Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

Базой, питавшей армию провиантом, снарядами и всем необходимым, продолжала служить пристань на реке Койсуге верстах в 10–15 от лагерей, где все запасы хранились на судах. Туда приходилось посылать за ними обозы, постоянно подвергавшиеся опасности неприятельского нападения. Учредить базу где-либо ближе к лагерям или подвозить припасы речным путем мешали две преграждавшие путь по Дону турецкие каланчи. Поэтому среди русских командиров стала обсуждаться мысль об устранении этого препятствия. 11 и 13 июля собирались военные советы по этому поводу, и на последнем из них, происходившем у Гордона, надо полагать в присутствии Петра, было решено взять ближайшую каланчу в следующую же ночь. Казаки в количестве 200 вызвались охотниками на это предприятие, и им было обещано за это по 10 рублей человеку[367].

Перед рассветом 14 июля эти охотники, поддержанные отрядом солдат под командой полковника Александра Шарфа, подкрались к ближайшей каланче. У железных ворот каланчи казаки заложили петарду и взорвали ее. По рассказу Плейера, петардой были взорваны ворота. По рассказу Гордона, взрыв петарды не оказал никакого действия, и казаки, подрыв отверстие у одной из амбразур башни заступами, проникли в нее через это отверстие. Так или иначе, нападающие проникли в башню и напали на сидевший там гарнизон: четверо турок было убито, 14–15 взято в плен[368]. Некоторые, пишет Гордон, выбросились в реку и утонули. Захвачено было 15 пушек разной величины, несколько бочек пороху и снарядов и некоторое количество припасов. Тотчас же, как свидетельствует Плейер, несколько тяжелых пушек было поставлено на обведенный вокруг каланчи вал, и начался сильный обстрел другой каланчи, расположенной на противоположном берегу Дона. В этой бомбардировке принимал участие один из бомбардиров, Лука Хабаров[369]. Взятие первой каланчи вызвало в русском лагере большую радость. Был отслужен молебен, сопровождавшийся пушечным и ружейным залпом.

