Оставаясь в меньшинстве

Период моего ректорства в РГГУ

И не только потому, что мы стремились создать гражданское общество, а Кремль начал выстраивать «властную вертикаль». Дело еще в том, что Ходорковский становился слишком яркой и заметной фигурой. В СМИ его цитировали не реже, чем Путина. Для такого невзрачного человека, как Путин, слишком яркая общественная фигура представляла опасность. Даже если бы Ходорковский «не выходил за рамки» в своей деятельности в сфере гражданского общества и благотворительности, он все равно наносил бы Путину ущерб одним своим присутствием в публичном пространстве. Большинство людей такое неявное соперничество могли бы перенести легко, другие похуже, но Путин не смирился бы никогда…

Моя история об «Открытой России» была бы неполной без рассказа о Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ).

Еще в перестроечное время я порой думал: «Если бы на месте Горбачева был я, что бы я сделал для своей страны?» И я придумал! Я бы устроил массовый международный студенческий обмен: чтобы лучшие учащиеся российских вузов обязательно проводили бы год или больше в странах Европы или США.

Впрочем, эта мысль пришла тогда в голову не только мне. В начале девяностых в России заработали специальные образовательные программы обмена, но была в них одна проблема: возвращаться хотели немногие. Как заманить обратно отличника Гарварда, которого завалили предложениями о работе? Невозможно же свободную личность привязать к месту жительства. Нам казалось тогда, что ни юридически, ни материально эту проблему не решить.

В какой-то степени моя мечта была реализована в 2000 году, когда мы учредили в Англии The Hill Foundation. Он выдавал российским студентам стипендию, позволявшую учиться и жить в Оксфорде. При отборе студентов предпочтение отдавалось тем, кто собирался работать на благо России в бизнесе, на государственной службе, в науке или искусстве. За двадцать лет было выдано свыше ста стипендий.

Мы в своем наивном демократическом идеализме искали пути, позволяющие вырастить гуманитариев западного уровня. Почему именно гуманитариев и почему вообще образование стало для нас приоритетом в социальных инвестициях? Образование — потому, что, если систему правильно выстроить, оно работает и на следующие поколения. А если образование гуманитарное и свободное, то и люди, которые идут в систему образования, в политику, в науку и вообще в общество, будут обладать качественными знаниями и независимым мышлением. Наличие вуза такого уровня, такой кадровой школы обеспечивает преемственность свободы, демократии, парламентаризма. Люди с хорошим гуманитарным образованием изменили бы атмосферу общественной жизни бесповоротно. Тогда их очень не хватало России, а сегодня — тем более. Страну меняют гуманитарии, мы в этом были твердо убеждены. Если Россия развивалась бы более или менее демократическим путем, то пять-шесть тысяч выпускников высочайшего уровня каждый год ее политическому будущему точно не помешали бы.

Ходорковский считал, что даже один университет способен обеспечить будущую кадровую революцию. В идеале для решения этой задачи требовалось создать свое собственное учебное заведение с нуля. Но мы понимали, что понадобится как минимум десять лет, прежде чем такой университет приобретет репутацию ведущего. Проще было инвестировать в уже существующий вуз.

Еще задолго до ЮКОСа наш банк начал инвестировать в «мозги». Когда в 1991 году Михаил Горбачев и Джордж Буш-старший подписали постановление о создании совместного Московского международного университета, а Гавриил Попов, тогдашний московский мэр, стал его президентом, мы решили помочь и финансово, и организационно. А я лично пошел на факультет социологии преподавать паблик рилейшнз — технологии управления общественным мнением. Для меня, тридцатипятилетнего предпринимателя с относительно большим опытом ведения бизнеса в перестроечной России, это был идеальный формат.

Общение со студентами на семинарах доставляло мне подлинное удовольствие. Это кайф — провоцировать интеллектуальную активность собеседников! Я чувствовал их отдачу она была невероятная, потому что студенты были очень умны, многие получали второе образование, и все до одного увлеклись либеральными идеями. Тогда книг по моему предмету на русском языке не было совсем, за исключением «Паблик рилейшнз. Что это такое?» Сэма Блэка. Я решил упорядочить собственный опыт и в 1993 году на основе курса издал книгу «„Паблик рилейшнз“ — кому это нужно? Основы учебного курса».

И когда в начале 2000-х мы с Ходорковским начали обсуждать инвестиции в уже существующий вуз, а не создание нового, то размышляли, какой именно университет готов к кардинальному обновлению и с кем мы способны стать настоящими партнерами. Потому что порой сам институт или университет интересны, но вот система организации, ректор и другие параметры таковы, что никогда не найдешь здесь общий язык

В Советском Союзе, несомненно, были гуманитарии международного уровня — историки, филологи, философы: Д. С. Лихачев[83], И. М. Дьяконов[84], В. В. Иванов[85], М. К. Мамардашвили[86], В. Н. Топоров[87], А.Я. Гуревич[88] и многие другие, известные не только в СССР, но и за рубежом. Но в целом гуманитарные науки находились под постоянным давлением и контролем со стороны марксистско-ленинской философии. Теперь уже сложно представить, насколько всепроникающей была эта «философия», а по существу — набор догматов и цитат из Маркса, Энгельса, Ленина, которые в свое время Сталин свел в единый нарратив в главе «О диалектическом и историческом материализме» в обязательной для чтения всей страной книге «Краткий курс истории ВКП(б)». Именно эта книга заложила идеологическую матрицу, довлевшую над всеми точными и неточными науками в СССР. Невозможно было защитить диссертацию, если в ней отсутствовали цитаты из основоположников марксизма-ленинизма. И не важно, что тема диссертации могла быть далека от интересов покойных классиков и они не успели высказаться на этот счет.

