Мургаш

2

Однажды, возвращаясь из Софии, Цветан принес два килограмма тола и большой гаечный ключ.

— Пригодится для диверсий и саботажа на железной дороге!

По линии София — Мездра непрерывно шли эшелоны и Германию и обратно.

Митре, который у нас считался специалистом по минно-подрывному делу, недоверчиво пожал плечами, но приказание заняться диверсионной работой исходило от окружного комитета партии и не подлежало обсуждению.

Я взял гаечный ключ и отправился к деревушке Равна, где меня должен был ждать Михал, секретарь РМС в селе Рашково.

Мы переночевали у него и на следующий вечер пошли к большому железнодорожному мосту через реку Искыр возле станции Лютиброд.

Надо было проверить, как он охраняется и что тут можно сделать гаечным ключом. Нам казалось, что им вполне можно развинтить большие стальные болты на рельсах.

Двадцать километров от Рашково до Лютиброда мы прошли легко. Шли в основном по утоптанному снегу проселка. Погода стояла холодная, но безветренная.

Подойдя к линии в сотне метров от моста, мы переждали немного в тени, а затем вышли на полотно. Двигались один за другим в нескольких метрах друг от друга. Луна пряталась за разорванные облака. Мы были уже возле моста, когда с другой его стороны послышались голоса:

— Погода портится.

— На бурю похоже. Видишь, какой ветер поднялся.

Караульный начальник пришел сменить часового, стоявшего под деревом на другом берегу.

Мы поползли обратно. Только тогда мы заметили, что ветер усилился, а небольшие тучки стали все чаще и дольше закрывать луну.

Ветер нам мешал, а темнота пришла на помощь.

Мы с Михалом посоветовались и решили разведать, где проходят под линией водосливные трубы. Там можно было и укрыться, и охраны не было.

Мы остановились возле одного водостока, осмотрели другой — места для диверсии были удобные — и решили испробовать, на что годен наш ключ.

Михал встал в сторонке, а я подполз к линии и принялся отвинчивать один болт. Нажал на ключ изо всех сил, а он — ни с места. Я попробовал снова — ни в какую! Я нажал еще раз, на моем лице выступили капли пота, ладони горели от напряжения, а болт — ни с места!

Кто-то тронул меня за плечо. Михал.

— Погоди. Дай я попробую.

Я отошел на три шага.

— Попробуй.

Он наклонился, и из его груди вырвалось тяжелое:

— Ы-ы-их!..

Послышался сухой треск, я подошел к нему.

— Что случилось?

— Ничего. Ключ соскочил.

Три раза Михал брался за гайку, и все три раза ключ срывался. Наконец он поднялся и махнул рукой:

— Не получается.

Откуда мы могли знать тогда, что гайки завинчивают ключом величиной с человеческий рост, и завинчивает их не один человек, а вдвоем!

— Не получается, — повторил Михал. — Давай лучше драпать, видишь, сколько времени прошло!

В сущности, мы свое дело уже сделали: нашли водосливы, где можно заложить взрывчатку, узнали, что мост охраняется и что нашим ключом ничего сделать нельзя.

Мы направились в обратный путь. Было уже около двух часов ночи. Нам предстояло перейти реку Искыр по большому каменному дорожному мосту. Подойдя к нему, мы заметили двух человек с винтовками. Пришлось быстро отойти в сторону и поискать брод.

В это время года глубина реки была по пояс.

— Здесь вот, кажется, помельче, — указал на одно место Михал.

Мы осмотрели реку. Нам казалось, что мы не вымокнем выше колен, и осторожно, не поднимая шума, ступая по камням, вошли в воду.

Через десять шагов вода дошла нам до пояса.

— Пистолет! — прошептал я, но Михал уже сам высоко поднял руку с пистолетом.

Прошли еще несколько шагов. Вода была уже по грудь. Только бы не поскользнуться и не намочить оружие! До Рашково еще далеко, и кто знает, не ждет ли нас в пути какая-нибудь неожиданная встреча…

Наконец река осталась позади. Мы кое-как выжали одежду и побежали, чтобы не окоченеть.

Верно, мы немножко согрелись, но свирепый ветер превратил нашу мокрую одежду в ледяную кору. Ее складки до крови натирали кожу — мы не чувствовали ничего. Но не это было самое неприятное: мы не могли положить оружие в карманы, чтобы оно не намокло, и приходилось держать пистолеты в руках. А металл на ледяном ветру жег пальцы как огонь.

Наконец во мраке встали очертания домов села Рашково.

