Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

В те времена наряду с явной официальной дипломатией существовала еще тайная, через которую государи вели свою политику параллельно с международными отношениями правительств и секретно от последних. Система такой тайной дипломатии была особенно принята у французских королей, и еще раньше, чем обмениваться визитами с официальным французским посланником, Возницын принял тайного французского агента. «Здесь, в Вене февраля в 17 день, — доносил Возницын, — явился мне прежде бывший француз, говорил с ним пространно». Слова «прежде бывший» следует, как это выяснится ниже, понимать в таком смысле, что он был в русском посольстве раньше, еще при самом Петре. Возницын высказал ему пожелание, чтобы от короля было сделано предложение царю посетить Францию. Предложение можно сделать хотя бы не непосредственно, а, например, в форме письма кого-либо из министров к нему, агенту, а он уже мог бы предъявить письмо Возницыну. Агент сказал, что король желал видеть царя в своем государстве, и этот вопрос, принимать ли и призывать ли его, обсуждался в королевском совете, причем все были согласны и только один голос был против. Он, агент, получил приказ ехать вслед за царем на почтовых в Венецию, там проведать о намерениях царя, и, если бы царь пожелал быть во Франции, тотчас же об этом донести; тогда бы король прислал для него корабли в Ливорно[1382] или в Пизу под видом купеческих. Но так как царь уехал из Вены в Москву, то дело это пресеклось. Если же царь хотел бы теперь приехать во Францию через Италию или по Балтийскому морю в Дюнкирхен, то король, думает он, «по тому ж своему намерению учинит». Возницын заметил, что если у короля есть желание принять государя, то можно бы в соответствующей форме об этом отозваться и тем царское величество обнадежить, причем далее добавил, что «царское величество… имеет такую склонность, чтоб ему видеть чужеземские государства, а наипаче слыша о его королевского величества добронравных поведениях и о воинских и политических поступках»; но отсутствие приглашения может служить затруднением. Агент говорил, что король их «во всяких делех искусно поступает и прежде времени и не осведомись подлинно, явно не вступает, а чает-де о том же и Кро (т. е. поступивший на русскую службу герцог де Кроа) его царскому величеству доносил же». Если бы царь был в Италии, «чаял бы, чтоб могло то быть, а чтоб-де к Москве, и о том не знает, потому что король его все дела свои с высоким осмотрением управляет». Агент заявил далее, что король намеревался послать купцов своих в Китай и просить царя о пропуске; однако это причинило бы досаду англичанам и голландцам, да в ту пору заболел испанский король, и это намерение было оставлено. Возницын уверил его в согласии царя на такой пропуск и затем спросил: «…о том о всем помянутом здешнему их послу господину маркизу ведомо ль?» Агент сказал: «…отнюдь нет, потому что у них при дворе тот только ведает, кому какое дело вручат». На прощание московский посол сказал агенту, чтоб он еще с ним повидался, — что, однако, не состоялось, — и в заключение, пишет Возницын, «я ж его спросил, где он доселе был и со мною не видался? Он сказал: в розных местех, ездил для учения немецкого языка»[1383].

Хотя агент и уверял, что официальному французскому представителю маркизу де Виллару о его переговорах было неизвестно, однако на самом деле посланник был о них осведомлен. В передней маркиза во время визита к нему Возницына 2 марта дворяне маркиза спрашивали русского переводчика Петра Вульфа: «…давно ль был у вас наш француз? Он сказал: который? Они: тот, что видел царское величество здесь, в Вене. Он сказал: я его не знаю. Они говорили: что от нас таишь? Мы ведаем, что он к послу вашему ходит и от нашего то не тайно»[1384].

В тот же самый день, 2 марта, когда Возницын вел такие любезные разговоры с французским посланником де Вилларом, в совершенно иных тонах ему пришлось иметь объяснения с голландским посланником Гоппе. Дело заключалось в том, что Гоппе не отвечал на визит, сделанный ему Возницыным еще до отъезда на конгресс. Возницын, не снисходя до непосредственных переговоров, приказал переводчику Петру Вульфу вызвать от своего имени секретаря голландского посольства, и, когда тот явился, Вульф «выговорил» ему, что «великой и полномочной посол ему, посланнику, по обычаю политики европской визиту наперед сего отдал, а он, посланник, до поезду его, великого посла, в Сирмию и ныне по приезде его в Вену, той визиты ему не заплатил», — этим он презрел ту честь, которая оказана была ему такого великого монарха послом. Между тем не только послы, но и все министры цесарские отвечали ему визитами. Голландский посланник, выслушав доклад своего секретаря, вновь прислал его, «отговариваясь болезнию и будто приезду его в Вену не ведал». Вульф сказал секретарю, что «за тем выговором, та его визита великому послу более не нужна», — т. е. что московский посол, сделав выговор голландцу за его неучтивость, считал его визит более ненужным и честь московского государя этим выговором восстановленной. При этом Вульф заметил, что «то их посланник учинил, не зная гражданства и, знатно, от необыкновения в таких случаях»; великий посол будет о таком его «неисправленьи и бесчестьи» писать к царю. В ответ на эти замечания Гоппе просил прислать к нему кого-либо из русских, кого пристойно. «И великой и полномочной посол велел сказать, что посылать не для чего». Тогда Гоппе вновь прислал своего секретаря сказать, «что посланник-де их той визиты, когда уже ему, великому послу, не надобно, отдавати не хощет; а что-де ему говорено, что он не гражданин и обычаев не знает, и он-де гражданин, и обычай знает лутче, нежели он, великой посол». Возницын приказал разговаривавшему с секретарем Вульфу сказать ему, что он, Вульф, «по совету с иными дворяны и с писари» передать этих слов великому послу не смеет, «чтоб из того не уросло что к бoльшей ссоре»[1385].

