Ролан Барт. Биография

Тифен Самойо
100
10
(1 голос)
0 0

Аннотация: Биография Ролана Барта (1915–1980), центральной фигуры французской мысли своего времени, опирается на неизданные материалы (архивы, ежедневники, записные книжки), проливая свет на его политические позиции, убеждения и пристрастия. В ней детально описаны темы его работ, защищаемые им авторы, разоблаченные им мифы, прославившие его полемики ― мы увидим, как чутко он вслушивался в языки своего времени. Барт обладал необыкновенным даром предвидения: мы до сих пор читаем его, потому что он исследовал территории, которые ныне нами освоены. Рассказ о его жизни помогает понять, насколько последовательным был творческий путь Барта, где ориентиром ему служили желание, необыкновенная восприимчивость к материалам, из которых соткан мир, а также недоверие к любому авторитетному дискурсу. Сделав основой своей мысли фантазм, он превратил ее одновременно в искусство и приключение. Погружение в его жизнь, в форму его существования позволяет понять, как Барт писал и как литература у него становилась самой жизнью.

Книга добавлена:
4-03-2023, 08:43
0
311
138
Ролан Барт. Биография
Содержание

Читать книгу "Ролан Барт. Биография"



Нарезки

Потребность в децентрировании прослеживается также в изданиях 1970 года – «S/Z» и «Империи знаков». Эти книги были закончены до отъезда в Марокко[810], но гранки он получил уже на месте. Несмотря на ощутимую разницу между двумя книгами, можно заметить, что они обе предстают под знаком нарезки: «S/Z» в нарезке на синтагмы или лексии, сопоставимые с «членением звукового потока на такты»[811]. В «Империи знаков» это понятие очень скоро появляется в связи с японской кухней. «Единственное воздействие, которое они успевают претерпеть, – пишет он о японских продуктах, – это резка»[812]. В обоих случаях разделение не отделяет, не рассеивает, но подчеркивает единство целого. Неприятное чувство, которое обычно вызывает нарезание как отсечение или зачеркивание, происходит от того, что у нас иные разделения. Через своеобразное заражение кастрацией, в котором состоит суть новеллы Бальзака, Барт дробит тотальность, чтобы довести вещи до состояния фрагментации, более близкого к истине. Он очень внимательно следит за этим на семинаре по «Сарразину»: объекты, слова – это уже нарезка. Необходимо привыкнуть мыслить иначе, по-иному взглянув на текст и на реальное как текст. Производить нарезку по иным принципам: «Процедура всех, кто ищет нечто мелкое и ускользающее в большом однородном пространстве»[813], авгуров, археологов, золотодобытчиков. Таким образом, эти две книги знаменуют подлинную перемену в творчестве Барта, и их сила, ощутимая и сегодня, в значительной мере связана с переворотом в западном означающем, который они совершают, децентрируя отношения субъекта со смыслом, отказываясь от символизма и глубины. Отказываясь от модели, трансцендентной по отношению к множеству текстов, «S/Z» имеет в качестве главной методологической посылки то, что каждый текст сам себе является моделью и должен рассматриваться в своем отличии, вплоть до едва ощутимых вибраций, которые, собственно, и образуют событие этого текста. Подобно сатори в дзене, «более или менее сильному подземному толчку (совершенно будничному), сотрясающему знание, субъекта»[814], тоже в своем роде происшествию, по закону тектонических пластов какая-то зона текста может расшатать смысл, который, как казалось, можно в нее вложить.

