Голубка Атамана

Глава 9. Атаман

Я видел ее уже в сотый раз. И мне хотелось рвать на себе волосы, сдирать кожу и кричать до тех пор, пока голосовые связки не распахнут, а я не задохнусь. Человеческий мозг такая сучья штука. Она хранит в себе столько всего, что может причинять боль. Выедающую, выгрызающую. Ту боль, от которой нет лекарства. Нет его и вряд ли когда-нибудь появится. Нужно ждать. Идти по спирали. Сгибаться. А потом. Когда-то. В размытом далеком будущем может стать легче.

Никаких мыслей о ней. Я выдирал их с корнями, ненавидя и себя, и ее. Моя боль находилась на таком пике, когда любовь и ненависть смешивались воедино. Я выдирал эту ведьму из себя с мясом и кровью, но она никуда не исчезала. Она приходила ко мне во сне. Почти каждую ночь. Приходила так же нагло, как когда-то впервые пришла в мою жизнь.

Мой мозг нашел удачную лазейку и всё то, о чем я старался не думать в реальности, возникало во снах. Правда, раньше она говорила со мной. Ее голос был поразительно реальным, будто всё происходило взаправду. Будто он жил в моей голове. И мы говорили о какой-то ерунде вместо того, чтобы задать главные вопросы и получить главные ответы. Почему всё у нас случилось именно так? Почему она не дала нам чуть больше времени? Почему не позволила укутать себя в любовь? Почему наш еще не родившийся ребенок так и не увидел этот мир? И как… Как мне жить дальше?

Потом она уже приходила ко мне и молча стояла рядом. И я тоже молчал, словно зная, что всё равно больше не услышу ее голоса. Не услышу, потому что мозг начал его забывать. И вряд ли он может создать в моих снах то, чего я не знаю или не могу мысленно воспроизвести. Зато я отчётливо видел ее глаза и руки. Она всегда была уверена, что я поклоняюсь лишь ее ключицам и груди. А я сатанел от желания, когда ее пальцы касались моего левого виска. Моя сучья мигрень всегда просыпалась именно с левой стороны.

Если напиться в хлам, то никогда ничего не снится. Но позволить себе такую роскошь каждый день я не мог. Сегодня она снова была в моей голове. Такая реальная, но всё равно далёкая. Я хотел быть с ней. Так чертовски хотел. Иногда я люто хотел ее разлюбить. Хотел, чтобы отпустила меня. А она улыбалась мне и отвечала, что никогда не держала около себя. Потом я срывался, и мы занимались любовью так, что все мышцы на следующий день адово ныли.

Наши отношения были нездоровыми. По отдельности не получалось, и вместе ужиться тоже не могли.

Но теперь это не имело никакого значения. Я видел Аню в своем сне и мне стало вдруг чуть легче. Такое теперь случалось крайне редко. Она не убегала от меня. Просто стояла и улыбалась. Я не управлял собой. В реальности снов ты не можешь подчиняться себе. Мозг — хитроумный манипулятор — всё делает за тебя.

Я чётко запомнил, что пытался рассмотреть ее живот, спрятанный под свитером. Моим, кажется, свитером. Вряд ли уже могли быть видны какие-либо контуры, определяющие, что под Аниным сердцем возникла крошечная человеческая жизнь. Но я так внимательно смотрел, что глазам стало больно.

Потом Аня вдруг оказалась в моих руках, и я сошел с ума. Я всегда сходил рядом с ней с ума. Не знаю, что она со мной делала. Она была моей уязвимостью. Проклятием. Счастьем. Сокровищем. Болезнью. И я целовал. Целовал так, как это часто бывало в реальности. Эти поцелуи казались таким настоящими. Я чуть не плакал. Чёрт! Это уже была какая-то грань, ведь мужчины не плачут.

Ерунда всё это. Плачут. Еще как плачут!

Мои губы шептали имя Ани. Я был счастлив, потому что не знал — это временное. Это просто сон. Один из сотни других. Я постоянно попадался в эту ловушку. Как пацан. Мои руки сжимали ее тело, мои губы целовали ее губы. Мне было и больно, и радостно.

А затем я проснулся. Резко. С глубоким вдохом. Такое ощущение, будто вынырнул из самой Марианской впадины.

Ныл бок. Адово ныл. Нож, которым меня полоснул Фёдор, вошел глубже, чем я думал. И, возможно, смерть могла бы стать моим выходом. Но серьезных повреждений не было. Просто царапина. Глубокая грёбаная царапина. Фёдор убил мою женщину, моего не родившегося ребенка. Убил и думал, что останется безнаказанным.

Я жил местью. Жил тем днем, когда найду его и убью. Голыми руками. Минута отмщения должна была подарить мне покой. Но он так и не пришел ко мне. Легче не стало. Ни на йоту. Ни на секунду.

Медленно перевернувшись на спину, я открыл глаза. Чужая квартира. Мне понадобилось секунд тридцать, чтобы мозги встали на свое место. Каролина. Ло. Я у нее. Вырубился, как только голова коснулась подушки.

Осторожно повернув голову, я увидел копну светлых спутанных волос, что выглядывала из-под одеяла. Я привык к тёмным, немного кудрявым на концах волосам. В них всегда запутывался запах ментола и никотина.

Ло лежала на самом краю, свернувшись в позу эмбриона. Стараясь не шуметь, я медленно сел и сжал зубы, потому что боль была неслабой. Твою мать! Осторожно шевелиться и при этом держать язык за зубами — почти невыполнимая задача.

Встав на ноги, я забрал свои вещи и бесшумно вышел из спальни. Было еще слишком рано. Пять минут восьмого. Наскоро сменив повязку, я оделся и зашел на кухню. Маленькая кухня. С ощутимым женским отпечатком. Всё здесь было так аккуратно. И даже этот смешной маленький кактус, похожий на огурец, на подоконнике гармонично вплетался в жизнь своей хозяйки.

Глотнув обезболивающего, набрал своих, чтобы забрали. Ждать, минимум, двадцать минут. Я не привык быть обузой или оставаться перед кем-то в долгу. Эта маленькая голубка с большущими ясными глазами подала мне руку помощи именно тогда, когда я больше всего нуждался. Мне нужна была нейтральная территория. Угол, отдаленный от моей обычной жизни. Сумасшедшая. Эта девчонка сумасшедшая и беспечная. Но я был ей благодарен.

Убрав землю с подоконника обратно в горшок с кактусом, я чуть не ударился ухом об открытую дверцу кухонного шкафа. Через пять минут дверца уже была исправной. Пришлось применить подручные средства. А затем руки сами уже потянулись наточить кухонные ножи, потому что ими уже было нереально работать. Заварить чай, сделать яичницу и бутерброды.

В своем нынешнем положении большего я сделать в знак благодарности не мог. Не швырять же деньги на стол. Это унизительно, по отношению к Ло. Накрыл бутерброды салфеткой, чтобы хлеб не зачерствел. Я вымыл после себя посуду и тихо, чтобы не разбудить хозяйку, ушел в коридор.

Ботинки едва сумел натянуть. Зашнуровать даже не стал пытаться. Накинув куртку, я выключил свет и беззвучно закрыл за собой входную дверь. Спускаясь по ступенькам, я на секунду поймал себя на мысли, что не хочу отсюда уходить. Уходить из этой маленькой уютной квартирки с крошечным кактусом, невероятно мягким полотенцем лимонного цвета и тёплым одеялом.

Сунув руки в карманы куртки, я качнул головой. Очнись, Атаманов! Она слишком молоденькая для тебя. Ты никогда не сможешь ей дать то, чего по-настоящему достойна эта девочка.