Щепотка пороха на горсть земли

Глава 1. Одинокий всадник

Впервые увидев живого мамонта, Дмитрий Косоруков размашисто перекрестился, хотя никогда не был истово верующим, а Божьему заступничеству предпочитал пару надежных револьверов. Но тут вышло как-то само собой, потому что воспитание не позволило в голос материться, стоя посреди вокзала, а крестное знамение вряд ли могло кого-то задеть. Зато спешащие люди, привычные к такому зрелищу, быстро задели самого Дмитрия, пришлось брать себя в руки, поправлять висящую на плече сумку и шагать по платформе в широком ручье пассажиров. Но на стоящее в отдалении диковинное чудовище он нет-нет да и поглядывал — с опаской, любопытством и ожиданием.

Сложно сказать, чего именно он ждал от зверя.

Вряд ли того, что огромное чудовище, покрытое коротким ежиком стриженой бурой шерсти, исчезнет подобно видению: о реальности этих гигантов Дмитрий прекрасно знал и до этой поездки. Любой офицер знал, потому что из мамонтовой шерсти шили отличные шинели, теплые и ноские. Но знать — одно, а видеть своими глазами чудовище не меньше двух саженей в высоту — совсем не то же самое.

Скорее, Дмитрий ждал, что громадине надоест мельтешение под ее брюхом, и вот тогда…

Но мамонт невозмутимо потряхивал большой шишковатой головой со спиленными бивнями, отгоняя мух, лениво тягал хоботом пучки сена со стоящей тут же тачки и неспешно пережевывал, игнорируя человеческую суету вокруг громадной тяжелой трехосной телеги, на которую грузили тюки и ящики.

Второй мамонт, еще больше первого, попал в поле зрения, когда Дмитрий миновал небольшое обшарпанное здание вокзала станции. Гигант тянул крытый фургон и выглядел столь же сонным и ленивым, как первый. Он уже не стал неожиданностью, но Дмитрию подумалось, что привыкнуть к этому будет сложно.

Мысль мелькнула и ушла, потому что наконец открылся вид на привокзальную площадь, и стало понятно, что с выводами он поспешил.

Большой железнодорожный узел Хинга, через которую проходила Великая магистраль, связавшая длинной прочной нитью восточные и западные моря, была для Косорукова перевалочным пунктом. Конечная цель его пути, медвежий угол со звучным именем Шналь, лежала в стороне от надежных дорог и больших городов, а эта станция была к ней ближайшей. Дальнейший путь предстояло проделать на лошади, которую для начала требовалось найти.

Хорошая новость состояла в том, что они здесь тоже были. В стороне под приметным, свежевыкрашенным полосатым черно-желтым столбом стояла пара извозчиков с потертыми дрожками и дремлющими, невзирая на шум и гвалт, лошадьми. В толчее виднелись всадники, через площадь катилось несколько разномастных экипажей, вдоль дальнего края площади пара серых рысаков с достоинством влекла черное ландо, блестящее свежим лаком и кожей, которое издалека казалось новеньким и чистым.

А вот плохая… Впрочем, нет, что плохого в любви местных к мамонтам? Дмитрия это никоим образом не касалось, только стало понятно, что привыкать придется быстрее: гиганты с хоботами служили тут главным гужевым транспортом, который еще даже не начали сменять автомобили. Они тягали фуры и омнибусы, и их было много. Скорее по общей массе, конечно, чем по количеству, потому что всего шесть, но…

О том, что шерстистых громадин разводили именно в этих краях, переняв манеру от желтокожих дикарей, Косоруков действительно забыл. Как и о самих дикарях чжурах: война была не с ними, с империей Чинь, а племена… Да что племена. Кого они волнуют. Даже когда кто-то из вождей решал присоединиться к одной из сторон, от них, по рассказам пехотных, было больше вреда, чем пользы. Только как проводники и годились, да и то толковый воздушник легко мог заменить их знания.

