Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

Перетаскав с помощью возчика привезённые вещи и отпустив его в Стеклянуху, Борис осмотрел жилище. Это был дом в 4 квадратных сажени, высотою от пола до потолка в сажень. В двух смежных стенках, обращённых к дороге и лесу, имелись небольшие оконца, с противоположной от леса стороны – дверь. По бокам от входа стояли два топчана, с положенными на них сенниками. Один из топчанов был застлан серым суконным одеялам, а в головах его лежала большая подушка. Борис понял, что этот топчан принадлежал Демирскому.

В одном из углов дома находилась небольшая кирпичная печка с маленькой плитой наверху. Кроме того, имелись приделанные к стенке два столика: один – в глубине, служебный, так как на нём лежали разные бланки и тетрадки, другой – хозяйственный, на нём стоял котелок, сковородка, тарелки, две эмалированные кружки, пара деревянных ложек, два ножа и две вилки. Над этим столиком на стене была прибита полочка, закрытая холщовой занавеской, на полке лежал хлеб и кусок сала. Боря туда же положил и все пирожки, которые ему дала мать, а на стол поставил свой котелок и выложил свою ложку, вилку и нож.

Осматривая новое жилище, пахнувшее смолистым приятным запахом кедра (дом был срублен из кедровых брёвен), Борис обрадовался тому, что судьба послала ему такого опытного и хорошего руководителя, для которого, видимо, проживание в лесу было самым привычным делом.

Выйдя из домика, Борис обнаружил за задней его стеной большую поленницу мелко нарубленных дров, а на ветке небольшого кедра – умывальник с вырытой под ним ямкой для стока грязной воды.

Рассказывая о переезде Бориса на новое местожительство, мы совсем упустили из виду ещё одного его спутника, с которым он после своего выздоровления, можно сказать, почти не расставался. Появление этого спутника обычно всегда предшествовало появлению Бориса и давало повод всем знакомым ожидать вслед за ним и самого Алёшкина. Это был его четвероногий друг, уже известный нам – большой, хотя, вероятно, и беспородный, пёс Мурзик. Отец и мать, отпуская Бориса в лес, с охотой разрешили ему взять с собой и друга.

Мурзик всю дорогу бежал впереди лошади, как будто заранее зная предстоящий путь. Сейчас же, пока хозяин обследовал своё жилище, пёс с такой же старательностью обежал ближайшие окрестности и, видимо, остался доволен окружающей местностью. К моменту выхода хозяина из дома он уже лежал около порога, высунув красный язык, положил умную голову на лапы и преданными глазами следил за движениями Бориса.

– Что же, брат, – сказал Борис, – надо поесть приготовить, а то вернётся из леса хозяин, нам стыдно будет, что мы тут без дела просидели.

Мурзик, как бы соглашаясь, в ответ на эти слова застучал по земле своим длинным мохнатым хвостом.

Недалеко от домика протекал маленький светлый ручеёк, впадавший в Стеклянуху. Вода его была прозрачна, как стекло, и холодна, как лёд. Взяв чайник, стоявший на плите, Борис набрал в него воды из этого ручейка, растопил плиту и поставил на неё чайник. Достал из своего мешка картошку, лук и рис, данный ему матерью, налил воды в один из котелков и решил сварить похлёбку, заправив её салом, лежавшим на полке. Так как, кроме того, там был хлеб и его пирожки, то, по его мнению, с чаем, который он уже заварил во вскипевшем чайнике, обед получится вполне удовлетворительным.

Похлёбка была готова через час, а к этому времени уже и стемнело. Борис зажёг небольшую керосиновую лампу, висевшую на одной из стен домика, и начал ожидать прихода своего начальника. Не прошло и получаса, как на улице послышались грузные шаги, а затем ворчание и басовитый лай Мурзика.

– Э, да тут, кажется, новые хозяева завелись! – услышал Борис голос Демирского. Он поспешил выскочить на улицу и успокоить собаку. Он не предупреждал Демирского, что привезёт с собой Мурзика, и сейчас был встревожен: «А вдруг он рассердится, что тогда делать?»

