Петля

X

Они ждали у бензоколонки, пока Жампахов трактор насытился топливом. Их машину, невыразительного серого цвета, Красная Горка хорошо уже знала и привыкла к ней.

Абсолон покашливал — погода была будто на заказ для астматиков, а вдобавок еще над всей Горкой стоял запах навозной жижи и отходов сахарной свеклы. Марек морщил нос и выглядел весьма неприветливо.

Заправившись, Жампах тщательно обтер куском промасленной тряпки цистерну своего транспорта и не спеша уселся за руль. Из выхлопной трубы вылетело облако жирного, черного дыма, и трактор направился к продовольственному магазину.

— Сидит за баранкой, как собака на заборе, — заметил Марек.

Из местного почтового отделения вышла почтальонша, тучная, судя по лицу, ворчливая женщина, в дождевике, накинутом на черную форменную пелерину, поболтала с управляющим «Романса» и направилась к площади. Жампах скрылся в магазине.

Было около десяти утра. Марек, обернувшись, глядел из-за плеча сквозь забрызганное грязью заднее стекло на все это слякотное ненастье.

— Да, — сказал он. — Потеряли мы свидетеля. Нашего единственного свидетеля, шеф. Вчера ветеринар на веки вечные усыпил Зузу. У нее была какая-то язва на носу, что ли... Срнцова теперь как помешанная...

Марек говорил правду. «Главный свидетель» расстался с жизнью — Марек услыхал об этом внизу в погребке за ужином и подумал: все-таки занятно, что собака испустила дух именно тогда, когда ею заинтересовался уголовный розыск. Он с любопытством ждал, как отнесется к этому известию Абсолон, но тот лишь проворчал:

— Еще когда я заходил к Срнцовой, псинка была уже одной ногой в могиле.

— Ну, я бы не сказал этого, — возразил Марек, вспомнив свой незадачливый визит.

У здания МНК Марек заскочил за сигаретами в табачную лавку и у входа столкнулся с почтальоншей, которая нечаянно наступила ему грязным резиновым сапогом на новый замшевый ботинок итальянского производства.

— Черт подери, — не сдержался Марек.

— Извините, — испуганно охнула женщина и вся залилась краской.

— А, ерунда. — Лицо у Марека вытянулось: в замшу въелось черное, маслянистое пятно. «Что ж, отлично начинается день», — досадливо подумал он.

В одиннадцать должен был прийти Кратена. О его отношении к Краловой кудахтали все куры в Красной Горке, однако, в отличие от первого предварительного опроса, теперь он изменил тактику — отвечал неохотно, запинался, пожимал плечами и твердил одно: я вам уже все сказал... я не помню этого...

Когда ему напомнили его прежние высказывания о том, что Анна якобы сама навлекла на себя смерть своим легкомыслием, он только поморщился и сказал:

— Мало ли что когда скажешь... А на деле выходит по-другому...

Он с опаской избегал всего, что могло хоть как-то, даже косвенно, затронуть его отношение к Аничкиной матери. Марек был убежден, что дальнейшие беседы с паном Кратеной — только потеря времени: его не заставишь говорить о том, о чем говорить он не хочет. Еще оставалась надежда, что даст показания сама Кралова — ведь кто же иной мог дать более достоверные свидетельства о последних днях жизни Анны, чем ее мать? Но когда она заговорит и заговорит ли вообще — это было неясно даже врачам. Очнувшись от шока, Кралова впала в тяжкую депрессию. Безразличная ко всему, глубоко погруженная в мрак своей истерзанной души, она проводила долгие часы, глядя в тускло освещенный квадрат окна. Врачи могли делать с ней все, что угодно, — она не противилась, ее разрыв с внешним миром был настолько полным, что она превратилась в механизм, способный лишь двигаться и каким-то образом существовать. В отделении не было человека, который не относился бы к ней с состраданием.

Кратена явился в МНК точно, минута в минуту, в белом, явно новом халате. Абсолон заговорил с ним о поездке с пани Краловой. Пан Флориш говорил медленно, тихо, магнитофонная лента непрерывно шуршала.

