Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700

XXXVIII. Переговоры с Карловичем и Гейнсом в Воронеже

Подступ саксонских войск под Ригу и взятие Кобершанца, о котором так хвастливо писал Петру Карлович и о котором с такой простотой рассказывали псковскому воеводе посадские торговые люди, может быть, и были успехами, но ничтожными сравнительно с предполагавшимся взятием Риги. По крайней мере, вести об этих успехах не обрадовали Петра. 13 апреля в Воронеже царь высказывал жалобы на саксонцев датскому послу Гейнсу, с которым он встретился в этот день на обеде у Ф. М. Апраксина. После обеда, отведя посла в отдельную комнату, он сказал, что его беспокоит отсутствие известий из Риги и что все предприятие кажется ему очень плохо слаженным (fort mal concerteґe). «Царь сказал более, — пишет Гейнс, — он осуждает польского короля и его меры и спросил меня, можно ли одобрить его поведение, когда вместо того, чтобы лично присутствовать при предприятии такой важности, польский король остается в Саксонии, чтобы развлекаться с дамами и предаваться там удовольствиям. Я из почтительного респекта мог отвечать только выражением лица, выказывавшим желание, чтобы это было иначе, но царь продолжал мне говорить, что он не знает, как быть с договором с польским королем. Он, кажется, боится и даже говорил об этом прямо, что после того, как польский король овладеет Ригой, если это удастся, как бы этот король не заключил сепаратного мира и не оставил своих союзников, впутав их в войну. Я ответил, что Ливония, кажется, стоит труда и, чтобы успеть в этом, необходимо содействие царя. Он согласился, но заявил, что, прежде чем он не будет вполне уверен относительно мира с турком, он не может разорвать по-настоящему со Швецией. Его царское величество привел примеры своих предков, когда они вели войну зараз на две стороны; но царь надеется до конца этого месяца иметь хорошие и надежные известия из Константинополя… затем опять с выражением досады его царское величество заявил мне, что генерал Карлович очень много здесь наговорил, но что, кажется, от всего этого не будет последствий, которые были обещаны, что он, впрочем, лично его уважает, но что в этом деле нет достаточной силы. Я смягчал дело, насколько мог, сваливая причину на то, что, может быть, нельзя было примирить намерения короля с намерениями республики и что на это нужно немного времени; достаточно уже и того, что разрыв, действительно совершился и что в будущем дело пойдет лучше. Царь ответил, что он этого желает, и кончил в сильных выражениях о том, что не следовало заключать договоров и подымать (alarmer) союзников, не исполняя дела как следует (avec rigueur)»[603].

На другой день после этого разговора, показывающего чувство досады Петра против союзника, 14 апреля в Воронеж прибыл из Москвы капитан Кенигсек, который привез с собой другого саксонского капитана, участвовавшего в деле под Ригою в середине марта[604], окончившемся взятием Динаминде, небольшой крепостцы, расположенной в устье Двины и запирающей вход в Двину с моря. Весть об этом деле была получена в Воронеже еще до приезда Кенигсека. Еще 11 апреля Петр в ответе Виниусу пишет: «Min Her. Писмо твое, сего мѣсеца въ 5 д. писанное, я принялъ, i зело требуемъ подлинной вѣдомости о Риге i о възятиi шанца Динаментъ, подлинно ль?»[605] Прибытие участника и очевидца события должно было рассеять сомнения Петра. 18 апреля пришло письмо от самого Августа II с подтверждением этих известий[606]. Динаминде действительно был взят отрядом в 2000 человек под начальством генерала Карловича, который лично повел войска на штурм и был убит. Шведы оказали сначала упорное сопротивление штурму саксонцев, но затем ввиду перевеса саксонских сил комендант Будберг сдал крепость. Генерал Флемминг по указу короля доносил Петру о взятии Динаминде письмом от 2 апреля нового стиля, к которому были приложены чертеж крепости и реляция о действиях саксонцев. По его заявлению Динаминде с полным правом должно считать между сильнейшими крепостями во всей Европе. В ней было взято более 160 пушек, 800 центнеров пороху, запасные магазины с бомбами, гранатами и иными военными припасами. Взятием Динаминде нанесен большой урон Риге, которая может считаться уже потерянной. Выручка ей может прийти только с суши; но король надеется, что царь загородит путь шведам через Ижорскую и Карельскую земли, или начав там военные действия, или расположив свои войска по границе. В приложенной к письму реляции подробно описывается штурм Динаминде и также проводится мысль, что эта крепость ключ от Риги. Отмечается как доброе предзнаменование, что пушечным ядром был сбит висевший над воротами герб короля Шведского, а находящаяся над ним корона осталась неповрежденной, так что под нее можно поместить другой герб[607]. Позже один польский офицер, участвовавший в деле и потерявший пальцы правой руки, оторванные гранатой, адъютант Жубович, рассказывал московскому резиденту в Варшаве Любиму Судейкину, что Динаминде был взят «фиглями», т. е. обманом. После неудачного штурма комендант прислал в саксонский лагерь поручика для переговоров о похоронах убитых при штурме. Флемминг приказал передвигать части своего войска с места на место, причем бить в барабаны и литавры и трубить в трубы, как будто в лагерь пришли новые войска. Во время переговоров с поручиком ему подали письмо, прочитав которое он воскликнул: «Хвала пану Богу, пишет мне король, что присылает еще 20 000 войска». «Фигли» удались, и комендант, устрашившись прихода подкреплений к саксонцам, сдал крепость[608]. Как бы то ни было, Динаминде был сдан саксонцам и в честь Августа II был переименован в Августенбург. По свидетельству Гейнса, Петр был очень обрадован вестями, говорил, что «теперь и взятие Риги не представит более затруднений»[609]. Однако эта радость умалялась вестью о смерти Карловича. «Зело намъ не безъ печали было, когда мы услышали о смерти господина Корловича; аднако то съ радостию разсудили, чьто оныi законно положилъ душу съвою за васъ», — читаем в проекте письма Петра к Августу II в ответ на его сообщение о победе[610].