В этой перемене «S/Z» представляет теоретическую и методологическую сторону, а «Империя знаков» – этическую. Барт признает, что теоретический поворот, произведенный первой книгой, идет от того, что он отказался представить в ней общую структуру, которая бы потом позволила производить анализ любых текстов, как это было с «Введением в структурный анализ повествований». Эта перемена задается самим подходом. Разглядывая объект с разных ракурсов, медленно продвигаясь вперед, он трансформирует сам этот объект: «Так шаг за шагом продвигаясь по тексту, я изменил объект и благодаря этому пришел к той теоретической перемене, о которой только что говорилось»[815]. Барт признает, что эта перемена была также вызвана чтением других: «Это произошло еще и потому, что вокруг меня были ученые, „формулировщики“, такие как Деррида, Соллерс, Кристева (разумеется, всегда одни и те же люди), которые многому меня научили, пообтесали меня, убедили»[816]. Мы уже сказали о том, насколько он был обязан Кристевой идеей плюрализации текста и отказа от сведения целого к единству. Теперь следует остановиться на том, чем он обязан Деррида, или скорее на том, за счет чего они оба в один и тот же момент стали изобретателями метода. Их параллельное движение опирается на две операции: деконструкцию – развертывание, членение – и анализ. Важно, что проблематизация метафизики у Деррида или западных механизмов порождения смысла у Барта проходит через чтение, которое производит эти операции: читать, перечитывать все, чтобы связать иначе, выйти за пределы школярских или культурных ограничений. Чтение и письмо больше не рассматриваются как разные виды деятельности, но переопределяются вместе, чтобы участвовать в реформировании смысла. Убежденность в том, что эти два вида деятельности нельзя разделять, открывает путь замечательным открытиям в отношении чтения, перечитывания, ритмов, управляющих чтением: в зависимости от того, с какой скоростью происходит чтение, быстро или медленно, вещи, казавшиеся непрозрачными, становятся ослепительно ясными. Поразительно, что как раз в тот период, когда Барт все явственнее заявляет о своих классических вкусах и безразличии к авангарду, в своих теориях чтения он показывает себя редким новатором. Сила книги Пьера Гийота «Эдем, Эдем, Эдем», по его мнению, в том, что роман расшатывает наши привычки к линейному чтению, которое противится, например, повторению. А сила его собственного критического метода в том, что он в конечном счете позволяет писать по-иному: «Читать – значит выявлять смыслы, а выявлять смыслы значит их именовать; но ведь все дело в том, что эти получившие имена смыслы устремляются к другим именам, так что имена начинают перекликаться между собой, группироваться, и эти группировки вновь требуют именования: я именую, отбираю имена, снова именую»[817]. Имя этой нескончаемой операции – анализ. Единственное условие: она должна мыслиться без завершения в синтезе, как скольжение и становление – то, что Деррида называет различением. У Деррида чтение тоже включает в себя письмо. Письмо характеризуется в первую очередь текстуальностью, которая есть одновременно и закрытие, и не-закрытие текста: «Нельзя помыслить закрытие того, у чего нет конца. Закрытие – это кругообразный предел, внутри которого повторение различия повторяется бесконечно долго. То есть это пространство его игры. Это движение является движением мира как игры»[818]. Примечательно также, что утверждение себя в качестве писателя или, по крайней мере, публичное выражение желания писать происходит в тот момент, когда его метод текстуального анализа позволяет ему утвердиться как критику и как читателю. Понятие текста-чтения переводит и снимает этот парадокс, делая из читателя производителя текста. Работать в означающем – значит просто дать себе возможность писать.

Итак, заслуга «S/Z» в том, что эта книга стала первым погружением в неизвестный и непрозрачный мир чтения, который всегда стремилась канализировать институция. «В тексте говорит один только читатель»[819]. Барт снова берется за классический текст, который, подобно Расину, был присвоен школьным и университетским чтением, и подходит к нему так, чтобы полностью разрушить его коды. Он дестабилизирует текст Бальзака, показывая, что он просто не подчиняется классическому закону репрезентации, то есть правдоподобия. Барт создает свободную территорию, открытую для любых присвоений и желаний. Форма текстов не является ни архитектурной, ни приведенной к единообразию: она теряется в бесконечных движениях и модификациях, отсылающих к прочитанному, увиденному, прожитому. Таким образом, каждый код – это одна из сил, которые могут овладеть текстом, показать его вариации, его множественность, его «муар». Чтение помогает распутать происхождение высказываний и дискурсов.

И тогда лучший способ представить себе классическую множественность – вслушаться в текст как в полифонию переливающихся голосов, которые звучат на разных волнах и время от времени внезапно затухают, причем само это затухание позволяет высказыванию неприкаянно блуждать от одной точки зрения к другой: эта тональная неустойчивость (в современном тексте доходящая до полной атональности) делает письмо подобным муаровой поверхности, поблескивающей переливами эфемерных происхождений[820].

