Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

XXVII. Взрывы мин. Приготовления к новому штурму

Неприятельская кавалерия, стоявшая лагерем вне города и часто менявшая места своих стоянок, назойливо тревожила осаждающих своими набегами, обыкновенно, однако, не причинявшими больших уронов. Набеги эти вели по большей части к незначительным стычкам; цель их нередко заключалась в угоне казачьих лошадей, пасшихся на прибрежных лугах под каланчами[399]. Но 8 сентября такой набег принял характер кавалерийского столкновения гораздо бoльших размеров. Татарам удалось завлечь казаков и причинить им большие потери. После обеда, рассказывает Гордон, выехали турки и татары к лугам у каланчей и, приблизившись, перестреливались с нашей кавалерией. Была послана тысяча казаков, чтобы помешать неприятелю предпринять что-либо против стоявших у каланчей судов. Гордон сам отправился туда с отрядом пехоты. Заметив, что казаки были по большей части пьяны, Гордон говорил им, чтобы они не отходили далеко от фортов. Но, отразив раз или два магометан, казаки неосторожно погнались за ними слишком далеко в поле. Татары намеренно отступили, но, когда заметили, что достаточно далеко заманили казаков, с невероятной быстротой обратились против них, причем многих убили, многих взяли в плен, остальных загнали в болото и расстреливали их там еще несколько времени. Было убито около ста и около тридцати взято в плен. Работы над траншеями в течение сентября усиленно продолжались. К 10 сентября траншеи Гордона были по большей части доведены уже до неприятельского рва. 11-го он ездил к Петру и докладывал ему об успехе этих работ, но в то же время принужден был пожаловаться на недостаток бомб и пушечных ядер при непрекращавшейся канонаде города. 12-го царь приходил к Гордону показать письмо, которое он намеревался вновь бросить в город с приглашением к осажденным сдаться. Письмо, замечает Гордон, составлено было вполне хорошо, но все же Гордон отнесся отрицательно к самой этой попытке, потому что считал ее ненужной и неприличной. К 13 сентября казаки продвинулись со своими апрошами к неприятельскому рву и стали его заполнять. Свои работы они вели под защитой блиндажей, выдвинутых вперед на колесах. В ночь на 13 сентября турки сделали против них вылазку и, бросая гранаты и всякие зажигательные снаряды, ручные бомбы и камни, прогнали казаков с их позиции, сожгли блиндажи и машины и стащили доски, которыми казаки прикрывали свои ложементы. Урон казаков был довольно значителен: они потеряли 20 человек убитыми, 50 ранеными и взятыми в плен. В этот день собирался военный совет, «на котором, — не без раздражения замечает Гордон, — по обыкновению ничего как следует не было решено». Письмо с приглашением осажденным сдаваться, которое приносил Гордону Петр, было 14 сентября брошено в город с трех разных сторон, с каждой стороны по шести экземпляров: по три на русском языке и по три на турецком. Каждый экземпляр был прикреплен к стреле и так пущен в город. Турки и на этот раз не обратили на предложение никакого внимания. Между тем осаждающие стали беспокоить неприятельские оборонительные сооружения взрывами мин. 14 сентября была взорвана мина, заложенная со стороны траншей Гордона; взрыв, однако, не был удачен и вместе с неприятельскими сооружениями повредил и часть галерей самого Гордона. Может быть, этот взрыв был предметом доклада Гордона Петру 15 сентября, о котором он пишет: «Я ездил к каланчам и говорил с его величеством о разных делах». 15 сентября вал, выведенный со стороны А. М. Головина, подошел на несколько сажен к городскому валу, и Головин также готов был засыпать неприятельский ров и проложить, таким образом, дорогу в город. С этой стороны под неприятельский вал также была подведена мина. 16 сентября Гордон был вызван к Петру. «Когда мы все собрались, — пишет Гордон в дневнике, — происходило совещание относительно взрыва мины (заложенной со стороны Головина). Я совершенно это отсоветовал, так как мы не везде еще были готовы с заполнением рва. Однако другие настаивали на том, чтобы зажечь мину, и это по той единственной причине, что осажденные могли ее открыть, и тогда вся работа пропадет. Нисколько не помогло мое представление, что они потеряют не только труд и порох, но и, кроме того, людей, так как я сомневался, чтобы молодой минер сумел правильно измерить дистанцию или точно узнать, где и под каким местом он заложил камеру, хотя он все время с величайшей уверенностью утверждал, что камера находится под флангом бастиона и под частью куртины. После обеда его величество и генералы пришли в мою палатку. Несмотря на мой совет лучше вынуть порох из мины, чем терять порох и, кроме того, труд… что мина постоянно может быть открыта (неприятелем), и тогда дело будет без пользы, было решено взрывать, и если удастся этим сделать в валу большую брешь, то чтобы близстоящие спешили к бреши и утвердились на залу, а другие корпуса в это время будут делать вид, что нападают. После этого мы разошлись к нашим постам, а его величество отправился к каланчам. Когда тремя пушечными выстрелами дан был сигнал находящимся в траншеях отступить, мина была зажжена, и от этого из отверстия галереи стал вырываться густой дым. Турки, увидев это, отступили с болверка и с вала. Но мина, которая недостаточно далеко была подведена под вал, даже едва доходила до рва, взлетела на воздух и бросила землю с досками, балками и камнями на наших же людей в траншеях, причем 30 человек было убито и более ста ранено или контужено, в том числе два полковника и один подполковник. Это вызвало среди солдат большое смущение и неудовольствие против иностранцев. Его величество был очень огорчен, когда узнал о таком результате. Это был третий несчастливый понедельник во время осады!» — восклицает Гордон в заключение своего рассказа[400].