Но тот, увидев Бориса, приветливо улыбнулся и, проходя мимо замолчавшего, но внимательно наблюдавшего за ним Мурзика, сказал:

– А это хорошо, что ты, Борис, своего пса привёз, он нам хорошим сторожем будет. Давно приехал?

Борис поразился: это был совсем не тот Демирский, которого он привык видеть в конторе на людях. Куда девались его суровость и неприступность? Лес совсем изменил облик этого человека, видимо, он очень его любил. Войдя в домик, повесив на стенку свой винчестер, сняв шапку и кожаную тужурку, он сказал:

– Хотел я тебя, Борис, по случаю приезда дичинкой угостить, да так ничего подстрелить и не удалось. Ну да ладно, сейчас чего-нибудь сообразим!

Алёшкин, зажегший тем временем лампу, ответил:

– Да я тут сварил суп и чайник вскипятил…

– Что же, это хорошо: значит, ты малый что надо, не какой-нибудь белоручка. А ведь я, признаться, думал, что барчонок мне попался в напарники, мол, сын учительницы, отец, говорят, офицером был, а ты, оказывается, парень свой. Ну так, значит, друзьями будем, – Демирский, нагнувшись, вытащил из-под своего топчана небольшой окованный железом сундучок, а из него – завёрнутый в тряпочку кусочек копчёного мяса с косточкой. Аккуратно срезав большую часть мяса и нарезав его ломтиками, он пододвинул это к Борису и попросил, держа косточку в руке:

– А ну-ка, позови своего телохранителя, знакомиться будем.

Борис открыл дверь и крикнул Мурзика. Тот несмело переступил порог избушки и уселся у двери, на всякий случай вежливо постукивая своим мохнатым хвостом. Борис между тем взял со стола миски и начал наливать в них сваренный суп. Поставив миски на стол, он сел и стал наблюдать за происходящим. А Демирский, держа небрежно косточку в руке, как бы нечаянно вертел её в руках. Пёс, у которого от соблазнительного запаха уже, кажется, текли слюнки, внимательно смотрел на кость, следя взглядом за всеми движениями руки, держащей её. Наконец, Демирский сжалился и протянул кость Мурзику, но тот взглянул на Бориса и, не увидев разрешающего жеста, не услышав позволения, хотя и проглотил набежавшую слюну, однако довольно презрительно отвернулся от предлагаемого угощения.

– Смотри-ка, да он у тебя образованный! На, возьми! – и Демирский ещё больше приблизил кость к морде собаки, но та облизнулась и снова повернула голову к Борису. Тот сказал:

– Можно, Мурзик! Возьми, только осторожно!

Пёс приподнялся, протянул морду к руке Демирского и очень осторожно взял кость зубами. Затем он попятился к двери, и когда Василий Иванович открыл её, выскочил на улицу. Скоро оттуда раздался хруст разгрызаемой кости.

– Умный пёс, нам втроём будет веселее! Ну, давай и мы ужинать, что ты тут такое наварил?

Демирский съел полную миску супу, похвалил его и повара. Борис тоже опорожнил свою миску. Затем они угощались копчёной козлятиной, которая Алёшкину, пробовавшему это блюдо в первый раз, показалась особенно вкусной. Напились чаю с сахаром и пирожками, привезёнными Борей. Увидев в котелке оставшийся суп, Демирский сказал:

– Ну что же, надо и твоего Мурзика покормить, ведь одной косточки-то ему, наверно, мало. Давай-ка я это сделаю, пусть он ко мне привыкает.

Вылив немного супа из котелка в пустую консервную банку, Василий Иванович вышел на улицу, поставил банку недалеко от двери и подозвал Мурзика. Вслед за ним вышел и Борис. Пёс, несмело поглядывая на хозяина, стал медленно приближаться к соблазнительной еде. Видя, что хозяин не протестует, он, наконец, подошёл к банке и с завидным аппетитом принялся за суп. Демирский стоял рядом.

После того как Мурзик поел, Борис погладил его и, подведя за ошейник вплотную к ногам Демирского, строго сказал:

– Это свой, понял? Свой! – затем он повернулся к Демирскому. – Погладьте, пока я его держу.

