Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Складывается впечатление, будто какие-то ленты Игнатов вообще не смотрел. Например, «Ностальгию». Вот что он пишет о работе своего соотечественника: «Вместо традиционной премии за лучшую постановку фестиваль наградил призом за творческий вклад в кинематографию сразу двух режиссёров — А. Тарковского („Ностальгия“) и француза Р. Брессона, представившего в Канне ленту „Деньги“, созданную им по мотивам рассказа Л. Толстого. По соглашению между „Совинфильмом“ и итальянскими продюсерами А. Тарковский снимал свою ленту в Италии. Его [заметим — не „наша“] „Ностальгия“ — это рассказ о переживаниях, переплетающихся судьбах двух русских людей, временно оказавшихся на апеннинской земле. Эти люди принадлежат к разным эпохам, но они одинаково тоскуют по своей родине. Фильм-размышление, снятый в характерном для постановщика замедленном темпе, вызвал разноречивые отклики. Талантливое, но трудное для восприятия широкой публики произведение — так отзываются о нём многие зарубежные критики».

Игнатов пишет о Тарковском, словно о чужом, постороннем, идеологически неблизком режиссёре. Куда теплее он отзывается, например, об индийской картине «Сдано в архив» (1983). Она, действительно, выдающаяся, и недаром её автор — один из наиболее видных кинематографистов субконтинента Мринал Сен — был удостоен приза жюри. Но примечательно, что, рассуждая об этом фильме, Игнатов выбирает эпитет «поэтический», будто с усилием отняв это прилагательное у «Ностальгии».

Совсем уж тепло он пишет о «своих», хоть наград в Каннах они и не снискали: «Как говорится, „хорошую прессу“ получила Л. Гурченко за главную роль в фильме „Вокзал для двоих“ Э. Рязанова представленном Советским Союзом». То есть страну представляла именно эта картина, а не «Ностальгия». Далее: «Фильм этот был сразу куплен для демонстрации в ряде стран вместе с 70 другими старыми и новыми советскими лентами. Интерес к нашей кинопродукции в этом году, по признаниям советских коммерсантов, превзошёл все ожидания». Не вполне ясно, в Каннах всё-таки состоялась ярмарка или праздник?

Обсуждаемый текст стал единственной статьёй, в которой, в силу фантастического стечения обстоятельств, фамилия «Тарковский» была упомянута. Заключительная же, четвёртая публикация «Советской культуры» о фестивале — это интервью[774] с Робертом Де Ниро и Мартином Скорсезе, взятое уже в Москве. Фильм «Король комедии», участвовавший в каннском конкурсе, едва ли можно назвать поводом для этого разговора. Тем не менее вышла весьма содержательная беседа пацифистского толка, в которой американские кинематографисты выражают восторги по поводу разных проявлений русской культуры. Так, Скорсезе рассказывает о значении Чехова, Горького и Станиславского для театра США, а также о том, как Достоевский повлиял на «Таксиста» (1976), и делится мечтами о постановке фильма по роману «Игрок». Де Ниро, в свою очередь, признаётся, что картина «Москва слезам не верит» открыла ему глаза на то, насколько русские и американцы похожи друг на друга. Формулировка артиста прекрасно поясняет отношение Тарковского к этой ленте.

Упомянутый материал был сфокусирован на дружбе между народами. Даже название интервью — «Ключ с правом передачи» — будто намекало, что Скорсезе и Де Ниро говорят о фильме Динары Асановой. На деле они лишь использовали слово «ключ». Впрочем, в беседе заходит речь о картине Эмиля Лотяну «Анна Павлова» (1983), в которой Скорсезе снимался в качестве актёра[775]. На самом деле, по всей видимости, именно эта лента, а вовсе не Каннский фестиваль, стала поводом для публикации. Поговорили о многом, но ни слова о Тарковском не прозвучало.

Без преувеличения, май 1983 года стал переломным месяцем в судьбе Андрея. 28-го он был официально уволен с киностудии «Мосфильм» за неявку на работу без уважительной причины. Сам режиссёр узнает об этом гораздо позже. Даже симпатизировавший ему Сизов ничего об этом не сообщил. Впрочем, можно сказать, что увольнение «произойдёт» позже: приказ под номером 416-Л, датированный 28 мая, будет подписан два с половиной года спустя, а именно 18 октября 1985-го.

Сразу после фестиваля к Тарковскому приехал Юрий Любимов, чтобы поделиться мнением и впечатлениями. Говоря, что случившееся в Каннах «ужасно», Андрей нисколько не преувеличивал собственные ощущения. Дневниковую запись от 22 мая он закончил словами: «Надо очищаться. Тогда мы не будем ничего бояться. Господи, помоги! Пошли мне учителя! Я устал его ждать». Как и в других тяжёлых ситуациях, Тарковский вновь уповал только на внешний авторитет, не искал ответа в себе. 25 мая он опять ощутил «всюду клин»: «Очень плохой день. Тяжелые мысли. Страх… Пропал я… Мне и в России не жить, и здесь не жить». Из Москвы поступали слухи, будто в прессе сообщали о провале «Ностальгии» в Каннах. Тарковский в тот же день записал, что это стало «последней каплей», а 27 мая охарактеризовал происходящее одним словом: «Травля».

