Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

Кумпанства очень затруднялись, не получая образцов различных предметов корабельного снаряжения, обещанных им из Владимирского судного приказа, что очень задерживало дело. Заведующим делами кумпанств приходилось частным образом собирать сведения у кого попало из иностранцев, «промышлять и проведывать по иноземцам и по знающим навычным людям»[903], сколько чего надобно, каковы должны быть и как должно делать те или иные корабельные припасы или принадлежности. С возникавшими вопросами кумпанства обращались к адмиралтейцу Протасьеву, но адмиралтеец не все их мог решить, обращался сам к Петру за границу и просил кумпанства подождать указа; но указ медлил или и совсем не приходил. Когда царь присылал распоряжения, они не отличались устойчивостью, писалось то одно, то другое, ни на одно распоряжение нельзя было смотреть как на окончательное: число кораблей менялось, вводились их новые типы, срок окончания их то ускорялся, то откладывался, и приходил приказ приостановить работы, когда их нельзя уже было остановить.

Отсутствие последовательно продуманного, развитого в деталях и твердо установленного плана всего предприятия, недостаток специальных технических знаний, сбивчивость в руководящих распоряжениях имели результатом то, что воронежские суда были построены дурно. Прежде всего, они строились из непросушенного, сырого леса, без крытых эллингов и потому подвергались всем вредным действиям непогоды. «При одновременной спешной постройке такого числа судов некогда и невозможно было думать об устройстве крытых элингов; суда росли, подвергаясь ненастью и всем переменам погоды. Сырой, только что срубленный лес, несмотря на протесты венецианских мастеров, шел немедленно в дело, железное крепление, как обнаружили последствия, заменялось часто деревянным»[904]. О плохом качестве кораблей стали доходить слухи до Москвы, и уже 28 ноября 1698 г. Гвариент, следивший из столицы за ходом дела, доносил императору, что Петр «занят исключительно переделкой и постройкой кораблей. Дорого построенные корабли дурны и скорее годятся под купеческий груз, чем для военных действий»[905]. Сохранился акт осмотра воронежских судов какими-то экспертами, правда, более поздний, но речь идет в нем именно о тех адмиралтейских и партикулярных кораблях, которые строились в описываемое время, в 1697-м и 1698 гг. В этом акте значится, что наилучшими из всех кумпанских кораблей оказались три, строенные Избрантом, затем князя Прозоровского и князя М. Я. Черкасского, что три ших-бомбардира, строенные Троицким монастырем по итальянскому размеру, вышли недурно, из них два — «крепости средней», а третий — лучше двух других. «Три ших-бомбардира гостиных, хотя через неискусство мастера недоброю пропорцией сделаны… однакоже по нужде употреблять их возможно». Из адмиралтейских кораблей два итальянских сделаны пропорцией «не зело доброю, паче же зело худою крепостью», и трудно их исправить. В таком же состоянии кумпанские корабли Девичьего монастыря, вологодского архиерея и стольника Зыкова. Корабли кумпанств князя Я. Н. Одоевского, С. Ф. Толочанова, князя М. А. Черкасского, князя П. И. Хованского «плошае вышеписанных размером и крепостью». Корабли Т. Н. Стрешнева, князя Я. Ф. Долгорукого и Б. П. Шереметева — «худшие от всех кораблей размером и крепостью». «Все же сии кумпанские корабли, — замечают в заключение эксперты, — есть зело странною пропорциею ради своей долгости и против оной безмерной узости, которой пропорции ни в Англии, ниже в Голландии мы не видали, мню же, что и в прочих государствах таких нет же; но уже тому поправление учинить невозможно, того ради надлежит только о крепости их радеть»[906]. В сентябре 1699 г. было отдано распоряжение о переделках на кораблях с подробными техническими указаниями, что именно надлежит переделать на каждом, например: «Корабль кумпанства боярина князя Михаила Алегуковича Черкасского: кнехт надобно сверху сделать; кают-камор сделать до битенс; поварню подвинуть к середине, потому что близ кабель-каморы и т. д.»[907] Пришлось впоследствии, в 1701 г., переделывать и 10 кораблей гостиного кумпанства, строившихся на Ступине. Осмотр им производили две комиссии экспертов: одна — составленная из иноземных мастеров, другую составили четверо русских — Питер Михайлов (сам Петр), Федосей Скляев, Александр и Гаврило Меншиковы. Русская комиссия указывала между прочим, что «сии корабли есть через меру высоки в палубах и бортах и того для надлежит оные дек или палубу ниже опустить, также фор и бак деки обнизить и шхотами загородить» и т. д. Изменения, которые надлежало произвести, были указаны в протоколе комиссии в 8 пунктах[908]. Недостаточной и неудовлетворительной оказалась и та роспись необходимых корабельных принадлежностей и припасов, которая была выдана кумпанствам из Владимирского судного приказа. Приехав с Петром в Воронеж и ознакомившись с делом, вице-адмирал Крюйс должен был составлять новую по количеству перечисленных там предметов, несравненно более длинную роспись, обнимающую более 370 отдельных статей предметов[909].