Косоруков скривился, надвинул шляпу пониже, чтобы закрывала лицо от палящего солнца, и двинулся через площадь, прикидывая, к кому лучше обратиться с вопросом — то ли к лоточникам, то ли…

Вопрос решился сам собой, когда дорогу ему заступил немолодой городовой в форменной фуражке и пропыленном холщовом кителе, из гвардейских унтеров.

— Городовой Петров, — назвался он, тронув фуражку. — Вы, сударь, в город наш по какой надобности?

— Здравия желаю, — ответил тем же жестом, — Косоруков, Дмитрий Михайлович, лейтенант его императорского величества флота в отставке, ныне — вольный охотник за головами.

— И по чью же душу вы в наших краях? — заметно потеплевшим тоном уточнил городовой. — Неужто в наш спокойный город?

— Дальше, — Дмитрий махнул рукой в сторону солнца. — Тут-то, гляжу, спокойно.

— Да уж, спокойно. Так уж спокойно, что и не знаешь, как быть, — разворчался он.

В лице скучающего городового Дмитрий нашел неиссякаемый источник сведений, не всегда полезных, но разнообразных. Петров жаловался на бандитский разгул, впрочем обычный для всей губернии в мутное послевоенное время, на сухую жару, стоявшую уже третью неделю, на подскочившие цены на коровье молоко, а мамонтовое не всякий раз пить сможешь, на…

Косоруков насилу отделался от него минут через десять, но зато теперь знал, где можно взять лошадь внаем, где ближайший участок, в котором можно получить на руки розыскные листовки, где — недорого и хорошо пообедать, а где — взять провизию в дорогу без риска нарваться на гнилье. Со слов Петрова, конечно, но он же и сам с глазами, выберет как-нибудь.

И если с провизией и обедом расчет оправдался, то с лошадью все оказалось не столь радужно. Давал хозяин всего трех кляч, а просил за них, включая залог, — как за горячих верховых лучших кровей. Сторговаться за те деньги, которых лошади действительно стоили, не вышло, но переплатил Косоруков в итоге немного и больше за собственное нетерпение: не хотелось шататься по городу в поисках других, более приличных вариантов. Да и много ли ему от этой лошади надо — дневной переход. Гнедая была вислозадой, с длинной слабой спиной и короткими ногами, всех достоинств — точеная голова на длинной шее, словно приставленная от другого тела. Ее даже звали Зорькой. Кому вообще могло прийти в голову назвать лошадь Зорькой?..

Городом Хинга оказалась небольшим, но просторным, с широкими улицами и низкими домами в окружении деревьев. Из-за сухой погоды над мостовой висела тонкая серая пыль, она скрипела на зубах, оседала на коже и покрывала все вокруг тонким белесым налетом, отчего город казался выцветшим и блеклым. Да и не только город, лес вдоль широкой укатанной дороги — тоже.

Солнце начала лета в Рождественске обжигало, но грело плохо, потому что ледяной ветер с моря еще не переменился. Вот во второй половине лета, когда потянет с суши, город раскалится до невозможности спокойно выйти на улицу, а пока там часто пригождалась куртка. Здесь же, в глубине материка, лето уже давно воцарилось и дышало сухим жаром. Неизвестно, что хуже.

К счастью, потертые летние форменные штаны и простая рубашка из беленого льна неплохо показывали себя и по такой погоде, так что от жары Косоруков страдал, но умеренно.

Солнце нещадно палило, стоя в зените, и гнедая топала по пыли настолько лениво, что казалось — того и гляди уснет и вовсе остановится. Дмитрий не пытался ее понукать, на него погода тоже действовала отупляюще. Наверное, стоило бы переждать и не тащиться в самое пекло, но не хотелось терять время, а большой разницы между жарой в темном, но душном помещении или на пропеченном солнцем, но свежем воздухе он не видел. В кабаке, конечно, имелся прохладный душистый квас — хоть залейся, но Косоруков предпочитал медленно двигаться вперед, а не заливаться на месте, ожидая у моря погоды.

