Голубка Атамана

Глава 32. Атаман

— Дава, тебе это не понравится, — Толик был серьезно встревожен, когда принес мне полный пакет информации, спрятанный в большом белом конверте.

— Навряд ли. Что там может быть такого?

— Послушай, дружище, это дерьмо, — Толик указал на конверт, — тебе не нужно. Поверь мне. Мы же не первый день работаем вместе. Отлично друг друга выучили. У тебя жизнь только устаканилась. Ты живешь со своей мадмуазелью. Она же хорошая. За такою девочку многие мужики готовы глотки разодрать, только бы себе взять. Красивая. Умная. А главное — тебя дурака любит.

— Толь, что-то ты сильно распылился, тебе так не кажется? Или ты на мою женщину позарился? Знай, я не глотку драть стану, а внутренности с корнями выдеру и на шею намотаю.

— Дава, ну ты вообще уже загнул! — Толик хохотнул. — Не нужна мне твоя мадмуазель. Я просто говорю то, что вижу. И еще раз повторяю это дерьмо с поисками тебе не нужно.

— Давай конверт и иди. Наших собери, сегодня праздновать будем. Нужно только Ло с работы дождаться. Всё по красоте сделать: еда и выпивка.

— Хорошо, — Толик отдал мне конверт и медленно развернувшись, ушел.

Я отдавал себе отчет в том, что мое желание, почти одержимость найти хоть кого-нибудь из родственников Федора была ненормальной. Физически не получалось оставить эту ситуацию позади. Она всё равно утягивала меня назад. Я рвал ее клешни на себе, пытался пробираться вперед, а это ситуация снова и снова тащила за собой в противоположную сторону.

Смерть сопливого недоноска ничего не принесла. Только впечатала в грудину еще больше ненависти и злости. Никто, по сути, был не виноват в том, что Федя оказался последним куском вонючего дерьма. Тот же Басманов не натаскивал его в умении быть сраной крысой. И осознание этой простой истины вскрывало мою черепную коробку.

Я ощущал себя так, будто находился в холодной воде и разбивал кулаки в кровь, в тщетной попытке проломить лёд и вырваться на свободу. Теперь, когда у нас с Ло всё относительно наладилось, я почти не думал о Феде. Полгода назад я был абсолютно уверен, что убью всякого, кто находится с ним в родстве. Но сейчас понимал, что мне есть ради кого стремиться выбираться на поверхность. Я не хотел в глазах Каролины выглядеть последним ублюдком. Хотя и так им являлся на все сто процентов без возможности оправдаться.

Распечатав конверт, я убрал в сторону все фотографии и наводки, что Толя разложил в логическом порядке и перешел к самой сути. Сердце не билось, как оголтелое. Оно тяжелыми жесткими сокращениями ломило грудину. Во рту даже пересохло.

Раскрыв сложенный вдове лист бумаги, я почувствовал, как от левого виска к брови, проникая в глаз, стремясь к затылку, разлилась горячая вязкая мигрень. Я не поверил тому, что прочел. Белая вспышка боли обволокла всю левую сторону головы.

Уцепившись одной рукой за край стола, я продолжил читать, затем перечитывать, возвращаться к уже известной информации. Откинув бумажку, почти не дыша, я немигающим взглядом уставился куда-то сквозь пространство кабинета. А затем из меня резким, царапающим толчком вырвался крик. Я не мог взять под контроль эмоции. Я даже не понимал, какие именно эмоции испытываю. Они смешались, сжались и превратились в этот короткий надрывный крик. Боль обхватила еще и шею.

Мозг выдвинул протест, но я уже понимал, что это бесполезно. Толику стоило отдать должное, он умеет не только качественно собирать информацию, но и отменно ее структурировать, чтобы не возникло никаких вопросов или сомнений.

Каролина… Моя Ло — родная сестра Федора. В моей башке словно прозвучала автоматная очередь. Я обхватил голову руками, всерьез опасаясь, что мигрень расколет ее надвое. Мое маниакальное желание убить, всё это время было направлено на Ло. Правда, я до этой секунды еще об этом даже не подозревал.

Во мне вдруг в одной точке столкнулись абсолютное обожание и абсолютная ненависть. Они врезались друг в друга, кроша мои рёбра и разрывая мышцы. Но самое страшное было не это. Самым ужасным было то, что я не смогу скрывать эту информацию. Слишком эгоистично получится. Чтобы уберечь наши отношения, я буду целовать Каролину, любить, смотреть ей в глаза и лгать о том, что мне стало известно. О том, что когда-то в прошлом мог бы без сожаления прикончить ее. Отомстить невиновной.

Она была довольно маленькой, чтобы запомнить ту свою прошлую жизнь. А если бы что-то и знала, то давно рассказала, когда призналась о том, что неродная своим родителям. Моя слепая жажда мести сыграла со мной же злую шутку. Наказала. Размазала по стенке и вынула позвонок.

