Петр I. Материалы для биографии. Том 2, 1697–1699

IV. Дни 7–16 сентября

Источники, сохранившие нам известия о Петре в ближайшее время по его возвращении из-за границы, Гвариент и Корб, за 5, 6 и 7 сентября не дают о нем никаких сведений. 7-го цесарское посольство получило обычное угощение «в стола место», которого послы удостаивались после приемной и отпускной аудиенций и которое посылалось им из Кремля на дом. У Корба есть подробное описание этого угощения, ярко рисующее эту картину посольского обихода в Москве в то время. 7 сентября около 2 часов дня на посольский двор явился состоявший при посольстве пристав из дворян Григорий Близняков, одетый в соболью шубу, крытую зеленым шелком, полученную для этой церемонии с Казенного двора, в сопровождении служителей Хлебенного, Кормового и Сытенного дворцов, из которых отпускались припасы для угощения служителей царской кухни и подьячих. За ними следовало 200 солдат, несших самые блюда и напитки: разные сорта водки, вина и меды, пиво и квас. «Земские (служители кухни), — пишет Корб, — стали накрывать на стол; скатерть была из самой тонкой ткани; ящичек для соли был золотой; кроме того, были принесены еще два сосуда из того же металла, в одном из которых был перец, а в другом соль. Против стола был устроен поставец для царской посуды, где были расставлены кубки, самой большой из которых чуть-чуть не равнялся локтю. Порядок кубков был такой, что рядом с парой больших стояла пара меньших, а стол, заставленный столькими серебряными и позолоченными чашами, имел вид органа». Как известно, трубы органа располагаются так, что вершина их образует правильно чередующиеся повышения и понижения. «Около поставца, — продолжает Корб, — к ближайшей стене были ловко приставлены скамейки, которые были заняты огромными сосудами; одни из них были оловянные, другие серебряные вызолоченные. Неподалеку помещалась двухведерная бочка с квасом. Когда это было таким образом расставлено, пристав начал читать от имени его царского величества установленное официальное приветствие». Посол отвечал выражениями благодарности. «После этого достали сосуд из агата, наполненный драгоценнейшею водкою, затем рубиновый ковш в виде раковины, который пристав выпил за здоровье господина посла. Затем сели в таком порядке: на первом месте господин посол, на втором за ним пристав; кроме гостей господина Карбонари, господина Плейера и господ четырех миссионеров, за столом сидели и все чиновники господина посла. Когда они уселись, им подана была водка. Наконец, стали разносить кушанья, среди жарких был даже лебедь; всего насчитали сто восемь кушаний разного рода, но наш немецкий вкус мог одобрить только очень немногие из них. Первая чаша была поднята приставом за здоровье священного цесарского величества, вторая за здоровье его царского величества, наконец, третья за здоровье верных министров августейшего цесаря и пресветлейшего царя. Правда, коварный пристав пытался перепутать порядок чаш и предложил господину послу выпить и провозгласить чье-нибудь здоровье». Как видим, в московском дипломатическом обиходе установился вежливый обычай при угощении иностранного посла провозглашать первый тост за здоровье его государя. Но все же с этой вежливостью в Москве мирились скрепя сердце; все же было бы приятнее, чтобы тост за своего государя был сказан первым, хотя бы и невзначай. Хитрость пристава и заключалась в том, чтобы создать такое первенство. Если бы посол поддался на удочку, принял предложение пристава и еще до начала провозглашения тостов в официальном порядке стал бы провозглашать тосты по собственной инициативе, ему неизбежно было бы, конечно, начать с тоста за здоровье московского государя, что могло бы создать и прецедент на будущее время. Но хитрость была своевременно замечена и «осталась совершенно безуспешной, так как господин посол возразил на это, что он еще не чувствует жажды и ему, как гостю, не подобает первому провозглашать чье-нибудь здоровье, если же пристав действует от имени его царского величества, то пусть исполняет свой долг, как ему угодно. Тут же стояло много москвитян, наполнивших комнату для услуги и из почтения, все они по степени своего достоинства подходили к господину послу, который собственноручно подносил каждому кубок вина. Этим старинным обычаем закончился обед и торжественная церемония»[686]. Итак, форма и обстановка приемной посольской аудиенции уже значительно изменились, но старинный обряд угощения посла на посольском дворе присланными из царского дворца блюдами и напитками удержался еще целиком.