Эта вокабула из шести букв нередко появлялась в «Мартирологе» и прежде, причём по поводу каждого фильма. Вот, например, из письма Алексею Романову от 7 февраля 1967 года: «…Травля… началась ещё со времён выхода моей первой полнометражной картины „Иваново детство“… Я вынужден обратиться к Вам как к руководителю за помощью и просить Вас сделать всё, чтобы прекратить эту беспрецедентную травлю [из-за „Андрея Рублёва“]. Вот её этапы: трёхлетнее сидение без работы после фильма „Иваново детство“, двухлетнее прохождение сценария „Андрей Рублёв“ по бесконечным инстанциям, и полугодовое ожидание оформления сдачи этого фильма, и отсутствие до сих пор акта об окончательном приёме фильма, и бесконечные к нему придирки, и отмена премьеры в Доме кино, что лишь усугубило нездоровую обстановку вокруг фильма… и странная уверенность в том, что именно противники картины выражают истинное, а не ошибочное к ней отношение».

Впоследствии режиссёр всякий раз будет называть моментом принятия окончательного решения о невозвращении именно эти дни. Так, в интервью для фильма Эббо Деманта «Изгнание и смерть Андрея Тарковского»[776], которое будет сниматься более чем через год, он скажет: «Я не знаю, насколько известно здесь, на Западе, то, что происходит с нами за эти последние несколько лет. Боюсь, что об этом знают лишь немногие. Я хочу коснуться этой истории. Когда я здесь, на Западе, в Италии делал для итальянского телевидения фильм „Ностальгия“, у нас и в мыслях не было после этой работы остаться здесь, не возвратиться в Советский Союз. Наше руководство, в частности Госкино СССР, а ещё конкретнее — фигура по фамилии Ермаш, сделало всё, чтобы не только разорвать с нами отношения, но и лишить нас возможности возвратиться на Родину. Мы сделали эту картину и, правда, получили разрешение ехать в Канны показывать её и участвовать конкурсе. Но Госкино прислало туда Бондарчука, для того, чтобы тот был членом жюри с советской стороны. Всё это было сделано не по желанию председателя жюри и директора Каннского фестиваля, они не хотели об этом и думать, а по настоянию советской стороны, которая не была представлена на фестивале 1983 года. Мне было ясно, что это не случайный приезд Бондарчука, который от ненависти бледнеет и падает в обморок, когда слышит мою фамилию. Я понимал: он приехал, чтобы любым способом отравить мне жизнь. Когда я узнал, что в жюри он боролся против „Ностальгии“ и прилагал все усилия, чтобы этот фильм не только не получил премии на конкурсе, но и вообще больше не обсуждался на фестивале, я понял, что он был послан председателем Госкино единственно для того, чтобы подорвать успех нашего фильма в Канне. Я был настолько оскорблён, удивлён, потому что я делал картину о человеке, который не мог жить без своей родины, который тосковал, находясь вне её. Несмотря на это, Госкино попыталось сделать всё, чтобы скомпрометировать меня здесь в глазах западных кинематографистов, публики и прессы. Тогда я понял, что, когда я приеду в Советский Союз, меня не только не похвалят за мою картину, но и навсегда оставят без работы». Как тут не вспомнить давнее письмо[777] Тарковского Григорию Козинцеву от 26 июня 1969 года: «Не мучайте себя… Ведь снимать (в любой ситуации) лучше, чем не снимать ничего». И далее: «Я уверен, что всё будет хорошо».

Многие киноведы и кинокритики писали, будто «Золотая пальмовая ветвь» стала заветной мечтой и едва ли не идеей фикс для Андрея. Это правда, принимая во внимание здоровое тщеславие Тарковского, а также множество безуспешных попыток её получить. Более того, сам Каннский фестиваль сыграл роль своеобразной площадки сражения режиссёра с советской системой и лично с Ермашом. Имея за плечами именно эту награду, он показал бы Москве свой уровень признания, стало бы гораздо легче предъявлять требования, ведь «Золотая пальмовая ветвь» — мечта не только для Тарковского, но и для всего советского кино. Это единственный приз, который почти не давался русским, подрывая претензии страны на статус одной из ведущих кинодержав. Формально её удостоился лишь Михаил Калатозов за картину «Летят журавли». Добавим, что Фридрих Эрмлер в 1946 году получил в Каннах Гран-при. «Ветвь» тогда не вручалась, потому, в каком-то смысле, он тоже — победитель. Но в том сезоне был особый фестиваль — «первый», согласно названию, но второй по счёту[778], беспрецедентно наградили одиннадцать фильмов.

С Каннским смотром 1983 года Тарковский связывал надежды, потому что именно здесь у него был шанс окончательно выиграть свою войну. Но блицкрига не вышло. В результате, тут она лишь началась или, по крайней мере, перешла в новую фазу. Хотя, безусловно, много времени минуло с тех пор, когда режиссёр считал, будто успехи на Западе помогут ему работать в Москве. Положа руку на сердце, приходится признать: победи он в Каннах, причин возвращаться в СССР стало бы ещё меньше, изменился бы только набор аргументов, которые он озвучит на пресс-конференции в Милане в 1984 году.