— Было славно... ехали прекрасно... у нее было хорошее настроение, мы болтали о том, о сем...

Послышался робкий стук в дверь, соединявшую временный кабинет следователей с канцелярией МНК. Кратена замолчал.

Марек встал и открыл дверь.

— Вас спрашивают.

— Меня?

— Кого-нибудь из вас.

Марек вышел в коридор. Облокотившись о перила, стоял Горилка и по старой тюремной привычке курил в ладонь. Увидев Марека, он притушил сигарету и опустил длинные руки вдоль тела.

— Ну и ну, — удивился Марек. — Что творится на свете...

Но тут же посерьезнел: Горилка выглядел очень озабоченным. Он протянул Мареку Аничкину фотографию.

— Вот вам фото. И еще одна вещь. Рембранту сдается, что он эту девчонку где-то видел. Сказал, что вероятней всего у Фраера. С каким-то малым была там...

У Марека чуть стиснуло сердце.

— Кто это — Рембрант? — спросил он, стараясь казаться невозмутимым.

— Как, вы его не знаете? — от души удивился Горилка и скорчил изумленную рожу.

— Не дури, будь любезен.

Горилка «был любезен», и Марек узнал, что речь идет об одном талантливом молодом художнике, который запил оттого, что сжег добрую половину своих картин.

— Он совсем рехнулся, — рассказывал Горилка. — Купил несколько бутылок вина, позвал ребят и стал все засовывать в печь — ну вы бы видели, как все пылало. Точно нефть. Масло же. По мне, так замечательные все картины, а он никого слушать не хотел и только орал — дерьмо все, мазня, ничего я не умею, ничего, я совершенный идиот, бездарь. Так вот, значит, эту девчонку он точно видел — у него на личности колоссальная память. Он сказал — н-да, эту кису я видел как-то у Фраера, была она там с одним субчиком. Рембрант, значит, жуть как разъярился, когда я сказал ему, для кого это нужно, ну, а когда я объяснил все — он успокоился. Можете мне поверить, я не треплюсь.

— Да я бы тебе этого и не советовал, — машинально ответил Марек.

Через десять минут Марек с Горилкой уже мчались в служебной машине по направлению к городу.

— У него мастерская в старом развалившемся магазине, — сказал Горилка. — Рванем напрямик по этой улице, как раз вон тот угловой дом.

Они остановились у двухэтажного ветхого дома, предназначенного, вероятно, на слом.

Горилка задубасил по заржавелым жалюзи.

— Рембрант, вставай.

В ответ ни звука.

Горилка не сдавался. Под его ударами жалюзи дрожали и дребезжали. Мертвая тишина.

— Может нет дома, а? — досадливо предположил Марек.

— Он дома, — сказал Горилка. — По замку видать. Но, должно быть, перебрал вчера лишнего, не иначе.

— А может, вот этим попробуете, — вмешался в разговор шофер и подал Мареку увесистую палку.

— Хорошая мысль, — радостно согласился Горилка и заиграл на жалюзи такую симфонию, что во втором этаже распахнулось окно и хриплый женский голос завизжал:

— Вы что себе думаете? Ведь здесь люди живут! Убирайтесь-ка, не то милицию позову...

Но в этот момент внутри раздалось наконец покашливание, и Горилка завопил:

— Черт бы тебя побрал, Рембрант, вставай!

— Отвяжись, — прозвучало в ответ.

— Рембрант, не валяй дурака. Я здесь не один, — настаивал Горилка, глядя извинительно на Марека, точно хотел сказать: ну вот, видите. Но Марек заявил коротко и ясно:

— Откройте, милиция.

Минутная тишина, потом раздалось шарканье ног.

— Может, у него там краля, — шепнул смущенно Горилка.

— Один момент, — раздалось снова за жалюзи.

Загремел ключ, раздался металлический звук, точно по каменистой дороге катилось пустое ведро, жалюзи взлетели, и Марек лицом к лицу очутился с мужчиной, щурившимся на свет отекшими глазами ночного существа, потревоженного во время спячки. Марек вытащил удостоверение и изложил цель своего прихода.

— Ага, вот о чем речь, — сказал Рембрант.