Вскоре же по приезде Возницына в Вену скончался глава цесарского дипломатического ведомства канцлер чешский граф Кинский. 18 февраля «присылала к великому и полномочному послу канцлера ческого графа Кинского жена с объявлением, что мужа ее не стало, а обыкновенно-де у них о том изъявлять добрым друзьям. И великой и полномочной посол, споболезнуя о том и за присылку благодарствуя, присланного отпустил»[1386]. За смертью канцлера Возницын должен был обращаться по делам к вице-канцлеру графу Кауницу и 24 февраля имел с ним «приватную конференцию» по некоторым интересовавшим тогда московское правительство вопросам. Вопросы эти касались трех предметов: титула московского государя, некоторых подробностей при церемонии приема московских дипломатов при цесарском дворе и, в-третьих, положения православных сербов в пределах Габсбургской монархии. Относительно титула Возницын домогался его пополнения сверх заключавшихся в нем и употреблявшихся австрийским двором именований, еще именованием «величества — маестатис», словами «Божиею милостью» и эпитетом «великий государь».

Изменение в церемонии приема московских дипломатических агентов, которого просил Возницын, заключалось в следующем: ответную грамоту московскому государю цесарь передавал на аудиенциях московским послам собственноручно, а посланникам и гонцам через вице-канцлера; Возницын просил о собственноручной передаче грамот также и последним, т. е. посланникам и гонцам. Наконец, просьба о православных сербах заключалась в том, чтобы им были подтверждены данные им привилегии, гарантирующие им свободу вероисповедания, занимаемую ими территорию, положение их патриарха, и к этой просьбе Возницын присоединял еще ходатайство об освобождении сербского деспота Георгия Бранковича, находившегося под караулом в Вене. Об этой приватной конференции Возницын на следующий день, 25 февраля, писал в Москву Л. К. Нарышкину в приведенном уже выше письме, в котором он сообщал, что брачные торжества и Масленица задержали ход дел. «А в 24 день имел я приватную конференцию с вице-канцлером Кауницем, говорил и домогался о исполнении (пополнении) титл его царского величества, то есть: Божиею милостию, великого, маестатис. Потом предложил о вольности и о уделе земли и о свободе веры сербскому патриарху и всему тому народу, также и о свободе деспота Георгия Бранковича, который за караулом в Вене… О чем о всем вице-канцлер хотел донести его цесарскому величеству и мне отповедь учинить»[1387]. Кауниц просил представить краткое письменное изложение этих просьб, и, когда это изложение было представлено, на него последовал письменный же и, разумеется, категорически отрицательный ответ по тем пунктам, которые касались титула и посольского церемониала — предметы, в которых габсбургский двор был особенно неуступчив. Австрийцы указывали, что титулом «величества» из всех всей вселенной королей украшается только римский император, который никому из королей такого титула не дает. Слова «Божиею милостию» и именование «великий государь» не в обычае прибавлять и к королевским титулам. Более мягким и благоприятным был ответ относительно сербов. Вольности и права сербов останутся ненарушимыми, с тем что и римские католики в Московском государстве будут пользоваться такими же вольностями. Ответ относительно Бранковича был уклончивый[1388].

14 марта состоялась торжественная прощальная аудиенция московскому послу у цесаря. Парадный выезд его во дворец, встреча в разных пунктах дворца при шествии в аудиенц-залу, обращенная к цесарю речь посла, приказание цесаря передать его поздравление царю, ответная речь, сказанная от имени цесаря вице-канцлером, проводы посла и возвращение его на посольский двор — все это совершалось в тех же формах, как и на предыдущей приемной аудиенции. После аудиенции послу на его двор было прислано угощение: «Стол цесарской был великому и полномочному послу на посольском дворе, подчивали великого и полномочного посла пристав его барон Кёниксакер, Лебеншталь, Паратин (Барати), комисар Яган фон-Гаренне, переводчик Адам Стилла». Угощение сопровождалось обычными тостами[1389]. На следующий день были присланы от двора посольству, в том числе и первым двум послам, подарки, заключавшиеся в серебряной посуде: Лефорту «скрынка (ящик), а в ней мелкие суды (сосуды), и иные надобья, 2 подсвешника великие, от земли стоящие, судок столовой большой и с подсвешники, лохань с рукомойником, два водоноса, коробка» — всего три пуда серебра; Ф. А. Головину — 2 пуда: «судно великое, что стеклянные суды или рюмки во время стола моют, два кувшина-водоносы, лохань, 6 подсвешников стенных»; Возницыну — 12 блюд, 12 тарелок, 2 солонки, 2 шандана — всего пуд. Дворянам второго посла, именно: сыну Федора Алексеевича Головина И. Ф. Головину и брату посла А. А. Головину, уехавшим в Берлин учиться, а также племяннику Лефорта — Петру Лефорту — в посуде по три фунта человеку, прочим дворянам, подьячим и священнику — по фунту, переводчикам — по два фунта. Не был забыт и остальной персонал посольства: толмачи, собольщик, сторож и конюший получили по 3/4 фунта, люди посольские и гайдуки — деньгами по 12 гульденов, люди дворянские и иных чинов — по 6 гульденов. «И великой и полномочной посол присланных с тем жалованьем дарил, а что кому дано, и то писано в расходных книгах»[1390].