Первые

ГЛАВА I

Большой пароход подходил к петербургской пристани. Вот уже показались вдали портовые сооружения, баржи и суда, стоящие на рейде.

Пассажиры высыпали на палубы. Здесь была самая разнообразная публика: русские и иностранные купцы, фабриканты, коммивояжеры, дипломаты, туристы. Всем хотелось быстрее попасть на берег. Но особенно не терпелось ступить на родную землю русским. Скоро, сейчас пароход подойдет к причалу!

Как вдруг что-то случилось. От берега отделился катер и на всех парах пошел к пароходу. С катера сигналили флажками.

Пароход стал сбавлять ход и вскоре совсем остановился. На катере видны были мундиры жандармов.

— Осчастливили прибытием, — негромко сказал плотный мужчина с бакенбардами. — Давно я не видел сих славных мужей.

— А что им надобно? — откликнулся сосед.

— Значит, ищут политического. Вот так едет, разговаривает, думаешь, честный человек, а на деле оказывается смутьян. Вы как полагаете? — спрашивает щупленький пожилой коммерсант у невысокого молодого человека с русой бородкой, смотревшего на подходивший катер.

— Совершенная истина, — отвечает молодой человек.

Катер причаливает к пароходу. Синие мундиры уже на палубе. Начинается обыск.

Молодой ротмистр с тонкими закрученными вверх усиками сегодня особенно зол. Проклятые пароходы из Лондона! Каждый раз их осматривают и ничего не находят. А герценовские листки появляются то тут, то там, словно сваливаются с неба.

Не далее как на прошлой неделе в библиотеке на Невском взяли молодчика, который вслух читал последний номер «Колокола». Где он мог его достать? Сам шеф жандармов князь Долгоруков вызывал к себе ротмистра и дал ему хороший нагоняй.

Ротмистр подходит то к одному, то к другому жандарму, приказывает тщательнее искать, сам везде смотрит. Жандармы роются в сундучках, вытряхивают чемоданы.

— О, майн готт! Я чесни челофек. Зашем это? — сердится какой-то немец.

— Как же, как же, пожалуйста, милости просим, — говорит щуплый коммивояжер, угодливо открывая большую картонную коробку. В коробке образцы разной галантереи — подтяжки, гребенки, галстуки, носки. — Это, изволите ли видеть… — пытается объяснить коммивояжер.

Ротмистр не слушает. Поворошил в коробке и отошел к молодому человеку с русой бородкой.

— Прошу открыть! — говорит он, указывая на чемодан.

Сверху в чемодане сорочки, белье, внизу несколько книг, но все дозволенные. Сбоку у стенки лежит сверток, тщательно упакованный в белую бумагу и перевязанный ленточкой.

— Что здесь? — спрашивает ротмистр.

— Это в некотором роде художественное произведение. Бюст того, кто всегда поражал наше воображение… Купил в антикварной лавке. Был удивлен сходством… Все же иностранный мастер. Но такое проникновение в характер… — объясняет молодой человек, доставая сверток.

Он развязывает ленточку, развертывает бумагу, синий коленкор, слои ваты. Пассажиры с любопытством поворачивают головы. Щуплый коммивояжер вытягивает тощую шею. Из-за спины ротмистра выглядывает жандарм.

Наконец снят последний слой — и из-под вороха оберток появляется гипсовая голова. Дородное лицо с пышными усами и бакенбардами холодно и надменно. Военный мундир с орденами. На плечах эполеты.

Все узнают покойного императора Николая I.

— Его императорское величество, — почтительно говорит жандарм и вытягивается в струнку.

— Как живой… — подобострастно шелестит коммивояжер.

— Хорошо поставить на письменном столе, — замечает еще кто-то.

Ротмистр взял бюст в руки, осмотрел со всех сторон и отдал. Молодой человек стал бережно завертывать покупку опять во все слои ваты и коленкора, обвязывать ленточкой.