Над дорогой он пока не задумывался. Она ползла строго на юг, в том же направлении располагался городок Шналь, и доставать карту не было нужды.

Чуть сильнее, чем направление и жара, беспокоили помянутые Петровым бандиты, по такой погоде как раз самое время грабить сонных путников. Но всерьез об этом Дмитрий не волновался: сдался кому-то одинокий мужчина, вооруженный до зубов и на плохой кляче. Ясно же, золота с него не поиметь, а вот свинца — можно.

Косоруков родился в столичном Павлограде на другом конце огромной империи, вырос среди тамошних туманов и болот и, честно говоря, никогда их не любил, считая климат родного города отвратительным и тяжелым. Но жизнь, как часто водится, показала всю глубину его заблуждений, когда молодого выпускника военно-морского училища отправили для прохождения службы через всю страну на Восточный флот, в город-порт Дальний вблизи губернского Рождественска. Вот там-то он и понял, что недооценивал спокойствия и уюта родного Павлограда.

Шесть лет службы на гиганте-броненосце "Князь Светлицкий", три из которых — военные, Дмитрий безуспешно пытался привыкнуть к ледяным штормам, к палящему зною и безжалостному холоду, влажному и оттого еще более лютому, чем обычно. Форменные рукавицы зимой примерзали к леерам и обшивке, а сквозь них, кажется, примерзали и руки. Летом касаться железа было еще опаснее — раскаленное на солнце, оно обжигало. Хуже было только в зимние сражения, когда жар с холодом встречались и вместо того, чтобы усмирить друг друга, терзали людей сообща.

Как выживали в таких условиях неодаренные рядовые матросы и младший командный состав — Косоруков не понимал. Даже с силой в крови это было сложно, а уж без нее…

Можно было бы посчитать насмешкой судьбы и случаем испытать это на себе, когда полтора года назад, за полгода до окончания войны, тогда еще мичман Косоруков выгорел в бою при Белом мысе и перестал быть волшебником. Но тот же самый бой стал последним и для "Князя Светлицкого" вместе со всей его оснасткой и экипажем. По всем приметам и Дмитрий должен был погибнуть в густой от холода, темной как свинец воде, ставшей для них братской могилой, но кто-то где-то решил иначе, и его спасли. Сам он не помнил, кто и как, но очнулся в госпитале в положении военнопленного.

Три месяца плена он не мог бы назвать счастливым периодом своей жизни, но и зла на противника не держал, даже в какой-то мере был благодарен: спасли, выходили, да и после госпиталя обращались сносно. Кормили паршиво, так что восстанавливался после контузии и выгорания он долго и трудно, но — кормили, и не вовсе уж отбросами. Работать на шахте заставляли, но не до смерти и изнеможения, а ему отдельно повезло: когда стало ясно, что он неплохо ладит с механизмами и понимает в паровых котлах, для Косорукова нашлась работа почище, по специальности.

Потом был обмен, госпиталь уже свой, допросы военной полиции…

Окончание войны год назад Дмитрий встретил счастливо комиссованным по ранению лейтенантом с грошовой пенсией, нервно звенящей пустотой там, где когда-то плескалась сила и множеством открытых дорог. Проще говоря, мог катиться на все четыре стороны, а что он там собирался делать — никого не волновало. В родном Павлограде его никто не ждал — родители умерли, братьев-сестер не было, их квартиру в доходном доме давно заняли другие люди, особой любви к малой родине как не было, так и не возникло, — и проще оказалось остаться здесь, чем возвращаться в далекий город безнадежно ушедшей юности.

В такой ситуации засилье в губернии хорошо вооруженных банд, порой даже с волшебниками в их рядах, Косорукова совершенно не удивляло: он сам имел хорошие шансы пойти по той же дорожке и пополнить их ряды. Но выбрал другую сторону. Служба в полиции его не прельщала, а вот указ императора, разрешивший привлечь к ловле преступников всех желающих, оказался очень кстати. И Косоруков, отличный стрелок с офицерским званием, без труда получил лицензию охотника за головами.