Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Старые города Италии можно условно подразделить на три категории: одни имеют архитектурной доминантой цитадель, другие — храм, третьи не имеют таковой вовсе. Описанный замок ни при каких обстоятельствах не мог бы стать главной нотой. Ею стал собор, расположенный буквально в нескольких сотнях метров.

Трани — не просто город-порт по многим причинам. Он буквально пропитан морем, создан, чтобы его покидать и в него возвращаться. Не случайно вдоль береговой линии располагается такое множество церквей: они провожают и встречают. Небесный патрон здесь не кто иной, как святой Николай Пилигрим — греческий скиталец, умерший в Трани по пути в Вечный город в 1094 году и канонизированный папой Урбаном II. Посвящённый ему кафедральный собор (см. фото 50) стоит особняком как в прямом, так и в переносном смысле. Расположенное возле моря на открытом пространстве здание считается наиболее выдающимся образцом монументальной апулийской романской архитектуры.

Строительство началось через пять лет после смерти святого Николая, когда крестоносцы дружными рядами отправлялись отсюда в далёкий путь. Тогда же был принят и герб города, символически воплотивший ту важную роль, которую Трани взял на себя. На нём изображён дракон с распростёртыми крыльями, башней на спине, остроконечным хвостом и бычьей головой в правой лапе. Это аллегория, означающая воинственных странников, имущих свой дом там, где они пребывают.

Возведён собор был в 1143 году, а крипта и колокольня — лишь к 1239-му. Трудно описать то впечатление, которое производит колоссальный и пустынный зал храма (см. фото 51), когда в него через щели и окна проникают морские ветра. Возникает то ли нездешний вой, то ли божественный шёпот, чистая религиозная страсть, в противовес замечательному, но довольно «холодному» собору, например, в Отранто. Удивительными выглядят и колонны зала, капители которых истёрты потоками воздуха настолько, что их ордер и культурную принадлежность теперь не опознать. Кажется, здесь можно молиться любому богу, разговаривать с кем угодно.

Совсем иная история в крипте внизу. Помимо необычных икон в немного наивном стиле, там имеется и фантастическая колоннада. Капитель каждого столпа уникальна и не похожа на остальные (см. фото 52). Вот то смешение культур и образов, о котором настойчиво говорил экскурсовод в Лечче. Впрочем, подобный способ оформления колоннад широко распространён на юге Италии и даже за её пределами. Более того, данный архитектурный приём уже привлекал внимание кинематографистов, в чём легко убедиться, посмотрев, например, «Декамерон» Пазолини.

Сейчас Трани — курортное местечко, но оно всё же заметно отличается от других, где мы уже были или ещё окажемся. Этот город намного демократичнее, разнообразнее, аккуратнее. Возле собора имеется небольшая бухта, заполненная яхтами, а перед ним — отделённая волнорезами заводь для купания. Остальное прибрежное пространство одето, по преимуществу, в высокую набережную, на которой разбит великолепный парк. В отличие, например, от Сорренто, Трани напоминает не столько лодыря-гедониста, сколько заслуженного опрятного и красивого ветерана на пенсии. Бывший город путников, многие из которых погибали и не возвращались, сейчас специализируется на прибрежных променадах. Он столь комфортен и покоен, что невозможно даже допустить мысль о том, чтобы уехать отсюда. Тем более — навсегда.

В одной из прибрежных базилик, а именно в церкви кармелиток, висит православная икона Богоматери. Тарковский, определённо, не заходил сюда, иначе, вероятно, здесь произошло бы всё то, что случится потом в Портоново, о чём мы, безусловно, ещё поговорим. Андрей непременно отметил бы подобную «встречу» в дневнике, но вместо этого он пишет о Трани: «Собор у самого моря. Купались. Делали спагетти на улице. Варили рыбу и креветок. Обед лучше всех других… Сняли два общих плана с собором. Возвращаемся в Рим». Да, на этом автопробег протяжённостью в тысячу шестьсот километров и пять дней подошёл к концу, но кадры, снятые в последнем городе, можно увидеть примерно в середине фильма «Время путешествия». На плёнку попал и собор Николая Пилигрима, и прекрасная трапеза прямо на улице, на раскладном столике возле автомобиля. Однако те места, что показаны в картине дальше, снимались не во время поездки по южному кольцу, а позже.

