Записки русского крестьянина

В школе я освободился от чувства быть чужим среди других слоев, подданных « Белого Царя » (распространенное выражение на азиатском Востоке). Итак я мог продолжать учение бесплатно, без каких-либо протекций. Я разбил оковы, преодолел все преграды, без советов и помощи со стороны кого бы то ни было. Сознание, что счастье упало мне с неба, появилось у меня в этот же памятный и знаменательный для меня день и не покидало меня в течение всего мого пребывания в школе. В ней я провел самые счастливые четыре года моей жизни. Все, о чем я пишу, может теперь показаться наивным, детским, упро-шейным, но для меня эти годы были открытием, с которым до сих пор мне не приходилось встречаться. Все, что совершалось за пределами крестьянской жизни, принимало в моих глазах важное значение.

Для крестьян, по летам,я был почти взрослым, молодым опытным парнем. По культурному же уровню развития я был еще ребенком, дикарем, перед которым все являлось в новом свете. Можно сказать, что на этот раз мне посчастливилось. Получить стипендию, не имея никаких связей в школе при недостаточной подготовке к экзамену, могло вскружить мне голову. Но крестьянская голова не подвержена головокружениям. Она у него и хозяин, и слуга, и рабочий. Крестьянин привык к ней с рожденья и с детства.

Я сейчас же заметил, что моя мать не радуется моему успеху. Я чувствовал, что она испытывает больше гордости, чем радости. Позже я узнал, что мой успех не произвел в нашей семье того действия, какое было бы в другой семье. Видя, что моя мать возвращается одна, мой отец разрыдался как ребенок. Я никогда не видел его плачущим, но в этот вечер он не смог удержаться от слез. Он понял, что для них я пропал навсегда, и плакал как по покойнику. До возвращения матери он еще надеялся, что я не выдержу экзамена, но его надежда рассеялась, и он был ошеломлен.

Занятия в школе начинались 1-го октября, а до этого оставалось еще больше двух недель. Выдержавшим конкурс предоставлялось право уехать на это время домой, каковым большинство и воспользовалось. Оставались только те, которые приехали из очень отдаленных уездов или из других губерний. Для нас с матерью вставал вопрос : вернуться домой, а через две недели опять ехать, т.е. просить кого-нибудь одолжить лошадь, что связано с расходами. И мать предложила мне остаться в школе, прибавив : « Что-ж, видно, ты теперь для нас отрезанный ломоть »*. И слезы заблестели у нее на глазах...

Шестнадцатилетним юношей я поступил в приготовительный класс сельско-хозяйственной школы, т.е. в возрасте когда другие, более счастливые дети привилегированных классов или дети городских жителей заканчивают среднее образование и мечтают о поступлении в университет или в другое какое-либо высшее учебное заведение.

Я же в этом возрасте даже плохо читал по-русски или не понимал того, что читал. Я читал лучше по церковно-славянски. В 16 лет я начал жить, как живут в культурных семьях маленькие дети, но в менее благоприятных условиях. У маленьких детей все впечатления, подобно фотографической пленке, впитываются, как гигроскопическое вещество впитывает в себя окружающую влагу. Эти дети удерживают слова, жесты, понятия, мысли, не рассеивая своего внимания на заботы, беспокойство и волнения. С таким опозданием началось мое умственное развитие. Во время пребывания в школе не только началось мое умственное перерождение, но и физическое развитие. В школу я поступил хилым, изнуренным малярией. С переменой места, в школе я освободился от этой болезни в первый же год моего пребывания.

Я снял с себя крестьянскую одежду и надел форму школы. Я ничем не отличался от всех других учеников и все же я еще был чужаком среди них.

Социальное происхождение было очень разнообразным. Большинство было из крестьянской среды, но были ученики и из зажиточных семей. Было много из городского мещанства, а также сыновей экономов, писарей, старост, заведующих полевыми работами у крупных помещиков и даже сыновей обедневших помещиков. Несколько учеников были из дворянских семей. Они тоже отличались и своим образованием и культурным уровнем. Думаю, что в это время я был единственным, вышедшим из церковно-приходской школы. Были и неудачники, выгнанные из Военной школы, был сын помощника прокурора Воронежской губернии. По его словам, его выгнали за то, что он швырнул свои калоши в лицо одного из своих преподавателей. После этой истории решили, что он больше пригоден для земледельческой профессии.

Представители разных социальных слоев вносили свои характерные черты в жизнь и традиции школы. Они влияли на косную и мало-культурную массу. Установленные правила и дисциплина были одинаковы для всех учеников и формировали их на один образец. Но были и другие факторы, другие течения, которые действовали на психологию и поведение учеников. Я заметил это и решил держаться очень осторожно.

Чтобы утешить мою мать, я отдавал ей все мои похвальные листы. Она их бережно складывала и радовалась как ребенок. Я оставлял себе книги, полученные мною в награду в конце учебного года или по другому поводу. Так началась моя первая библиотека.

В школе нас остригли ; всех одели и обули одинаково. Так исчезло социальное различие. Летом мы носили коричневую блузу из грубого холста, черные легкие штаны, заправленные в голенища сапог, и поддевку из грубого же серого сукна. Головным убором служил картуз на серой суконной подкладке. Зимой — блузу и штаны из грубоватого же серого сукна, а верхней одеждой служил нагольный*полушубок из белой овчины мехом внутрь ; на голове - шапка на серой суконной подкладке с вязанным околышем* вокруг головы. Обували нас и зимой и летом в грубые кожаные сапоги, а вместо носков выдавали нам портянки*. Для меня и эта одежда и обувь казались « аристократическими ». Это ощущение вызывалось не только тем, что я сравнивал ее с грубой крестьянской одеждой, но еще и потому, что я освобождался от внешнего облика крестьянина, и тем самым не вызывал у других обычно презрительного отношения к одетым в « крестьянскую шкуру ».

