Оставаясь в меньшинстве

Мой папа. На этой фотографии ему 4 года.

Мой папа Боря родился 7 октября 1935 года в Ленинграде. Город этот до революции назывался Санкт-Петербург и был столицей Российской империи. В 1991 году Ленинград вновь переименовали в Санкт-Петербург, но людям поколения моих родителей имя Ленинград гораздо привычнее.

Ленинград перед войной был вторым после Москвы городом по численности населения, по промышленному и научному потенциалу. Там находились всемирно известные музеи, театры, библиотеки, за что его называли «культурной столицей России» — поэтому отец с такой гордостью говорит, что родился в Ленинграде.

Когда началась война, семью деда Иосифа, также как и семью деда Марка, эвакуировали в тыл. «Эвакуация, эшелон, тыл» — все эти слова хорошо знакомы советским людям.

Советский Союз был самой большой страной в мире, протянувшейся на десять тысяч километров с запада на восток. Ни одна армия мира не могла сразу захватить такую огромную территорию. Это давало возможность спасти от фашистов людей, а также обезопасить промышленные предприятия, НИИ, объекты культурного наследия и т. д. В 1941–1942 годах семнадцать миллионов человек и две с половиной тысячи заводов, фабрик, институтов и других организаций были вывезены в Поволжье, за Урал, в Сибирь, Среднюю Азию, Казахстан…

Эвакуация огромного количества людей и техники не могла проходить быстро и слаженно. Поезда с эвакуированными гражданскими двигались медленно, с долгими остановками, пропуская военные эшелоны на запад, а эшелоны с заводским оборудованием на восток. Все это время немецкие самолеты бомбили железнодорожные пути, станции, сам поезд… Папа, которого моя бабушка Рахиль везла в эвакуацию в село Актушу, до сих пор помнит разбомбленную станцию, платформы которой были залиты кровью.

Как звучит сирена перед бомбежкой, я узнал в детстве из кино. И очень бы удивился, если бы тогда мне сказали, что и я, и мои родители, и мои дети будем снова слышать сирены — они звучат в Израиле, предупреждая об обстрелах ХАМАСа. Вот уж поистине ирония еврейской судьбы.

И все же, по словам папы, для него самым страшным воспоминанием были не бомбежки, а постоянное чувство голода. В деревне на Волге семьям эвакуированных еды не хватало катастрофически. В отличие от местных крестьян, у них не было своих огородов, которые спасали колхозников. Для папы таким спасением стал лес, куда с приходом весны он уходил в поисках съедобных трав, корешков и грибов. А еще в лесу водились пчелы, гнездо которых он случайно обнаружил вместе со своим двоюродным братом. Пчелы оказались дикими и злыми, они страшно его покусали, он лежал весь опухший, глаз не было видно, и тихо умирал. К счастью, в это время в деревню с фронта вернулся фельдшер, который сумел спасти маленького Борю.

Когда в апреле 1944 года дед Иосиф забрал свою семью обратно в Ленинград, где все поселились в огромной коммунальной квартире, жизнь легче не стала. Об этом мало кто знает, но в СССР 1946-й и 1947-й стали годами массового голода. По некоторым оценкам, тогда от голода погибло более миллиона человек. Младшая сестра папы Светлана вспоминала, как она прятала кусочки хлеба в шкаф, а потом отдавала Боре.

С тех далеких военных лет мой отец трепетно относится к еде: не позволяет выбрасывать хлеб, старается доедать все до последней крошки… Для него, как и для всех ленинградцев, переживших блокаду, хлеб — это святое.

По словам папы, впервые он наелся только в 1955 году, когда его призвали в армию, а потом, после учебки, отправили служить в часть, дислоцированную в Восточной Германии. Порции там были большие, и каждый день давали мясо и макароны. Именно там, вспоминает он, «я впервые сказал, что наелся, больше не хочу… В первый раз».

Голод был знаком и моим родителям, и моим бабушкам и дедушкам. Мое поколение — первое поколение советских людей, не знавших, что это такое. Хотя я прекрасно помню продуктовый дефицит, да и продуктовые карточки мне довелось увидеть на своем веку.