Мальчишки в сорок первом

Мы возвращаемся домой. В животе у меня урчит. Приятно-приятно. А ногам тяжело — устали. Так и хочется лечь в сугроб иди хоть посидеть немного, но мы не заикаемся об отдыхе. Мы несём подарки новогодние.

Было уже темно, когда я пришёл домой. Зимой рано темнеет. В комнате пахло горьким дымом. Это всегда так, когда мама жарит что-нибудь на олифе. Олифу, если её пережарить с корицей или чем другим душистым — ничего, есть можно. Правда, всё равно воняет, но зато полезно — жиры... Говорят, что от олифы ослепнуть можно. Да это, наверно, брехня. И опять же, главное — чем-нибудь наесться. А глаза, может, и ничего...

Дверца у буржуйки была открыта. Светлое пятно от неё дрожало на стене, на ножках стола. Я стал приглядываться к темноте.

Вот здорово — папа дома: целую неделю он был на заводе. Там и ночевал. Сейчас он лежит на кровати. Наверное, спит.

Мама вышла в коридор.

Я достал из кармана шелковистый пакетик. Разложил на столе свои богатства.

Стукнула дверь. Это мама возвращалась. Я спрятал мандарины в карман.

— Мам, давай зажжём коптилку, — сказал я.

— Сготовлю и зажжём, — ответила мама.

— Нет, сейчас. У меня что-то есть... Очень-очень... — Я даже слов не нашёл, чтобы мама сразу поняла, какой необыкновенный этот новогодний вечер. А когда коптилку зажгли и она увидела всё, то только глазами захлопала, а сказать ничего не может. Ясное дело: такая большая радость...

— Это нам на ёлке дали, — сказал я. — Без карточек. Просто так... И суп был, и каша. Только я съел. Вот если бы была банка... Я бы, ясное дело, всё принёс...

— Павел! Паша! — крикнула мама и плюхнулась на стул.

Проснулся отец.

— Папоч, пап... у нас есть конфеты, котлета... — начал я.

Отец встал и молча остановился у стола.

— Это вам подарки новогодние. От Деда Мороза, — сказал я. — И вот два мандарина — с самого юга... Вы ешьте. А нас досыта накормили.

Отец подошёл ко мне и обнял. Потом тихонечко оттолкнул. Взял со стола мандарин, оторвал от него кусочек корки. Понюхал и ничего не сказал. Только в глаза мне посмотрел. Долгим долгим взглядом.

Голова у папки совсем белая. Морщины на лбу глубоченные, и ещё они от носа к уголкам губ пролегли. Молчаливый теперь мой папка, но такого я ещё больше люблю.

Скоро папа собрался на завод идти. На прощанье он сказал: «Всё будет хорошо». И снова понюхал мандариновую корку.

Стукнула дверь за отцом.

«Только бы с папкой ничего не случилось», подумал я с тревогой.