«Видно, предан царю и отечеству. И теперь не все брандахлысты», — подумал жандармский офицер. Он еще раз окинул взглядом чемодан, постучал по дну — и пошел дальше.

Жандармы осматривают каюты, палубу, кубрики, трюм и даже кочегарку. Крамольной литературы нигде не обнаружено.

Капитан, довольный, что все обошлось благополучно, командует:

— Малый вперед!

Разрезая грудью волны, пароход, уже теперь беспрепятственно, направляется к берегу.

«Я иду-у!» — гудит он басом.

Толпа встречающих с нетерпением топчется на пристани. Вот уже можно различить лица, букеты цветов в руках. Кто-то машет платком, кричит, сложив ладони рупором.

Пароход подходит к причалу.

Молодой человек с русой бородкой одним из первых сбегает по трапу и смешивается с пестрой толпой на пристани.

Вечером молодой человек подошел к роскошному особняку на Галерной улице. Здесь жил известный петербургский богач Исаак Осипович Утин.

Двери отворил важный камердинер.

— Мне к Николаю, — сказал молодой человек.

— Как прикажете доложить?

— Скажите, Станислав.

Камердинер неодобрительно посмотрел на пришедшего. Ох, уж эта теперешняя молодежь! Никакой порядочности. Ни тебе фамилии не скажут, ни звания. То ли было раньше — пожалуйте визитную карточку с золотым обрезом!

Что-то ворча себе под нос, камердинер уходит. И почти тотчас же в двери показывается среднего роста худощавый юноша с высоким лбом и расчесанными на пробор густыми черными волосами. Бакенбарды, бородка, над полными губами небольшие, аккуратно подстриженные усы.

— Здравствуй, Коля!

— Стасик, друг! Проходи скорей! Как хорошо, что ты приехал! А мы тут сегодня собрались… — говорит Николай, как-то по-детски широко и чуть застенчиво улыбаясь. Карие глаза и все лицо его светятся радостью.

Обняв друга, он ведет его в свою комнату.

Сизый табачный дым плавает в воздухе. На столе, покрытом белоснежной скатертью, — самовар, тарелки с закусками. Кто-то сидит у стола, другие разбрелись по комнате. Артиллерийский офицер с крупными чертами лица и усами, опущенными вниз, стоя у окна, о чем-то спорит с высоким молодым человеком.

— Смотрите, кого я привел! — говорит Николай Утин.

— Ура, Волынский!

— Путешественник вернулся!

Гостя усаживают за стол, пододвигают к нему закуски.

Станислав здесь всех знает. Вот этот широкоплечий, статный молодой человек с открытым лбом и крутым подбородком — студент университета Евгений Михаэлис. Смелый и решительный, он всегда во главе всех студенческих дел. Рядом с ним тоненькая девушка с длинными косами, его сестра, Маша Михаэлис. А это братья Николай и Александр Серно-Соловьевичи, оба честные, прямые и бесстрашные. «Последний маркиз Поза», — сказал про Николая Герцен, узнав, что он однажды пробрался в сад к царю и смело подал записку о преобразовании России, составленную и подписанную им самим.

Там, у окна, полковник Артиллерийской академии Петр Лаврович Лавров, профессор, математик и философ. Он пользуется довернем и любовью у молодежи. Все знают, что в «Колоколе» часто появляются его корреспонденции, разоблачающие правительство. Возле него Александр Слепцов, умный и осторожный. Тут же его однофамилец, писатель Василий Слепцов, сотрудник журнала «Современник». Про него рассказывают, что он еще в ранней юности отличился дерзким поступком.

Когда в переполненной церкви дворянского института, где он воспитывался, все читали молитву «Верую во единого бога», он внезапно взошел на амвон и громко сказал: «А я не верую!» — за что был исключен из института и только из особой милости к отцу не предан суду.