Безусловно, в Вечный город режиссёр вернулся обогащённый множеством впечатлений, но в то же время стало ясно, что для будущей художественной ленты просмотренные города не годятся. Возможно, гостеприимный сценарист придал знакомству Тарковского с Италией слишком высокую скорость. Во «Времени путешествия» за кадром звучит чрезвычайно показательный диалог. Гуэрра спрашивает: «Ты помнишь, где мы снимали гортензии?» Андрей отвечает: «Нет», — хотя выше мы приводили цитату из дневника, в которой упоминаются эти цветы в Равелло.

Уже в Риме, объехав с Тарковским не только упомянутые выше места, но и многие другие, Тонино в очередной раз попытался найти точку и способ приложения полученных впечатлений к будущей «Ностальгии». Разговор с режиссёром на эту тему частично вошёл во «Время путешествия»: «Нужно пройтись по всему тому, что мы хотим извлечь из нашей поездки. Что может пригодиться для сценария, а что можно отбросить. Нужно составить общий список. Начать, например, с Сорренто…» Любовь Гуэрры к этому месту безусловна, но Тарковский не разделяет не только её. Он немного запутан, сбит с толку: «Тони, я думаю много над тем, что ты мне сказал по поводу тех, что ли… проблем. Ты знаешь, у меня впечатление очень сложное, у меня всё смешалось. То, что было вчера… Возникает такое впечатление, что я видел это неделю тому назад. То, что было с нами там, где мы путешествовали месяц тому назад[190], у меня возникает ощущение, что это было только что. Всё смешалось — и время, и пространство. У меня такое впечатление, что Италия — страна, в которой ещё не придумана способность воспринимать глубину перспективы, как будто она ещё не была изобретена. Пропорции… Там, где мы видели эти трулли, стоящие на равнине… Это пространство каким-то образом напоминает мне Россию и её просторы. Всё же остальное как бы плоское, как бы распределено на одной поверхности настолько сильно, что мешает мне разобраться…»

Безусловно, разговор идёт не о рельефе ландшафта, но скорее о рельефе восприятия. Проехав по фантастическому южному кольцу, Тарковский будто пересмотрел пачку туристических открыток, не отвлекаясь от своих мыслей. Уже выехав из Трани, он записал окончательный вердикт относительно главного героя фильма, будущего Горчакова: «Убранные поля хлеба с сожженной соломой. Черные холмы с деревьями, разбросанными по черным полям. Оливы. Горящая на полях солома. Герой отказывается смотреть красивые места. „Епитимья“».

Чёрные поля, горящая солома… Удивительно русская картина. За Италией, за югом Апеннинского полуострова режиссёру вновь видится Россия. Это парадоксально, но когда две такие разные страны, обозначающие едва ли не границы диапазона возможных государств, замыкаются друг на друга, то бесконечность вырождается в точку. В этой точке и находится Тарковский. Значит, сколько раз ни прибавляй единицу к единице, ответ один. При условии подобного мироощущения невозможно рассуждать о возвращении или невозвращении, об эмиграции, переезде. Человек, который способен воспринимать географию, как, например, Гёте, может сказать: «Кто хорошо видел Италию, и особенно Рим, тот никогда больше не будет совсем несчастным». Андрей же 23 июля писал: «„Что же я забыл?“ — забыл о смерти. „Что же мне приснилось?“ — а приснилась смерть. [Герой] не хочет смотреть Джотто и плачет. Рука Солоницына. Рим. Я снова в отеле „Leonardo da Vinci“». Тарковский вернулся, но не обновлённым. Он в том же номере гостиницы, вновь записал практически ту же мысль, что 17 июля, будто никуда не уезжал.

Исполнителем главной роли в будущем фильме режиссёр видел исключительно Анатолия Солоницына. Это было решено заранее и сомнений пока не вызывало.

Нужно сказать, что идея с забытым сном, в котором персонаж видел смерть, возникла вовсе не в Италии. В дневнике она впервые фигурирует в записи от 18 июня 1979 года, причём имеет весьма значимое окончание: «Человек, который забывает, что ему приснилась смерть. Мучительно хочет вспомнить». Тягостное желание восстановить смерть в памяти — это как раз та часть образа, которая на Апеннинском полуострове исчезает.