Заложив корабль «Предестинация», Петр лично руководил его постройкой, работая в то же время непосредственно сам с инструментами в руках. И эта постройка, предпринятая самим царем, также наталкивалась на затруднения. Петру хотелось привлечь к ней своих ближайших товарищей по работам в Амстердаме, в особенности Федосея Скляева, которого он считал наиболее способным мастером. Федосей Скляев и Лукьян Верещагин были посланы для изучения итальянского кораблестроения в Beнецию, где пробыли с месяц и, вызванные царем в Россию, возвратились через Вену в Москву. Петр с нетерпением ждал их в Воронеж и вдруг узнал, что в Москве они оба были схвачены князем Ф. Ю. Ромодановским и задержаны в Преображенском приказе. Письмо его к князю Ромодановскому от 2 октября отражает чувство досады, испытанной царем по поводу этого происшествия. «Min Her Kenih, — пишет Петр. — Письмо ваше государское, ноября в 22 д. писанное, я принял в 1 д. декабря, в котором написано о стрельцах и о дьячке, которых изволь пытать, только не жестоко, чтоб не померли, а казнить не вели до нас». Это распоряжение лишний раз показывает, как зорко следил Петр за всеми мелочами стрелецкого розыска и до какой степени было сильно его желание участвовать в нем самому. «Еще прошу, — продолжает царь, — в чем держат наших товарищей Скляева и Лукьяна? Зело мне печально. Я зело ждал паче всех Скляева, потому что он лучший в сем мастерстве; а ты изволил задержать. Бог тебе судит. Истинно никого мне нет здесь помощника. А чаю дела не государственные. Для Бога, свобода (а какое до них дело, я порука по них), и пришли сюды. Piter»[910]. Ромодановский в ответе должен был дать объяснение; волонтеры оказались виновными в драке. «А что ты изволил ко мне писать о Лукьяне Верещагине и о Скляеве, будто я их задержал — и я их не задержал: только у меня сутки ночевали. Вина их такая: ехали Покровскою слободою пьяны и задрались с салдаты Преображенского полку, изрубили двух человек салдат, и по розыску явилось: на обе стороны не правы; и я, розыскав, высек Скляева за его дурость, также и челобитчиков, с кем ссора учинилась; и того часу отослал к Федору Алексеевичу (Головину). В том на меня не прогневись: не обык в дуростях спускать, хотя б и не такова чину были»[911].

Из Воронежа Петр писал еще до 2 декабря П. В. Возницыну на Карловицкий конгресс[912] и Ф. А. Головину в Москву. Письма до нас не дошли. О содержании письма к Головину узнаем из дневника Гордона, который под 12 декабря записывает, что к нему рано утром пришел боярин Ф. А. Головин с собственноручным письмом царя, в котором сообщалось, что пленник, пять недель тому назад убежавший из Крыма, принес известие, что хан собирается прийти со всей силой и сжечь корабли, строящиеся у Воронежа и в окрестностях, почему царь приказывал со всей поспешностью прислать в Воронеж 6 рот солдат. Затем он передал приказание о наборе и отправке в Воронеж с каждых 100 крестьян по одному вооруженному крестьянину с продовольствием на три месяца для охраны кораблей. По словам Корба, уже 17 декабря в Воронеж было послано 6000 крестьян и отряд солдат в таком же количестве для предотвращения грозящего татарского набега[913]. В начале декабря Петр писал также в Москву Лефорту. Последний отвечал письмом от 10 декабря, которое получено было царем, вероятно, или перед самым отъездом из Воронежа, или по дороге в Москву. Речь в переписке шла о вновь заложенном царем корабле. «Ты изволил ко мне писать про военный корабль, — пишет Лефорт по обыкновению латинскими буквами со своеобразной орфографией, — который починали работать; я с великой радостью буду слушать и служить на нем, коли время будет». Далее Лефорт жалуется, что не получает писем от вице-адмирала Крюйса, пересылает со своим письмом письма от князя Ф. Ю. Ромодановского и Бутенанта, упоминает о переписке своей с Женевой. И это последнее письмо Лефорта перед его смертью заканчивается словами, которые были постоянным припевом всех его писем, показывающим, что «дебошан французской» оставался до конца верен себе: «Пожалуйста, прикажи прислать бочку французского вина и не забывать наше здоровье пить. А мы вчера про вас не мало пили у меня и с шаутбейнахты и посланники»[914].