Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

В конце ХХ конференции рейз-эфенди откровенно распространился о том подозрении и недоверии, с которыми относятся к столь затянувшимся переговорам турецкие правящие круги, народ и иностранные послы, а также о тех упреках, нареканиях и пересудах, которые им пришлось по этому поводу принять и выслушать. «И объявляет он, рейз, ему, посланнику, ныне по правде, что до сего времени многое они, думные люди, приняли ото всех своих верховных подозрение, а наипаче от чужеземских послов, а от черни своей многое и нарекание и переговоры такие: для чего-де они, думные люди, московских посланников при дворе салтанова величества держат многое время и почто так многие с ними чинят съезды, мочно б де их отправить в малое время, потому, что если в миру (т. е. в мирных переговорах) стоят они упорно, и им-де мочно в том и отказать для того, что с одним Московским государством война Порте не страшна, стояла-де Порта силами своими и против четырех христианских государств, а против одного государства ныне и гораздо стоять ей возможно. А все-де говорили они то, не ведая настоящего дела. А ныне творили такое разглашение и чинили переговоры с зависти, не желая междо государствы всякого доброго дела и покоя». Украинцев ответил, что положение турецких уполномоченных все же лучше: хотя здесь такие разговоры и есть, но вреда они думным людям принести не могут, потому что все это происходит у них дома, и у них «расправа и всякое рассуждение и расположение близко». А вот они, посланники, заехали далеко, в чужое государство, а ведь в Московском государстве также, надо думать, идет о них немалая «переговорка», что «живут они здесь давно, а никакой от них полезной ведомости до сего времени нет», а у простого народа во многих местах пронеслась о них такая молва, что они, посланники, арестованы и посланы в заточение в Мисир. Не считая все-таки возможным оставить без возражения переданные рейз-эфенди разговоры о том, что туркам война с одним Московским государством не страшна, Украинцев заметил, что если б здешние «переговорщики и нежелатели добра» обоим государствам сказали бы это самим посланникам, то они ответили бы, что и царю, хотя бы одному, война с турками не страшна, потому он и отстал от своих союзников, не боясь такой войны. На слова Украинцева о пересудах, идущих о них в Московском государстве, рейз-эфенди сказал, что тем словам он верит, и утешил его, приведя собственный пример: когда они с Маврокордато были на Карловицком съезде, тогда «от не желающих добра и от ненавистников была и об них здесь такая ж недобрая слава и проносили многие небыльные слова», в особенности о товарище его Маврокордато. А когда они заключили мир и вернулись, тогда все те их злодеи и ненавистники, «яко прах земный, не токмо со злыми своими словами, но и с недоброю своею мыслию исчезли». Речь свою рейз-эфенди закончил выражением надежды, что даст Бог, на следующем съезде они приведут мирное дело к концу и затем, «лобызався междо собою радостным и веселым сердцем, будет оное дело объявлено и во весь народ», и тогда все «худые» посторонние замыслы и разговоры и ненависть также обратятся в прах. Пусть у них, посланников, не будет по этому поводу беспокойства; о войне же и о «недружбе», что она кому и от кого была страшна, теперь уже им с обеих сторон говорить не следует. И Украинцев, со своей стороны, выразил пожелание, чтобы мирные переговоры пришли вскоре к окончанию «и тем бы всякие противности и лишние переговоры и непристойные разглашения могли угаснуть и изчезнуть»[901]. Когда на XXI конференцию 27 апреля съехались все четверо уполномоченных, разговор начался с взаимных выражений радости, что собрались все вместе в добром здоровье, и в частности, долго болевший дьяк Иван Чередеев принес благодарность Маврокордато за присылку к нему во время болезни докторов и «за благоразумные его, Александровы, в той его скорби советы и поведения»[902].

Таковы были вступительные беседы перед конференциями или иногда заключительные после окончания переговоров. Всего чаще, как можно заметить, говорили о погоде, о различии константинопольского и московского климата, о состоянии здоровья участников конференций, о наступавших православных и мусульманских постах и праздниках. В заключение беседы подавались кофе и щербет, на XVI конференции были поданы конфеты и кофе; иногда это угощение предлагалось среди беседы. Иногда кофе и шербет подавались и во время самой конференции или в конце ее, причем подача их сопровождалась омовением рук пахучей водой, окуриванием благовониями. На Х конференции 12 февраля турецкие уполномоченные, заявив, что они «сегодня с постом», отказались сами от кофе, но спросили: «А они-де, посланники, позволят ли подать себе кагве?» По-видимому, и посланники отказались по случаю поста от напитка, и о подаче кофе нет упоминания на нескольких следующих конференциях, происходивших в течение поста. Но на XV конференции 25 марта, может быть ввиду праздника Благовещения, кофе был подан[903].

После таких предварительных, вводных разговоров, «по совершении тех речей», как выражается «Статейный список», обе стороны: и думные люди и посланники — приказывали находившимся при них лицам из свиты удалиться и оставляли при себе: турецкие уполномоченные — сына Маврокордато Николая, исполнявшего обязанности переводчика, а посланники — переводчика Семена Лаврецкого и двух подьячих «для записи речей», Лаврентия Протопопова и Бориса Карцева[904]. После того как «лишние люди» удалялись («уступали в другие палаты», по выражению «Статейного списка»), начиналась официальная часть заседания — переговоры.