Здесь еще две девушки — Наташа Корсини и Надя Суслова. У Наташи строгое лицо, темные глаза, черные блестящие волосы, подстриженные и собранные под сетку. Она — дочь известного архитектора. Надя совсем другая. Лицо у нее немного монгольское, широкоскулое, внимательные, с упряминкой серые глаза, вокруг головы темно-русые косы. Отец Нади в прошлом крепостной крестьянин, но Надя умна и начитана.

Станислав давно не видел друзей — на каникулы он уезжал за границу, побывал в Лондоне, и теперь хотел поскорей узнать, что слышно в Петербурге, в университете, где он учился. Накануне каникул ходили слухи о каких-то новых правилах, которые будут введены с начала учебного года. Но слухи были неясные, никто толком ничего не знал.

— Мы и сейчас еще ничего не знаем, хотя осталось три дня до начала занятий. Говорят о каких-то матрикулах, о запрещении сходок, — сказал Михаэлис.

— Ты забыл самое главное — о том, что теперь несостоятельные студенты не будут освобождаться от платы за обучение и не смогут учиться, а их у нас большинство, — заметил Утин.

— Одним словом, возвращаемся к режиму незабвенного императора Николая Первого. Не хватает только опять ввести муштру, — сказал Николай Серно-Соловьевич.

— Нам нужно объединиться и бороться против установления новых правил. Для руководства всеми действиями создать негласный комитет. Я говорил с Николаем Гавриловичем, он одобряет эту мысль, — снова сказал Евгений.

— Это правильно. Но что мы все говорим о наших делах. Рассказывайте, Волынский, что слышно в Лондоне. Как поживает Герцен, Огарев? — спросил Лавров.

— Александр Иванович шлет всем привет. А вам, Петр Лаврович, благодарность за последнюю статью.

— А не привезли ли вы нам чего-нибудь интересного? — спрашивает Маша Михаэлис.

— Привез! — отвечает Станислав и берет саквояж, который он принес с собой и поставил на стул у двери.

Стасик открывает саквояж, достает оттуда гипсовый бюст и ставит его посреди стола. Все смотрят на холеное белое лицо с надменным властным взглядом и не понимают, в чем дело, зачем здесь Николай I?

— Не нравится подарок? — спрашивает, чуть улыбаясь, Стасик. — Тогда расправимся с ним сейчас!

Глаза его принимают жесткое выражение.

— Это за декабристов! — говорит он и с размаху ударяет кулаком по гипсовой голове.

— А это за поляков! — и он ударяет еще раз.

Но голова стоит неколебимо.

— Нет, для его императорского твердолобия, видно, надо что-то покрепче. Коля, дай мне вон то пресс-папье.

— Теперь на минуту закрыть глаза! — командует Стасик. «Раз!» — раздается удар пресс-папье. Гипс разлетается вдребезги.

На обломках императорской головы лежат листы газеты.

— «Колокол»! — восклицают все сразу. — «Колокол»! — повторяют они еще раз с удивлением, любовью и нежностью.

Это их «Колокол», детище Герцена и Огарева, которого больше огня боится царское правительство, который провозят из-за границы, рискуя жизнью, который вот уже с 1857 года звонит, гудит, зовет русский народ на борьбу.

И он гудеть не перестанет,
Пока — спугнув ночные сны —
Из колыбельной тишины
Россия бодро не воспрянет
И крепко на ноги не станет,
И непорывисто смела —
Начнет торжественно и стройно,
С сознаньем доблести спокойной
Звонить во все колокола, —

было написано на первой странице первого номера «Колокола». И дальше из номера в номер шел эпиграф: «Vivos voco!» — «Зову живых!»

О, они все хотят быть в числе живых!

— Как ты сумел, Стасик! Как замечательно сделано! — восторгаются все.

— Еще двадцать таких же шедевров искусства с такой же начинкой находятся в пути, следуют поездом.

— Никогда не думала, что в голове у Николая Первого может быть столько мыслей! — смеется Наташа Корсини.

— И каких мыслей! — говорит Саша Слепцов. — Нужно будет переписать экземпляры и передать в университет медикам, технологам.