Гамбит некроманта

Глава 19

Узкие улочки, старые, медленно, а то и весьма активно разрушающиеся здания. В двух шагах — Садовая (ну хорошо, чуть дальше, но дело это не меняет). Совсем немного пройти и выйдешь на бульвар, где в рядах подросших в двадцатом веке домов нет-нет, а встречаются двухэтажные постройки девятнадцатого. Серо, грязно, на асфальте дыры да колдобины — одним словом, некомфортно. Хотя, конечно не так, как в последнее десятилетие прошлого века. Тогда даже она боялась выходить на улицу.

Вовсе не потому, что на нее могли напасть — Лина лишь с виду выглядела беззащитной, да и одеваться предпочитала, придерживаясь давно привычного и милого сердцу стиля, не напяливая разукрашенные в жуткие цвета тряпки и не привлекая внимание шутовским макияжем. Вечно издающая последний писк, но никак не издыхающая мода в девяностые была особенно отвратительна.

Отбиться от маньяка в подворотне, а потом сделать так, чтобы он более никогда и ни на кого не напал — дело плевое в сравнении с тем, как измывались над людьми те, кто дорвался до власти. И с этим Лина, увы, не могла ничего поделать. Сердце рвалось и истекало кровью, и она пыталась помочь всем, до кого могла дотянуться. Но их было слишком много. Однажды… кажется во время самой страшной войны кто-то из тех, кто и развязал ее, решив, будто халявное благо для кого-то конкретного стоит большой крови, сказал ей… Что же он сказал?..

Лина нахмурилась, припоминая, сбилась с шага и лишь потому сумела расслышать легкие шаги за спиной. Она вздрогнула. Сердце пропустило удар, а затем несколько раз судорожно сжалось — отнюдь не от страха. Кто-то шел именно за ней, имея сильное, непреклонное намерение отыскать и… А вот что дальше Лина не «видела». Не человек, не маньяк, не убийца — это она могла утверждать точно. И очень опасный именно для нее — в том не приходилось сомневаться.

Она редко сталкивалась с теми, кто мог бы не внять ее прямой просьбе. Потому Лина и носила очки, помня о некогда владевшей ею сильной близорукости. С их помощью она научилась брать под контроль собственный дар, быть почти как все: обычным человеком и общаться с такими же обычными или почти обычными людьми нормально, не превращая в марионеток, соглашающихся с ней буквально во всем. Дар убеждения — то еще проклятие. Тот, кто может насиловать чужую волю безнаказанно и внушить собственное видение и точку зрения практически кому угодно, невероятно уязвим и подвергнут сомнениям, которых лучше бы не замечать, иначе путь в бездну отчаяния слишком явен. А Лина любила жить и людей. А еще — удивляться. Но, разумеется, никто не поверил бы ей, начни она рассказывать банальные истины о том, что внутри абсолютно каждого человека находится целый мир, познать который нельзя и за всю жизнь. А если учитывать то, что мир этот переменчив, а не статичен — тем более.

Она ускорила шаг, сильно жалея о том, что глубокой ночью в эти дворы так называемого центра — центру положено быть удобным для жителей, разве нет?! — не заезжают таксисты. Лишь те, кто живет в каком-нибудь из девятиэтажных домов с постоянно заполненными парковками и дворами, попросту не рассчитанными на такое количество автомобилей у их жителей — но такие не повезут. Конечно, можно снять очки или взглянуть поверх квадратных линз и попросить по-особенному, но Лина предпочтет встретиться с преследователем нос к носу. За свою нечеловечески-длинную жизнь и несколько чудом пережитых войн и революций она если что и уяснила на зубок, то невозможность предательства себя. Одно маленькое отступление от принятых самой же принципов — неминуемый путь в бездну.

