Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

ХХ. Поездка в Саардам. Новые известия о предстоящем мире с турками

Невеселые мысли, внушенные, надо полагать, Петру событиями в Москве и вестями о распаде союза против турок, не мешали ему 11 мая в последний раз перед отъездом заглянуть в любимый Саардам и провести там этот день. Известие об этой поездке записано у Ноомена. «11 числа, — читаем в „Записках“ последнего, — приехал на своей буер-яхте из Амстердама сюда его царское величество с князем Сибирским (вероятно, с Ф. А. Головиным, носившим титул наместника Сибирского) и с маленькой свитой. Они отправились в дом Корнелиса Михаильса Кальфа и поехали с ним на его буере вверх по Зану до дома Мейндерта Арентсона, где их угостили. Царь зашел и в дом Класса Арентсона и пил там чай. Ему очень хотелось видеть, как мелют табак; поэтому Класс Арентсон и его сын Арент Блум повезли его и князя Сибирского на своем ботике по Зану к дому Дирка Янсона, откуда они самой близкой дорогой через поле отправились на мельницу; здесь они оба очень внимательно смотрели, как мололи стебельки табаку. Потом великий князь пожелал видеть, как приготовляется нюхательный табак, и они пошли на мельницу Класа Симонсона Рейнтье. Царь не захотел идти по Герренвегу, где собралось много народа, желавшего его видеть: поэтому они шли полем, пока это было возможно, затем сели в ботик и доехали на нем до мельницы. Там великий князь и князь Сибирский смотрели с большим удовольствием, как мололи дорогой нюхательный табак». Заметим, что этот особый интерес к обработке табака, проявленный Петром в последнюю поездку в Саардам, вероятно, был вызван недавним заключением табачного договора с Кармартеном. «Чтобы избежать взоров любопытных, — продолжает Ноомен, — они поехали отсюда на ботике прямо до западного конца Земанспода и прибыли туда, когда уже стемнело. Великий князь и князь Сибирский вошли в дом Корнелиса Михаильса Кальфа и оставались здесь до 11 часов вечера; свита же не знала, где они находятся, но на ночь они вернулись в квартиру свиты».

Схельтема, передавая в общих чертах рассказ Ноомена, сообщает нам даже подробности разговора, веденного царем вечером этого дня в доме Корнелиса Кальфа: «С особым удовольствием разговаривал он о Заандаме и с большой похвалой отзывался о жителях его, говоря, что в искусстве постройки торговых судов он ставит заандамцев выше англичан; он удивлялся той необыкновенной быстроте, с которой они строят и оснащивают свои суда; хвалил их образцовый порядок и целесообразность в их учреждениях, высокое качество их работы, а также их громадные запасы леса и обилие всякого рода машин». В подробностях этого разговора слишком уже много похвал по адресу саардамцев, чтобы не видеть в них скорее чувства местного патриотизма самого ли Схельтемы, привязанного симпатиями к своему маленькому городу и гордившегося им, или его источника, настроенного также патриотически, чем подлинных слов царя.

Петр переночевал в квартире проживавших в Саардаме и работавших там русских и на следующий день, однако не без препятствий, вернулся в Амстердам. «12 мая, — продолжает свой рассказ Ноомен, — царь хотел уехать, но это ему удалось не сразу. Заметив, что на улице собралась большая толпа, желавшая его увидеть, он не выходил из квартиры, а любопытные стояли на улице с утра до самого обеда. Наконец, они устали, им надоело так долго напрасно ждать, и каждый пошел восвояси. Заметив это, он пошел по опустевшей улице вместе с князем Сибирским и некоторыми из своих людей к буер-яхте и уехал в Амстердам»[283].

При последнем свидании и разговоре с польским посланником Христофором Бозе послы не могли получить от него никаких документов, никакой «подлинной ведомости» об открывавшихся мирных переговорах цесаря с турками. 12 мая такие документы были в их руках; они были присланы варшавским резидентом А. В. Никитиным, который писал послам, что к нему приезжал цесарский посланник в Варшаве, «облегат», и передал ему копию с грамоты цесаря Петру: подлинная грамота отправлена в Москву. В этой грамоте цесарь доводил до сведения своего союзника о мирных предложениях султана, сделанных чрез английского короля, просил царя назначить со своей стороны комиссаров для ведения мирных переговоров. Посланник уверял А. В. Никитина, что, хотя в турецком предложении и в грамоте английского короля к цесарю о стороне великого государя и не упомянуто, однако же цесарь без «обсылки» с союзниками в договоры вступать не будет, поэтому теперь и извещает государя о начавшихся переговорах. Он, «облегат», думает, что, если турки уступят цесарю Белград или разорят его до основания и если царь удовольствуется приобретенным в войну от турок, мир может быть заключен, и упускать случая к его заключению, если только мир оказывается для цесаря и царя безубыточен, не следует. «Облегат» сообщил далее, что извещение о начавшихся переговорах сделано было цесарем и Польше, но заметил при этом, что из-за поляков, которые не склонны к миру, цесарь мирных переговоров не бросит, если только царь на них согласится. Одновременно с копией грамоты императора к царю «облегат» передал Никитину еще шесть документов, а именно копии с листа великого визиря к английскому королю, с письма короля Английского к цесарю, с основных статей мирного договора, предложенных турками, с грамоты Голландских Штатов к цесарю о посредничестве, с письма австрийского министра графа Кинского к английскому послу в Константинополе лорду Пэджету[284] и с письма Пэджета к королю. Таким образом, цесарский двор не скрывал своих намерений и начавшихся переговоров от союзников: и Россия и Польша были о них уведомлены. Никитин переслал эти документы в Амстердам, за исключением последнего, написанного на итальянском языке, который он отправил в Москву в Посольский приказ, так как при нем не было лица, знающего итальянский язык; с остальных документов были отправлены в Посольский приказ списки. В тот же день, 12 мая, когда присланные Никитиным бумаги были получены посольством, их перевели с латинского языка, на котором они были написаны, и немедленно доложили государю. Петр остался чрезвычайно доволен деятельностью Никитина, сумевшего добыть интересовавшие царя документы, и приказал выдать ему в награду 500 золотых. 13 мая послы, уведомляя резидента о получении присланных им бумаг, сообщали ему: «Те вышепомянутые твои писма донесены того ж часа, за которые и за все твое радение и службу милостиво похвален». Послы выговаривали ему только, зачем он переслал в Москву копию на итальянском языке с письма английского посла в Константинополе к королю. «И ты впредь, — замечали послы, — всякие нужные писма, на котором языке ни есть, присылай к нам, потому что нам нуждняе московского надобно». Третий посол особым письмом уведомил Никитина о пожаловании ему 500 золотых, и в тот же день в Москву в Посольский приказ послы писали «указом великого государя» о высылке Никитину этих денег[285].