С 17 сентября, как передает Плейер, начали повсеместно заполнять неприятельский ров, подойдя к нему вплотную. В главной квартире Петра у каланчей стали говорить о новом штурме. Так как Гордон считал штурм еще преждевременным, то ездил в этот день к царю высказать свое мнение. «Я поехал к каланчам, — пишет он, — с намерением отсоветовать штурм. Я там обедал. Но так как я не нашел поддержки со стороны других генералов, то один я говорить свободно не отважился из боязни навлечь на себя гнев царя»[401]. Сам Петр, видимо, стоял за штурм. Время шло. Надвигалась осень с непогодой. Откладывать решительную попытку овладеть Азовом на более продолжительный срок могло казаться опасным. В случае неудачи отступать поздней осенью по нескончаемым степям было затруднительно. Надо было принять одно из двух решений: или отходить теперь же, или попытаться овладеть Азовом. Петр был в оптимистическом настроении и был исполнен бодрых ожиданий. Такое настроение отражается в написанном им в этот день письме к Виниусу. Уведомив его о получении его письма с заморскими вестями, поблагодарив за них и выразив желание получать такие же известия и впредь («и впредь оного ж желаю»), царь продолжает: «А здесь, слава Богу, все здорово, и в городе Марсовым плугом все испахано и насеено, и не токмо в городе, но и во рву. И ныне ожидаем доброго рождения, в чем, Господи, помози нам, в славу имени своего святого. Piter»[402]. В тот же день Петр писал еще Т. Н. Стрешневу и князю Ф. Ю. Ромодановскому. Стрешневу — опять об уплате долгов Лефорта[403]. С Ромодановским продолжалась переписка о жалованье Преображенскому и Семеновскому полкам. Ромодановский, выслав жалованье полкам со стольником Новосильцевым, требовал прислать ему ведомость об убитых и умерших солдатах и настаивал на том, чтобы жалованье, им высланное, ни на что не расходовать.

«Писма твои государские, — писал Петр, — первое через почту сентября 3 дня, другое [с] столником з Дементьем Новасильцевым писанные, мне отданы, ис каторых в другом написано, чтобы каторые салдаты Преображенского и Семеновского полков пре[д]ведением и волею Божиею побиты и померли, и о тех бы денгах прислать ведомость. И тот я ваш государев указ генералу Автамону Михайловичу сказал, каторой покорственне приказал мне через писания вашему величеству донесть, что те денги бе[з] самые конешные нужды никуды в росход давать не будет, а о ведомости тех денег будет писать. Piter». Заметим, что Ромодановский этим уверением не удовольствовался и в следующем письме, от 2 октября, сурово приказывал денег, о которых идет речь, отнюдь ни по какой нужде не тратить. «И против того моего писма писал ты ко мне, господине, — читаем мы в этом его ответе Петру, — что ты о тех денгах генерала докладывал, и он де тебе сказал, что он тех салдацких остаточных денег, кроме самые великие нужды, держать не будет. И ему, господине, генералу, тех салдацких денег ни для самые нужды держать не доведетца, пото[му] что на всякие росходы и нужды денги ему, генералу, даны ис приказу Болшие Казны»[404].