Преследователь не поспешил вслед за ней, но его шаги зазвучали отчетливее и словно бы ближе: то ли Лина, сосредоточившись, начала слышать их лучше, то ли ее скоро настигнут. Море огней впереди указывало на широкую улицу или бульвар. Можно бежать туда, повинуясь давнему, как три мира, инстинкту: где светлее, там и безопаснее. Так еще, наверное, древние люди полагали, разжигая костры и поддерживая огонь по пещерам, а еще — путники, застигнутые ночью или ненастьем в дороге. Обманчивое благополучие — вот что такое этот яркий электрический свет большого города. Поскольку, поддавшись ему, она станет мотыльком, летящим на смерть. Три часа ночи! К кому она обратится за помощью в такое глухое время?! И даже если удастся «поймать» попутку, не поставит ли ни в чем неповинного водителя под удар неизвестного?

Лина оглянулась, но, разумеется, никого не разглядела. Нет-нет, туда она не пойдет. Но что же тогда остается? Выбрать подворотню потемней и закуток поукромнее? Спрятаться там, внушить самой себе, а заодно и окружающим, что никто, звать никак, маленький, серый, худой крысенок, совершенно неинтересный даже кошке, а уж грозному гордому и сильному человеку — тем более?.. Ох, поможет ли это от преследователя, идущего на огонек ее души?

Она побежала, благо остроносые туфли, лишенные каблука, были достаточно удобны и не уродовали стопы, а юбка, пусть и считалась по нынешним временам старомодно-длинной, не стесняла движений и не путалась в ногах — во всяком случае не у той, которая и закованная в корсет и бальное платье могла дать фору любому бегуну. Мягкая подошва слегка пружинила, практически не производила шума, но преследователь наверняка слышал. И он сам шаг не ускорял и не удлинял — Лина могла ручаться. Тем неотвратимее и страшнее он приближался. Так ходят стражи Нави, переняв отвратительную манеру у своей Госпожи и некоторых потусторонних созданий, от которых, сколь ни старайся, убежать невозможно.

Оглушенная неожиданной догадкой, Лина шмыгнула за угол и влетела в кого-то. Кулаки она держала поднятыми — бегать удобнее, когда руки действуют вместе с ногами — а потому машинально и со всей силы ударила ими в твердую грудь, поначалу показавшуюся и вовсе каменной.

— Некр… — выдохнула она, наконец разглядев смертельно-бледное, усталое и осунувшееся, но по-прежнему безупречно-красивое лицо, лишенное и возраста, и намека на принадлежность к какой-либо из людских рас, существующих сейчас на планете. — Как же ты напугал меня!

Он промолчал, слегка склонил голову к плечу, нахмурился — точно услышал, но словно бы не осознал смысл ее восклицания. Смоляная бровь дернулась в характерном удивленно-насмешливом жесте, вернее, сделала намек на него.

— Что с тобой, друг мой? — обращение сорвалось с губ раньше, чем Лина подумала о том, что все могло перемениться за столько лет, и, немедля, обругала себя последними словами: какая разница поменялось ли его отношение к ней, сама-то Лина не собиралась отказываться от дружбы и, тем более, благодарности. Именно Некр спас ее несколько десятков лет назад, прикрыв и от своих, и от чужих, и от безликой металлической и пороховой смерти! Она жива лишь благодаря ему — отменить не выйдет. — Да на тебе лица нет! Краше в гроб кладут.

Последнюю фразу она произнесла не просто так. Находись глава Гильдии некромантов перед ней воплоти, в здравой памяти и разуме, непременно съязвил бы и напомнил о том, что и кладут, и поднимают, а порой и встают сами, коли приспичит или желание имеется. Однако Некр остался безразличным к ее словам.

— Чего ты хочешь?..

Наконец-то она задала правильный вопрос, хотя лучше бы его не произносила. Тонкие, аккуратно очерченные губы с коростой запекшейся крови на нижней дрогнули. Лопнула потревоженная ранка, блеснула алым неестественно-яркая в столь неверном свете кровь, потянулась струйкой вниз, по подбородку и по шее, заставив задохнуться от острого желания стереть ее, а заодно и вспыхнувшее свечой в глухой ночи отвратительно-плохое предчувствие. Возможно, она сумела бы отвратить беду, но уже потянувшиеся к его лицу пальцы Некр перехватил неуловимым ее взгляду, быстрым движением, сжал не больно, но пресекая даже саму мысль попытаться вырваться.