Общественные науки занимали очень важное место в системе высшего образования Советского Союза. Провозглашалось, что они призваны «воспитывать будущую интеллигенцию на основе марксистско-ленинского учения, вырабатывать у нее „научное“ мировоззрение, ненависть к буржуазной идеологии, патриотизм, умение с точки зрения марксизма-ленинизма объяснять мировые события и политику партии, доказывать преимущества социалистического строя».

Иногда мне кажется, что под этой идеологической установкой нынешнее руководство России подписалось бы без всяких колебаний, особенно в части «ненависти» и «патриотизма».

«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» — эту цитату из статьи Ленина «Три источника и три составных части марксизма» можно было встретить всюду Звучало безнадежно и непререкаемо. Изучать эти науки советские люди начинали еще в школе, а затем марксизм-ленинизм преследовал их все годы учебы абсолютно во всех институтах страны. С первого курса преподавали историю КПСС, потом диалектический и исторический материализм, политэкономию, научный атеизм и на последнем курсе — загадочный научный коммунизм, по которому приходилось сдавать госэкзамен. Преподавала эти псевдонаучные дисциплины огромная армия начетчиков, насчитывающая десятки, если не сотни тысяч преподавателей. После перестройки все эти «науки» стали никому не нужны, но работники идеологического фронта не ушли из вузов, а «переквалифицировались» в политологов, культурологов и историков религии.

При выборе университета под наши цели мы искали тот, который в наибольшей степени смог очиститься от этого марксистского тлена (тогда казалось, что подобная псевдорелигия уже в прошлом, и никто не мог себе представить, что спустя двадцать лет в трактовке исторических событий тон снова будет задавать «Краткий курс КПСС»).

Впрочем, вначале мы хотели провести серьезную реформу во всей системе высшего образования. Речь шла о большей академической и предпринимательской свободе. Мы считали, что новый тип управления вузами, а именно — формирование попечительских советов — станет стимулом для развития системы высшего образования. Университеты смогут расширить свои возможности за счет дополнительных вливаний в их бюджет. Можно будет — естественно, через голосование — провести кардинальные системные реформы. Гораздо более эффективные, чем при безусловном подчинении Министерству образования.

Идея вроде бы нашла сторонников и в правительстве, и в министерстве, и в вузах. Герман Греф, занимавший тогда пост министра экономического развития и торговли РФ, уверял, что закон о попечительских советах будет принят буквально «вот-вот».

Мы долго ждали…

Поняв в какой-то момент, что правительственное «вот-вот» вряд ли случится в обозримом будущем, мы решили действовать через Министерство образования и совместно с руководством РГГУ предложили изменить устав отдельно взятого университета.

РГГУ мы выбрали, сочтя его лучшим и самым прогрессивным университетом в стране. И в первую очередь потому, что им руководил Юрий Афанасьев — «шестидесятник», человек демократических взглядов. Собственно, Афанасьев и создал Российский гуманитарный университет в 1993 году на базе Московского государственного историко-архивного института, которым он управлял с 1986 года. Он также был одним из создателей и сопредседателем движения «Демократическая Россия». Именно ему принадлежит выражение «агрессивно-послушное большинство», которое он употребил в отношении большей части депутатов Съезда народных депутатов СССР 1989 года и которое, увы, по-прежнему остается актуальным.

Юрий Николаевич заинтересовался нашим предложением. Но на партнерство с ЮКОСом пошел не сразу. Мы вели переговоры около двух лет с разной интенсивностью. Нам партнерство казалось чем-то логичным и естественным. Мы уже прошли школу «Открытой России» и запустили первый очень удачный проект «Федерация интернет-образования». Но характер у Юрия Афанасьева был совсем не простой, он хотел обговорить и понять все аспекты нашего взаимодействия. Лишь когда он понял, что речь идет о многолетнем сотрудничестве, что мы готовы инвестировать действительно большие средства и принимать личное участие в управлении университетом, дело сдвинулось.

Со стороны ЮКОСа было обещано финансирование в сто миллионов долларов в течение десяти лет: по десять миллионов в год. Это означало фактически удвоение годового бюджета университета. По новой схеме академик Юрий Афанасьев становился президентом университета, а мне предложили «менеджерскую» должность ректора. И я очень загорелся этим проектом. Я почувствовал, что университет — то, о чем я мечтал. Увидеть своих выпускников через десять лет в парламенте, в правительстве, в частном бизнесе, в СМИ — это была заманчивая перспектива!

Изначально мне и в голову не приходило претендовать на должность ректора. Но проблема заключалась в том, что по закону только ректор обладал единоличным правом финансово-распорядительной подписи. То есть личность ректора в запланированных нами реформах была ключевой.