Но среди нас были и настоящие аристократы : сыновья дворян, городских чиновников и служащих помещичьих экономий. Они были недовольны школьной формой, в особенности, зимней. Они говорили, что она похожа на арестанскую. Чтобы доказать, что это так, небольшая группа смельчаков, при возвращении зимой из отпуска в школу, сделали такой опыт. Один из них, сняв шапку и держа ее дном вниз, пошел по вагонам собирать подаяния для пересыльных арестантов. Его товарищи, не снимая шапки, молча следовали за ним. Русский народ всегда был жалостливый ко всем « несчастненьким », к которым они причисляли и арестантов. Подаяния начали щедро падать в протянутую шапку проказника. Пройдя так два вагона, шутники испугались и проскользнули в один из дальних вагонов. Они были очень довольны собранной суммой и, приехав в школу, рассказали о своей проделке своим товарищам, а потом о ней узнали и учителя и управляющий школой. Она не тронула сердце администрации школы, и форма осталась прежней.

Но у меня и не было такого чувства к школьной форме. Она меня совершенно удовлетворяла, к тому же я о ней и не думал. По сравнению с крестьянской она была для меня скорее изысканной. Мне не приходилось сравнивать ее с чем-то другим, потому что для меня школьная среда, в которой я очутился была высшим обществом. Да у меня и не было случая проникнуть в другое общество.

Возрастного различия между нами и не чувствовалось. По правилу в школу принимали детей не моложе 14 лет. Мне было 16. Но были среди нас мальчики и 15 лет, а одному было даже 21. Этот великовозрастный парень, как и я, возымел желание « грызть гранит науки ».

Вот история этого парня. Отец его умер, и он жил с матерью, у которой он был единственным сыном. Мать, по его рассказам, была женщиной твердого характера и держала его в строгом повиновении. Она решила, что в его годы пора ему жениться и обзавестись семьей. Как он ни отказывался от женитьбы, мать заявила, что быть так, как она желает, и больше ни в какие рассуждения вступать не хотела. Приискала она ему уже и невесту, уговорилась с ее родителями, и был уже назначен день свадьбы. Видя, что матери ему не убедить, в один прекрасный день он убежал из « материнского дома ». Он знал о существовании низшей Конь-Колодезской сельско-хозяйственной школы : два мальчика из его села уже окончили ее, а два других готовились к конкурсу для поступления. Более 300 верст (320 километров) отделяли его от этой школы. Он проделал это расстояние частью зайцем по железной дороге, но чаще пешком. Придя в школу, он явился к управляющему школой и рассказал ему всю свою историю, не утаив и того, что он убежал из дома от женитьбы, от невесты и о своем страстном желании учиться. Управляющий был тронут его рассказом и дал разрешение преподавателю по ремеслам (он же был и заведующим мастерскими) принять его учеником в мастерские на полное содержание школы. Так, работая в мастерских, он готовился к конкурсу для поступления в школу. В год моего поступления, он и был принят в школу. Потому ли, что он был уже « слишком стар » или по каким-либо другим причинам, несмотря на его упорные усилия, наука ему давалась с большим трудом, и результаты у него получались плоховаты.

Я хорошо помню нашего законоучителя*, отца Андрея Никитина. Мы его очень любили, потому что он был добрый и к тому же снисходительный к нашим слабостям. Его снисходительность была, быть может, преувеличена и переходила границы дозволенного, но это не имело никаких неприятных последствий для нас. У него был особенный взгляд на дисциплину и на Закон Божий. Он нам не объяснял того, что было в учебнике, но беседовал с нами о вопросах, изложенных в нем. Благодаря этому методу преподавания, мы все усваивали лучше, чтб такое Закон Божий. Для него это было самое главное.

Спрашивая учеников, он никогда не ставил отметок в классной тетради. В этой тетради был список всех учеников класса в алфавитном порядке. Для каждого предмета было отведено несколько страниц, где ставились отметки за все письменные работы и устные ответы. Чтобы поставить среднюю отметку за семестр (их было два), о. Андрей руководствовался двумя принципами : первый касался общей характеристики ученика, второй — каждый ученик, будучи христианином, не мог получить менее 2 3/4 (на 5) по Закону Божию. Это была самая низкая отметка, которую он мог поставить. Поэтому-то никогда не было переэкзаменовок по этому предмету. Слабым ученикам не приходилось беспокоиться.

Здоровая местность, чистый воздух, регулярная жизнь, хорошее, хотя и простое, но достаточное питание, отсутствие утомляющей городской обстановки, вредной для души и тела, классные занятия, чередующиеся с умеренной разнообразной работой с ноября до конца апреля, выполнение всех сельско-хозяйственных работ во время полевого периода укрепляли и развивали наше тело. Общение с природой благоприятно влияло на мораль.

С неукоснительной точностью было распределено время нашей жизни, и в то же время в ней не было того однообразия, в каком проходит жизнь учащихся в других учебных заведениях.

Зимой мы вставали в 7 часов утра. Полчаса полагалось на приведения себя в порядок, полчаса на завтрак, а с 8-ми до 12 часов — классные занятия. Между 12-тью и 2-мя часами мы обедали и отдыхали, а с 2-х до 6-ти часов работа по нарядам, вне классов : одни в мастерских (столярной, слесарной, механической), другие — в кузнице, третьи — заняты разными сельско-хозяйственными работами : на току молотили, очищали намолоченное зерно ; в хранилищах перебирали корнеплоды и клубнеплоды, столовые и кормовые ; на скотном дворе и в конюшне ухаживали за скотом, на огороде подготовляли парники к ранней выгонке* в них всякой зелени, ухаживали за растениями в теплице.