— Пришли, — прошептал Михал и остановился перевести дух.

— Не останавливайся! — подтолкнул я его.

Я знал, что после такого утомительного перехода одна минутная остановка может человека совсем лишить сил. Михал тяжело вздохнул и снова зашагал.

Летом в это время уже светло, а сейчас был декабрь, и в селе спали все, даже собаки.

Жена Михала нас ждала. Пылала печка, фитиль на лампе был привернут. Мы остановились посреди комнаты и не могли сдвинуться с места.

— Боже, — всхлипнула женщина при виде наших лиц, в которых не было ни кровинки. — Боже, что случилось?

— Ничего, — глухо прошептал Михал. — Дай нам ракии.

После ракии женщина дала нам смальцу. До самого рассвета мы растирали себя и согревались. Потом уснули тревожным сном, какой бывает у осужденного на смерть за час до исполнения приговора.

Еще много раз я встречался с Михалом, пока однажды…

О скольких наших дорогих товарищах, вспоминая, приходится говорить «пока однажды»…

Однажды полиция связала Михалу руки и повезла его в Софию.

По дороге он принял решение: следствия не должно быть…

Поезд летел по ущелью, останавливался на станциях, и каждая остановка приближала его к Софии, к полицейскому аду.

— Можно… на минутку выйти… в клозет? — попросился Михал у полицейского.

Один из конвойных повел Михала в конец вагона. Что может сделать связанный человек?

Дойдя до площадки, Михал толкнул грудью полицейского и бросился вперед. Спустя мгновение он был уже на ступеньках вагона, а под ним в сумасшедшем беге неслась земля.

Скорее, скорее, пока не схватили!

Дверь все же отворилась, и полицейский с пистолетом в руке наклонился над Михалом.

А тот прыгнул, но не рассчитал и попал под колеса поезда.

И вот над воротами дома нашего Михала появился черный флажок — зловещий вестник смерти.

«Раз от него ничего не удалось выведать о партизанах, нам расскажет жена. Припугнем ее, сожжем дом и, если не скажет, арестуем. Не может жена ятака не знать, где скрываются партизаны…» — так решил полицейский начальник и послал в Рашково группу сыщиков и полицейских.

Начался допрос.

— Где партизаны?

— Кто убил моего мужа?

— Никто. Сам прыгнул с поезда, и его раздавило.

На этот раз полиция говорила правду.

— Скажи, где партизаны, — продолжал шпик, — тебе ничего не будет. Останешься дома со своими детьми. Ты еще молода, красива, можешь снова выйти замуж. Только одно слово! Иначе сама знаешь, что с тобой будет.

— Ничего не знаю. Михал со мной не говорил об этом.

Лицо под черным платком побелело. Только глаза горели, словно какая-то внутренняя сила непрестанно раздувала в них жар.

— Все равно все расскажешь, когда попадешь к нам, — заявил сыщик. — Знай: муж твой испугался и спрыгнул с поезда. А если ты будешь упрямиться, переломаем тебе кости. Тогда все расскажешь. Инвалидом станешь и сгниешь в тюрьме, а дом твой сожжем…

«Боже мой! — дрогнуло сердце женщины. — Неужели затем погиб Михал, чтобы я выдала его товарищей?» Сжатые губы с трудом вымолвили:

— Ничего я не знаю…

Шпик махнул рукой и посмотрел на часы. Время шло, а эта баба упорствует.

— Давай собирайся!

Женщина поднялась, сделала шаг и зашаталась.

— А дети как?

— Дети останутся здесь.

— Дети… Можно с ними проститься?

— Давай, да поскорее.

Она вышла в соседнюю комнату, прижала к груди детей, и слезы полились из глаз. Полицейский, наблюдавший эту сцену, отвернулся. Женщина как будто только этого и ждала. Она шагнула к полке и в миг скрыла за пазухой острый нож. Этого не видели ни дети, ни полицейский.

— Ну пошли! — обернулся он к ней.

Мать стиснула в последнем объятии детей и пошла. За ней следовали сыщик и полицейские, а на пороге стояли плачущие дети.

Женщина остановилась. Десять каменных ступенек вели во двор, а оттуда путь был один — в полицию.

— Иди! — прикрикнул шпик.

— Сейчас, — ответила женщина, — сейчас…

Она сделала шаг в сторону, согнулась, и никто не заметил, как в руке появился нож, который она вонзила себе в грудь. Увидели только, как она медленно опустилась на пол. Губы ее шептали какие-то предсмертные слова. Какие? Их никто не расслышал.