Он пригладил ладонью взъерошенные усы и пригласил войти.

В комнате пахло скипидаром и ромом.

— Хотите рому?

— Вы могли бы вспомнить точно, когда вы эту девушку видели? — сразу приступил к делу Марек.

Рембрант ополоснул лицо, вытер его суровым полотенцем, потом обмотал полотенце вокруг шеи, точно шарф, и разлил ром в жестяные кружки.

— Это было... в августе, пожалуй, да, но когда, постойте... что я мог делать у этого идиота Фраера, должно быть, я получил какие-то гроши, не иначе...

Марек вытащил фотографию Анны.

— Это точно была она?

Художник рассматривал фотографию самым внимательным образом.

— Наверняка.

— А как выглядел тот, кто был с ней?

Рембрант возвратил Мареку фотографию и отхлебнул из кружки.

— Это похуже. Но в этом малом было что-то особенное. Но что же это было?.. Что это могло быть?..

— Попробуйте его описать, пан...

— Навратил — мое имя. Но запросто можете называть меня Рембрантом, мне безразлично. Описать... Худой такой, длинный, нормальный симпатяга... да... постойте... Парень был беленький. Белоголовый, вот что. Безошибочно. У него были какие-то особые волосы. Белые, даже чуть серебристые, понимаете? Черт возьми, голова у меня сегодня тупая. Когда он к ней наклонялся, в этих волосах отражался свет из окна. Лицо... глаза... должно быть, вот так...

Художник схватил лист бумаги. Набросал лицо, потом пристально взглянул на свое творение, смял и швырнул на пол.

— Нет, не то.

Марек заметил, что этот человек рисует левой рукой. Лица рождались легко и свободно, всего несколькими штрихами черного фломастера. Марек весь напрягся в ожидании.

— Вот, пожалуй, уже похоже.

Оба наброска — лицо Анны и лицо неизвестного юноши — Марек старательно спрятал. Потом чокнулся с художником.

— Он вроде сказал, — художник кивнул в сторону Горилки, — что эту девушку кто-то убил. Это правда?

— Правда, — ответил Марек. — Пока что мы еще не знаем, кто, но думаю, скоро узнаем. Ну, до свиданья. Вы даже не представляете, как вы нам помогли. Если бы вы еще вспомнили, когда вы их видели...

— Сегодня, должно быть, это не получится, но вообще-то вспомню, — сказал художник.— Я тогда наверняка получил какие-то гроши, а со мной это не часто случается.

Марек довез Горилку до самого «Виадука».

— Ты платил за автобус? — спросил Марек.

— Мелочь, — проворчал Горилка.

— Вот деньги, и спасибо тебе.

Горилка заморгал глазами:

— Я, пан лейтенант, тронут. Уж мне-то есть что вспомнить, но чтоб фараон сказал мне спасибо, такого еще не бывало.

— Давай получай поскорее штамп в паспорте, — напомнил ему деловито Марек.

— Это ясно. В последнее время воздух сквозь решетку мне не на пользу.

Марек заехал в уголовный розыск и просмотрел целую гору фотографий. Но ни одна из них и отдаленно не соответствовала наброску, сделанному художником. Его первоначальный пыл несколько поостыл, особенно когда он подумал, что речь может идти о чистой случайности: ведь в том, что Рембрант видел Анну в обществе мужчины, — даже если он и не ошибается — еще ничего особенного не было. И все-таки Мареку хотелось бы отыскать человека, лицо которого глядело на него с рисунка, хотелось бы поговорить с ним...

— Беленький... беленький... — повторял механически Марек, возвращаясь в Красную Горку.

Их машина въехала в деревню вслед за грузовиком, из кузова которого сыпалась угольная пыль. Вокруг костела грустно кружили вороны. Грузовик, угодив в лужу, обрызгал их лобовое стекло грязью. Водитель резко затормозил, машина едва не забуксовала. Когда они остановились перед ресторанчиком, башенные часы отбили половину второго. Марек невольно взглянул на свои — они показывали на одну минуту больше. Из погребка доносились запах пивных бочек и звяканье бутылок.