком настроении мог поручить подданным суд над царевной и тем более наказание ее. Допрос царевен и их слишком уже упорное запирательство решительно по всем вопросам, какие он им предлагал, несмотря на улики людей, с которыми он давал им очные ставки, давали ему совершенно достаточное основание для суждения об их участии в деле; такое чрезмерное отрицание всех обстоятельств, в которых их обличали, говорило яснее всякого сознания. Что было здесь исследовать еще собору?

Если вникнем пристальнее в самые слова Корба, то увидим, что он вовсе и не говорит о земском соборе как о факте, совершившемся 11 октября. Он говорит только, что царь в этот день решил (conclusit) созвать собор; но неизвестно еще, было ли это решение осуществлено. Откуда могло возникнуть самое известие о таком решении царя? Корб многое пишет по слухам; пишет же он, например, о казни через закапывание в землю двух постельниц: Веры Васютинской и Анны Жуковой, чего на самом деле не было. Весьма вероятно, что и о решении царя Корб записал со слуха: был какой-нибудь разговор о таком решении; может быть, говорилось о постановлении собора как об одной из форм решения, которое мог получить вопрос об участии царевны. Возможно, что это было не более как мнение, кем-либо высказанное в беседе с Корбом или переданное ему, а им принятое за решение царя. Словом, полагаем, что собора 11 октября 1698 г. не было.