Перед глазами всё поплыло. Никто не был виноват в том, как сейчас развернулась судьба. Только я. Где-то там за спиной была Аня. И раньше я не хотел ее отпускать. Хватался сломанными окровавленными пальцами за то, что уже невозможно было вернуть. Но сейчас мне это было не нужно. Передо мной не было выбора: Аня или Ло. Существовала только Ло. Проблема крылась в том, что она не до конца понимала, кто я такой. Всё слишком запуталось. Я никогда не успевал жить для себя. Для нас.

Всё обнулилось. Стёрлось. Я был не в себе и не мог видеть Ло. Не потому, что не люблю или струсил. Я был нестабилен. Лёд трескался, но наружу я всё еще не мог выбраться. Не мог смотреть Ло в глаза, не знал, что говорить ей. Всё это было слишком сложно объяснить. А когда эмоции разрывали вхлам, то и подавно. И я сделал то, что посчитал верным — оттолкнул. Трусливо — да. Жестоко — да.

И когда я захлопнул перед ней дверь, стало лишь хуже. Ло ушла. Я слышал ее тихие медленные шаги. А когда они стихли, меня разорвало. Снова. Жестко. Я кричал и переворачивал всё вокруг вверх-дном. Кричал от боли, бессилия, невозможности унять свои эмоции. Кричал, потому что начало доходить, что всё просрано. Всё было просрано еще в самом начале пути. С таким, как я, невозможно построить отношения. Да я и сам не умею их строить. Раньше не получалось, почему сейчас вдруг что-то должно было измениться? Я умею выбивать долги. Падать на след, если потребуется. В крайних случаях — убить.

— Дава! — Толик ударил меня в плечо. — Угомонись! Что ты нахер здесь творишь?!

Я его не слышал. Это был край. Больные эмоции набрали скорость и несли меня прямо в стену.

— Батя! Дава! Дружище! Хватит, мать твою! — Толик набросился сзади и вжал мне в горло руку, сгибая ее сильней и сильней.

— Пошел на хер! Сука! — у меня сорвался голос.

Я сбросил с себя Толика. Он мне врезал в челюсть. Со всей дури. Я попятился и врезался затылком в стену.

— Я же говорил тебе! Говорил, блядь!

Повисла звенящая тишина. Меня начало душить. Жечь лёгкие. Пальцы судорожно потянулись к заднему карману джинсов, но ингалятора там не было. Приступ оказался на редкость сильным и стремительным.

Толик быстро сориентировался. Нашел среди обломков и осколков мой чудом уцелевший ингалятор. Втянув лекарство, я спустился вниз по стене и сел на пол. Толик присел на корточки и обхватил ладонью мой затылок. Я сидел неподвижно. Выброс агрессии и эмоций оборвался. Пришла опустошенность.

— Бать. Ну, бать. Ну что же ты творишь с собой и своей жизнью? Ну ёб твою мать. После Аньки еле вытащили. Ну что ж ты так, — Толик отпустил и тоже сел на пол. — Я бы тебя и твои вот эти выверты уже давно послал на хер. Но ты ж хороший мужик. Я тебе за всё по гроб жизни благодарен буду. Мамке моей на лечение бабки приличные отстегнул. Мозги на место вставил, когда я ересь всякую творил. Правильные мысли в башку вложил. Был бы ты дерьмом, не помогал никому. А с собой что ж ты делаешь?

Я не мог ничего ответить. Голосовые связки горели огнем.

— Она тебя больше не примет, Дава. Бабы же не собаки, чтобы звать их, а потом выгонять. Я понимаю, у тебя наверняка в башке сейчас такая каша. Но… Аньку оставь уже в прошлом.

— Не в ней дело, — прохрипел я, чувствуя, что мигрень всё еще змеёй ползает в черепной коробке.

— А в чем?

— В том, что бабки я научился зарабатывать, а быть мужиком — нет. Я не смогу ей врать. А когда она всё узнает. Узнает голые факты. Я — дерьмо, Толь.

— Ну ты палку не перегибай. Остынь. А она пусть ознакомится с информацией. Решите уже оба чего вы хотите друг от друга. Бабы, конечно, умеют мозг сжирать своими претензиями и капризами. Но и мы, мужики, тоже не подарки. Думай, Дава, думай. Если профукаешь всё, она к тебе никогда не вернется. И останешься ты в этом огромном доме один, — Толик поднялся, походил немного по разбитому кабинету, затем вдруг остановился. — Это, кажется, твое, — он поднял смятую белую коробочку, перетянутую синей лентой. — Держи.

Я забрал подарок Ло.

— Жаль мне тебя, бать. По-человечески жаль.