Первые читатели текста поняли новаторство этого подхода: в своих письмах они часто дополняли бартовское прочтение собственным, следуя за движением, начатым самим текстом, как это сделал Леви-Стросс с семейством Сарразин или Поль Тевенен, написавшая длинное письмо с комментариями о том, что sarrasin – это гречка, а Zambinella – маленький окорок[821]. 4 августа 1969 года самый первый читатель, то есть издатель и друг Франсуа Валь, признается, что уже заранее «завидует» необычайному теоретическому прорыву книги: «Тебе удалось: а) показать бесконечную открытость лексий и кодов, об этом хочется читать еще и еще… б) втянуть твоего читателя в процесс анализа, в сопряжение бесконечности связей с непобедимостью прогресса: здесь кастрация (или даже кастрированность как состояние) мало-помалу все подтачивает, и читатель (другой читатель: РБ) находит повод для песни, которая на вес золота». Далее в письме Валь дает несколько разумных советов, которые Барт, судя по всему, не учел при повторной редактуре, если судить по исправлениям, внесенным в гранки, и в конце пишет:

Что заставляет читать тебя, так это монтаж текста-чтения, необозримости, систематического терпения: ткани, голосов и уровней партитуры, и сплетения прогресса… но более всего то, что ты доходишь до упора, пройдя через знак, затухание голосов, псевдо-эмпиреи последовательностей действий, наложение портрета, означающее-заключение, неоперабельное, имя собственное, шедевр, сцену (превосходный разбор) и подвешивание, через все то, что так давно хотелось одолеть и что ты сшибаешь одним махом.

Он передает рукопись второму читателю, Филиппу Соллерсу, который тоже находит ее восхитительной. Соллерс оценил «абсолютно капитальное подрывное воздействие» и понимает, что, переписав «Сарразина», Барт создал шедевр, до него не существовавший. Неудивительно, что в момент выхода в феврале книга получила безоговорочное одобрение Деррида:

Дорогой друг, просто-напросто выражу вам мою признательность и восхищение «S/Z». Ни с одним другим текстом не чувствую я сегодня такого абсолютного согласия, вовлеченности. То, как он составлен, поставлен, делает «S/Z» тем, что раньше, в старом коде, называли моделью, или методом, или образцовой референцией. В любом случае намечать, множить, «освобождать» новое пространство литературы и письма – все это, я уверен, «S/Z» делает и еще долго будет делать.

Жиль Делёз также похвалил «столь новый метод» и силу книги, в которой он увидел, в своей тогдашней терминологии, «новую машину». Жаклин Риссе, в свою очередь, сочла, что в тексте делается все, чтобы столкнуть читателя с его «желанием вымысла», а Мишель Лейрис извинился за то, что замешкался с ответом, но только потому, что с этой книгой он заново учится читать («и это обучение, увлекательнейшее, явно будет довольно долгим»)[822]. Психоаналитик Жан Ребуль, свой долг перед которым Барт признает в начале книги, поскольку именно его статья о новелле Бальзака (прочитанная по совету Батая), привлекла его внимание к этому тексту[823], также выражает живейший интерес к его разбору.

В свою очередь, специалисты по Бальзаку сбиты с толку или даже демонстрируют откровенную враждебность. Полемика, подобная той, что имела место в связи с книгой «О Расине», не повторилась, но было несколько очень резких реплик. В Le Monde Пьер Ситрон раскритиковал метод, «подчеркивающий субъективную сторону любого чтения», а Пьер Бербери, критик-марксист, выносит книге настоящий обвинительный приговор, который публикует в L’Année balzacienne, так что может создаться впечатление, что за ним стоят все специалисты по Бальзаку. Первая претензия касается выбора второстепенного произведения, которое заслоняет все остальное творчество писателя. Вторая – методологическая и направлена против импрессионистского характера бартовского прочтения. Третье важное возражение связано с тем, что Барт якобы забывает об истории (в частности, о социально-политическом аспекте новеллы, написанной сразу после революции 1830 года)[824]. Однако, за исключением некоторых мест, специализирующихся на изучении Бальзака, «S/Z» получил единодушное признание в интеллектуальном поле, изобретя нового читателя, представив собственных читателей другими авторами. Барт признает, что реакция на книгу в обычных критических изданиях и в письмах, в том числе от незнакомых читателей, которые «умножали смыслы, найденные мною, обнаруживая новые», стала главным оправданием его работы[825].


Скачать книгу "Ролан Барт. Биография" - Тифен Самойо бесплатно


100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Книжка.орг » Биографии и Мемуары » Ролан Барт. Биография
Внимание