С представителем другого своего союзника, датским послом, Петр все время поддерживает самые дружественные отношения. Гейнс получил приглашение прибыть в Воронеж на торжество спуска «Предестинации». Перед отъездом из Москвы он 6 марта был «на разговоре» у Ф. А. Головина и говорил, как доносил царю Головин в письме от 7 марта, «что, конечно, он надеется начинанию быть между датскими и свейскими войски в нынешнем времени»[611]. Он приехал в Воронеж с не оправившеюся от болезни женою 22 марта, испытав большие затруднения в пути от плохих дорог в весеннее время и от неустроенных станций, и был принят царем с изъявлениями ласки и расположения. Петр поздравил его с известием о начале военных действий в Ливонии, высказал надежду на скорое получение хороших известий из Константинополя, которые дадут возможность выступить активно против шведов, и при этом сострил, сказав, что в эту зиму он произвел слишком много детей, чтобы оставить их без кормилицы. Под многочисленными детьми он подразумевал 50 000 набранных в эту зиму рекрутов, а под кормилицей войну, которая питает солдат. С удовольствием Петр выслушал сообщение Гейнса о союзе, заключенном его королем с королем Польским, и заметил при этом, что и ему нетрудно будет присоединиться к этому союзу, потому что союз с польским королем есть только следствие его союза с Данией[612]. Вероятно, как и в прошлом году, царь постоянно в Воронеже встречался с Гейнсом; но несколько раз он вел с ним продолжительные и обстоятельные беседы, о которых Гейнс подробно сообщал в Копенгаген. Такова была приведенная нами выше встреча на обеде у Ф. М. Апраксина 13 апреля. И самое содержание разговора: та откровенность, с которой Петр делился с посланником владевшими им чувствами досады на польского короля и тревоги за исход рижского предприятия, и самая обстановка разговора, когда царь увел посланника из-за стола в отдельную комнату и беседовал с ним с глазу на глаз, свидетельствуют о расположении царя и к Гейнсу, и к тому, кого он представлял. Гейнс, описав этот разговор, рассказывает, что, когда царь, окончив беседу, вышел к собравшимся и сел опять за стол, на лицах бояр было изумление, так как раньше никогда цари не разговаривали с иностранными министрами наедине без бояр[613]. Следующая обширная беседа происходила 23 апреля у Ф. А. Головина, после того как в этот день была получена в Воронеже почта. Присутствовали Ф. А. Головин и тайный переводчик Шафиров. Царь высказал надежду на скорое заключение мира с Турцией. Дело лишь в нескольких днях. Судя по последней реляции из Константинополя, русский посланник там надеется на окончательное решение в скором времени; есть виды на склонность к миру в Турции; он, посланник, не может сразу перейти от одной крайности к другой, т. е. от крайней твердости к уступкам, сделает это мягко и, не возбуждая подозрительности в турках, отступит от своих первоначальных претензий соответственно новым приказаниям царя, и тогда все пойдет отлично. В дальнейшем разговоре Петр высказал опасение относительно позиций, занятых Голландией и Англией; по полученным им из Голландии письмам — надо полагать, от А. А. Матвеева, — обе эти державы собираются в предстоящей войне держать сторону Швеции. Но голландцы скоро раскаются, так как в случае войны Балтийское море будет для них заперто и они лишатся средств к существованию. Гейнс прибавил, что от царя зависит запереть им в этом случае также Архангельск, на что царь, улыбаясь, воскликнул: «А, это верно!» — и вновь выразил пожелание получить скорее хорошие вести из Константинополя, тогда найдутся средства устранить все затруднения. Касаясь позиции, занятой Голландией и Англией, царь говорил, что было бы хорошо, если бы на нашу сторону стали Франция и император. Вслед за тем к Головину вошел вице-адмирал Крюйс и сообщил известие из только что полученной амстердамской газеты, что Голландия готовит 20 кораблей в помощь Швеции. Крюйс заметил при этом, что датский король мог бы легко помешать проникновению голландцев в Балтийское море, атаковать голландскую эскадру, а затем наложить арест на голландские торговые корабли и товары в Дании и в Норвегии. Голландцы испугаются, и это прекратит и расположение к Швеции. Если с голландцами действовать нерешительно, они не перестанут поддерживать шведов; только решительными мерами можно заставить Голландию сохранить нейтралитет. Царь согласился с мнением Крюйса[614].