Тот смело протянул руку и положил её на голову собаки. По телу Мурзика пробежала дрожь, и он слегка заворчал. Борис щёлкнул его по носу и снова ещё строже повторил:

– Я тебе сказал, что это свой! Молчи!

Пёс пересилил себя, перестал ворчать и больше при появлении в домике Демирского не лаял на него. Принимал пищу из его рук, однако, гладить себя и так баловаться с собой, как это он позволял Борису, тому не давал. В походах по лесу он всё-таки всегда сопровождал только своего хозяина.

Так началась жизнь Алёшкина в Стеклянухе.

На следующий день вместе с рассветом оба десятника уже двигались к месту вырубки. Для этого им пришлось, выйдя из избушки, пройти вверх вдоль небольшого ручья, впадавшего в Стеклянуху, версты три, причём пришлось несколько раз пересекать этот ручеёк вброд. И тут Борис оценил качество и необходимость справленных им в прошлом году ещё в Новонежине ичиг: более удобной обуви для такого похода не придумаешь.

Наконец, они, продвигаясь по всё более и более сужавшемуся ущелью, подошли к небольшому водопаду, с которого начинался их путеводный ручеёк. Пересекли его в последний раз и остановились передохнуть на небольшом скалистом выступе. Тут Демирский рассказал, что этот безобидный ручеёк после летних дождей или весной, после таяния снега, на вершине сопки превращается в бурный поток. Таких потоков в окружающих ущельях было много, все они впадали в Стеклянуху, и эта небольшая и невзрачная, на первый взгляд, речушка тогда превращалась в мощную полноводную реку, способную пронести на себе большое количество леса. Но зато, если этим моментом не воспользоваться, она через несколько дней снова мелела, и лес, который не успели сплавить, так и оставался лежать на берегах и перекатах. Он бы не только пропал, но и мешал сплаву будущего года. Такой сезон длился всего 5–7 дней, и к этому времени требовалось весь заготовленный лес вывезти на приречный склад и затем скатить в реку.

Далее Демирский добавил:

– Вот теперь ты понимаешь, Борис, какая сложная и ответственная задача стоит перед нами. Мы должны учесть все возможные потери: от недосплава, от бракеража, который японцы – наши заказчики, производят очень придирчиво, от возможных потерь при буксировке к пароходам, да и от воровства, которым иногда занимаются кое-какие предприимчивые жители приречных деревень. Следовательно, нам нужно заготовить и вывести леса, по крайней мере, процентов на 15–20 больше, чем намечено по плану.

– Скажите, пожалуйста, а вы знаете, почему эта река называется Стеклянухой? – поинтересовался Боря.

– Точно этого, наверно, никто не знает… Говорят, что недалеко от того места, где сейчас расположена деревня с таким же названием, как и у речки, стояла китайская фанза, замечательная тем, что вместо бумаги, которой, как ты знаешь, заклеены все окна в этих жилищах, в переплётах её окон были вставлены настоящие стёкла. Такая фанза не могла не вызывать удивления у первых поселенцев этих мест, а так как название речки, в своё время придуманное коренными жителями этих мест, удэгейцами, для произношения было очень трудным, то они и назвали её по имени удивительной фанзы – Стеклянухой. Ну а от названия речки родилось и название деревни, образованной поселенцами на её берегу. Ну, впрочем, хватит болтать, пойдём-ка к строящемуся зимовью, а потом пройдём и в тайгу.

Вскоре они услышали звуки ударов топора, раздававшихся на одном из склонов сопки. Когда они с трудом забрались по довольно крутому скалистому склону, покрытому мелким кустарником багульника и чёртового дерева метров на 150 вверх, то увидели, что противоположный склон этой сопки, также, как и находящийся рядом более пологий, почти до самого низу покрыт огромными, стройными, как свечи, кедрами, пихтами, лиственницей, ещё не сбросившей хвою, и какими-то неизвестными Борису красивыми, тоже довольно крупными, деревьями. Подлеска почти не было.