14 же июля перебежал к туркам некий голландский матрос Янсен, взятый на русскую службу в Архангельске, человек, как свидетельствует Плейер, бывший близким к царю. Осведомившись через него о порядках в русских войсках, о том, что после полудня в русском лагере все ложатся отдыхать, турки 15 июля как раз в это время сделали вылазку на позиции Гордона, ворвались внезапно в его траншеи, перебили много спящих, захватили 16-пушечную батарею, большие пушки заклепали, а малые увезли в город. Гордону больших трудов стоило остановить паническое бегство, начавшееся на его позициях. Он исчисляет свои потери при этом в 300–400 рядовых и несколько офицеров. Были ранены трое бомбардиров, с которыми Петр был связан дружбой: князь Ф. И. Троекуров, Яким Воронин и Григорий Лукин. «Это несчастие, — заключает свой рассказ о событии Гордон, — научило нас быть осторожнее и с большим прилежанием укреплять наши редуты и траншеи». Весь гнев Петра за это печальное происшествие обрушился, может быть и не совсем справедливо, на стрельцов, к которым он не питал симпатий. «Его величество, — пишет Гордон под 16 июля, — сделал командирам и стрельцам выговор с угрозою за неисполнение долга при последней вылазке». Между тем бомбардировка второй каланчи продолжалась, и турки, не будучи в состоянии ее выдерживать, в ночь с 15 на 16 июля покинули каланчу, и этот успех должен был утешить Петра за только что испытанное несчастие. Взятие обеих каланчей открывало возможность приблизить к осаждающим войскам их базу и облегчить снабжение их запасами. И действительно, 17 июля суда, нагруженные амуницией, провиантом и припасами, в количестве более трех тысяч, по исчислению Плейера, пришли от пристани с Койсуги и стали у каланчей поблизости от русских позиций. В этот день царь возил с собой Гордона показывать ему каланчи, причем Гордон воспользовался этим путешествием, чтобы похлопотать перед Петром лично об усыпальнице, которую он строил для себя в Москве и в сооружении которой он встречал какие-то препятствия. Царь обещал велеть написать об этом деле. В тот же день Петр известил письмами о радостном событии брата, царя Ивана Алексеевича, и московских друзей. «Нынешнего месяца июля 14 дня, — сообщал он брату, — явным приступом без всякие утраты воинства своего одну каланчу турецкую на реке Дону ко Азову взял; под другую же каланчу бысть пушечная стрельба и метание бомб, и от такового страха турецкие люди в ночи побежали, и тую каланчу в 16 день наше воинство заступило». Петр в дальнейших строках ясно оценивает всю выгоду этого успеха для снабжения войска: «И которое всему государству и христианству было задержание и от того великое людем разорение, ныне при помощи Божией ворота по Дону отверсты и ход свободен. И которые были на пристани многие суды числом больше тысячи, кроме малых, которая пристань отстояла от Азова сухим путем верст с 15, с которой пристани непрестанно, как пушки с припасы, так и хлебные запасы возили с великим трудом не без страха и с провожатыми, те суды пришли рекою Доном и поставлены, как могли уместиться, ниже и выше тех каланчей, о чем неприятель за тот великой убыток сумнение и страх имеет». Далее Петр перечисляет захваченные трофеи: «А на тех двух каланчах взято: медяных великих и средних и менших 32 пушки, кроме всякого мелкого ружья, пороху же, ручных гранат, ядер и всяких припасов многое число, да три знамя, живых 14 человек, а побито и перетонуло многое число». В заключение письма царь изображает внешний вид и общее состояние Азова в тот момент, когда пишет: «Самый Азов в крепком облежании: раскаты и башни, где были пушки, и вся пушечная стрельба отнята и сбита; и в каменном городе, как от пушек разбито, так и от бомб все вызжено, и жильцов никого нет, и все вышли в вал, которой против наших обозов, но и тут они не без бедства; и шанцы подведены в самые ближние места, и чаять, что сего июля 18 или 19 дойдут до рвов; жены же и дети все живут на загородных дворах и на судах». С несколько иными подробностями царь уведомлял о тех же событиях Кревета[370]. Упомянув о подходе под Азов, о сооружении апрошей, о разрушительной стрельбе по городу и о вылазках турок на Лефорта и на Гордона, Петр продолжает: «Да сего ж месяца июля в 14 день каланчю, на сем берегу стоящую, поутру приступом взяли, на которой взято языков 15 человек, да четыре убито; а наших убито 2 человека да несколко раненых. И посылали на другую каланчу говорить, чтоб oнe здались, но оне в том отказали; аднакоже во вчерашнею ночь оною покинули, и мню, что покинули ее того ради, что уже некоторая часть ее розбита была из наших пушек и бомбы бросаны; для которого взятия зело великая радость была здесь и, благодаря Бога, стреляли во всех полках, и теперь зело свободный стал проезд со всякими живностми в обозы наши, и будары [с] запасами воинскими [и] съестными с реки Койсы суды пришли, которые преж сего в обоз зело провожены были с великою трудностью от татар сухим путем». Взятие каланчей открывало Петру радужные перспективы, и такое настроение слышится в заключительной фразе только что приведенного письма. «И, слава Богу, — заканчивает его Петр, — по взятии оных (каланчей), яко врата к Озову щастия отворились»[371].

Вести об этом удачном для русских войск деле донеслись до Москвы 29 июля. «Июля в 29 день, в понедельник, за час до вечера, — записал живший тогда в Москве Желябужский, — пришла из донского похода почта из-под Азова: милостию Божиею и их государским счастием под Азовом две каланчи взяли, сиречь башни; одну боем взяли с великим трудом, а другую без бою для того, что от страха и ужаса великого они побежали». Желябужский передает далее известия о доставшейся русским добыче, но искажая цифры и преувеличивая сведения об успехах: «На обеих каланчах взяли 37 пушек, также и порох, и ядра, да языков взяли на одной каланче 17 человек, а на другой 14, а тех, которые побежали, всех порубили, а иные все перетонули, а крепости азовские все разбили, также и стены проломали, и верхний бой у них отняли и почали вал валит». На другой день по получении этих известий, 30 июля, был выход царю Ивану Алексеевичу в собор, где патриархом отслужено было молебствие и на молебствии прочтено было сообщение о победе, также довольно спутанно переданное Желябужским[372]. О благодарственном молебствии писали Петру в своих ответных письмах царь Иван Алексеевич и патриарх Адриан от 31 июля[373].