Как уже не раз приходилось указывать выше, Гейнс очень хлопотал о строгом соблюдении всех формальностей в деле заключения союза, и, тогда как Петр считал достаточным данного слова, он усиленно настаивал на написании соответствующих актов. И теперь, в Воронеже, он очень просил Петра о составлении так называемого «контр-акта», т. е. ответного акта, на полученную в Москве ратификацию союзного договора короля Фридриха IV[615].

«Царь сказал мне, — пишет по этому поводу Гейнс, — что он хорошо обдумал это дело, но что он не видит, какая польза будет в этом акте. Союз, заключенный с вашим величеством, содержит все необходимое, а союз с польским королем — следствие союза с Данией. Само собой разумеется и из трактата следует, что надо добросовестно вести войну со шведской короной и, как возможно, благоприятствовать друг другу. После мира с турком не будет вопроса о тысяче-другой войска и о других обстоятельствах, содержащихся в трактате, но он, царь, поможет вашему величеству в случае надобности всеми своими силами, как это и сказано в договоре. В свое время можно будет заключить договор о гарантии, о чем говорится в 9-й статье трактата с польским королем, и тогда он, царь, договорится обо всем с вашим величеством согласно с общим интересом. Но чтобы выразить готовность идти навстречу во всем, что желает король, он даст приказание, и он тут же и отдал его в моем присутствии своему первому министру Головину изготовить контр-акт, чтобы удовлетворить желаниям вашего величества». Головин, однако, не торопился с изготовлением контр-акта, и Гейнс был принужден напоминать ему об этом деле, ссылаясь на инструкцию короля, в которой содержалось точное требование такого акта. Королю необходимо иметь твердую уверенность в действительном участии царя в войне. Головин спорил, говорил, что контр-акт не внесет никакой уверенности; все зависит от мира с турком. Со стороны царя все, что возможно, сделано для содействия общему делу в ожидании мира с Турцией: посланы неоднократные приказания в Новгород и Псков, чтобы подготовить эти города к будущей войне. Открыто разорвать со Швецией теперь же нельзя, как бы это ни было желательно. Но на следующий же день после известия о мире с турками царь двинет все свои войска туда и вступит в пределы Швеции. Для удостоверения в своей верности (da sa bonne foy) царь собственноручно подписал трактаты, чего раньше никогда не практиковалось. Все же, однако, получив приказание изготовить контр-акт, он его изготовил. При этом он показал проект контр-акта Гейнсу, который сделал в нем несколько небольших поправок. Контр-акт был собственноручно подписан и собственноручно припечатан Петром 30 апреля, как указано в его тексте, «в нашем адмиралтейском дворе на Воронеже». Гейнс, получая его, передал Петру акт ратификации Фридриха IV. Фридрих в этой своей ратификации от 13 января 1700 г. упоминал о вступлении его в союз с Августом II. Петр в контр-акте подтверждает свое согласие на тот союз, заявляя о своем «намерении против короны Свейской». Вопрос был улажен; союз с Данией нашел себе окончательное формальное подтверждение. 16 мая Гейнс вернулся в Москву[616].