— Ты идешь со мной.

— Постой… зачем? Куда?.. — голос дрогнул, но какая по сути разница, если ее так и так не слышат? То есть слышат, но не понимают — это в тысячи, миллионы раз страшнее.

— Не бойся, вреда я не причиню.

— Было бы кого бояться! — выкрикнула Лина дерзко и даже зло. — Хотел бы убить, вел себя иначе. К тому же повелители Нави не простят! — ну да, это были непреложные истины. Последнюю сам же Некр ей и втолковывал, сидя на собственном походном мешке в каком-то окопе: грязный, с пробитой осколком, наскоро перевязанной головой, белесым шрамом, пересекающим бровь, нынче совершенно невидным, подбитой скулой, насмешливо-злой, легкий и пьянящий, словно молодое вино, которое Лина искренне любила, сколько себя помнила.

Он совершенно не опасался ее силы и просил не бояться его.

«Ты все равно не могла и не можешь повлиять на мое решение, — говорил он чуть надменно, лениво растягивая слова. — Я принял его, еще до знакомства с тобой. И записал! Приведя аргументы, способные убедить, если не любого, то меня точно».

«А если я попрошу уничтожить эти записи?» — спросила тогда она из чувства противоречия и желания чуть-чуть укусить настолько самоуверенного сверха.

«А вот это фигушки, фройляйн, — интонационно выделив обращение, усмехнулся Некр. — Я ведь сам не помню, как это сделал и куда их засунул», — сказал он и состроил такую гримасу, что она — действительно перепуганная насмерть, отчаянно желавшая выжить, плачущая каждую ночь, — рассмеялась.

Некр немало сил приложил к созданию коалиции, и он же твердо решил отойти от поставленной лидерами Ордена и метаморфов, а также согласными с ними колдунами и ведьмами задачи уничтожить библиотекарей — всех, кого только сумеют отыскать. Лина сверхов не винила, наоборот: заваривших эту кашу следовало убить и осудить вместе с фашизмом. Если заодно прервут и ее жизненный путь — невелика потеря. Как бы ей ни хотелось жить, разделаться с темными «кукловодами» важнее. Однако Некр считал иначе и полностью соглашался с повелителями Нави в том, что светлых библиотекарей нужно охранять.

И вот теперь он вернулся… ворвался в ее жизнь — изнеможенный, больной, с потухшим и пустым взглядом!

— Да очнись же ты! — от звонкой оплеухи, зачесалась-заколола ладонь, а кожа заныла. Каково было некроманту Лина решила не думать, к тому же он даже не вздрогнул и препятствовать ей, тем более давать сдачи счел ниже собственного достоинства, хотя вряд ли считал невозможным поднять руку на женщину в принципе: и среди сверхов, и среди людей встречаются разные твари, которых точно не стоит выделять по половому признаку, если, конечно, желаешь жить долго и счастливо.

— Тебе ничего не угрожает, — повторил он холодным, безразличным тоном. — Я отведу тебя в особняк. Ни в чем нужды не возникнет.

Кроме свободы — повисло в воздухе непроизнесенным. Но вовсе не заточение в подвале или комнате волновало Лину. Не виси над ней то, что она полагала долгом, она обрадовалась бы и Некру (она была искренне счастлива увидеть его, пускай и такого), и этому нелепому похищению. Полно! Она сама постучала бы в дверь гильдейского особняка и попросила убежища, прекрасно зная, что отказа не будет. Но ведь и доверия — тоже. Особенно сейчас. А ей требовалась возможность действовать и перемещаться — незаметно, без лишних глаз и ушей — по городу.