На другой день, 8 сентября, посол имел случай лично принести благодарность за угощение царю, которого он встретил на пиру в доме цесарского полковника Граге, артиллериста, устрашившего пушечными выстрелами мятежных стрельцов в сражении под Воскресенским монастырем. Петр вечером в этот день явился к Граге, несмотря на мучившую его зубную боль: «…от зубной боли у него распухли щеки». По словам Гвариента в донесении императору, когда он с подобающею пристойностью поблагодарил царя за вчерашнее угощение, царь, взяв его тотчас же за руку, сказал: «Это мало в рассуждении вашей персоны» («Dieses ist wenig in consideration Euer Person»). В этот день вернулся в Москву в полдень из своей рязанской деревни Гордон, и, узнав о его возвращении, Петр вызвал его к Граге[687]. Встречу царя с любимым генералом подробно описывает Корб: «Господин генерал Гордон во время неожиданного приезда царя находился в своем поместье, отстоящем от Москвы на расстоянии около тридцати миль; узнав о приезде царя, генерал приехал сегодня почтительно приветствовать его и явился на тот же самый пир. По обычаю, он дважды поклонился царю до земли и просил прощения за то, что слишком поздно свидетельствует ему свою преданность, в оправдание чего ссылался на непостоянство погоды и на ненастье. Его царское величество, поцеловав его, поднимал его и, когда тот преклонял колена, протягивал ему правую руку». Царь был очень весел и доволен, по отзыву Гвариента, находящемуся в черновом проекте депеши его в Вену, и посол приводит далее предполагаемую причину этого хорошего настроения государя. «Может быть, — как он пишет, — по той причине, что не было приглашено ни одного из русских министров и не было никого из других [иностранных] представителей, кроме меня». Немного потанцевав, пожелал он кушать в небольшой отдельной комнате, там ужинали с ним только генерал Лефорт, генерал Гордон, я и генерал Карлович, причем во время ужина они (Гвариент пишет о царе в третьем лице множественного числа) чокнулись дважды со мною, провозглашая: во-первых, «за верную дружбу», во второй раз «за союзников против наследственного врага». С этим свидетельством совпадает и запись в дневнике Корба, писавшего, вероятно, со слов Гвариента: «Господину послу позволено было присутствовать не только на пиру, но и на ужине, который царь приказал для себя устроить. К ужину, кроме господина посла, допущено было всего-навсего три генерала: Лефорт, Гордон и Карлович. Никогда не обнаруживал царь с такой свободой веселость своего характера, может быть, это происходило оттого, что тут не было никого из бояр и других лиц, кто своим ненавистным видом смутил бы его радостные чувства». Гордон записал в дневнике, что он пробыл у Граге около трех часов и вернулся домой в 11 вечера; по этой записи можно точно установить, в какие именно часы происходил ужин Петра с послом и тремя генералами[688].

10 сентября, в субботу, Петр был у Лефорта, где опять видели его Гордон и цесарский посол. «После обеда, — отмечает Гордон в дневнике, — я был у генерала Лефорта, куда пришел также его величество. Императорский посол, которого я там встретил, подвез меня домой». Гвариент в упомянутом выше черновом проекте депеши сообщает также некоторые подробности этого свидания: «В прошлую субботу я сделал визит генералу Лефорту, там были также генерал Гордон и бывший посол Головин, вскоре затем пришел сам его величество и весьма милостиво меня обнял. После небольшого разговора они поднесли мне стакан пива и спросили меня совершенно запросто, благосклонны ли ко мне граф Кинский и фельдмаршал Штаремберг и пишу ли я им иногда, на что я с должным респектом утвердительно ответил. Они отвели генерала Гордона в сторону и очень оживленно с ним беседовали добрую четверть часа, затем поднесли мне стакан вина и отпустили меня»[689].

Послу пришлось взять на себя заступничество по делу, в которое ввязался некий цесарский подданный, состоявший на русской службе, сапер по имени Урбан. В сильно нетрезвом состоянии возвращаясь верхом в Немецкую слободу, этот сапер был задет каким-то русским прохожим обывателем, который осыпал его бранью. Не стерпев оскорбления, Урбан выстрелил из пистолета и ранил обидчика. Спохватившись затем, он, чтобы дело не получило огласки, вошел с раненым в сделку и уплатил ему четыре рубля. Однако случай стал известен царю. Некоторые, пишет Корб, рассказывая об этом происшествии, указывали на опьянение Урбана как на смягчающее вину обстоятельство, но царь высказал противоположный взгляд, сказав, как передает его слова, Корб: «Sauffen — Rauffen (напиться — подраться) еще извинительно, но Sauffen — Schiessen (напиться — стрелять) не должно оставаться безнаказанным». Урбану грозила печальная участь, однако по ходатайству посла он был избавлен от смертной казни и приговорен к наказанию кнутом. Тогда посол вновь вмешался и просил о его полном помиловании, чего и достиг[690].

Цесарское посольство ехало в Москву с двумя делами: во-первых, уладить вопрос о водворении в Москве католических миссионеров; во-вторых, наблюдать за действиями московских войск против турок. Первый вопрос был благополучно улажен, допустить же посла до наблюдения за войсками в Москве не собирались, вероятнее всего потому, что цесарский двор был уже на пути к заключению мира с турками. Так как послу делать более в Москве ничего не оставалось, а на содержание посольства расходы шли из казны, то 12 сентября Гвариенту было объявлено из Посольского приказа, что царь соизволяет отпустить его домой. Посол решительно запротестовал: «воле царского величества он не противен», однако же не смеет уехать, не получив предварительно отзывных грамот из Вены, о чем ему точно предписано в данном ему наказе. Кроме того, ему указано быть при русских войсках наподобие того, как при цесарских войсках состоял Адам Вейде, и доносить о войсках цесарю, и, наконец, он сообщал, что со следующей почтой он ожидает присылки бумаг по некоторым, касающимся обоих государств делам, о которых он будет докладывать царю. По всем этим соображениям возвращаться в Вену посол считал невозможным и просил, чтобы царь повременил его отпускать. 14 сентября боярин Л. К. Нарышкин докладывал Петру в Преображенском об этой просьбе посла и о тех соображениях, в силу которых он затруднялся отъездом. «Великий государь указал» по этому докладу «цесарскому посланнику по его прошению до присылки к нему новых цесарских указов… что будут к нему некоторые дела, надлежащие обоим государствам… вскоре присланы, побыть на Москве до своего великого государя указу и о том ему сказать». Такой царский указ был ему объявлен 16 сентября. «И посланник великому государю за то, что ему на Москве побыть велено, бил челом»[691].