Детские странствия

ЛУЧИСТЫЕ ГЛАЗА

Одна наука не давалась нам с Потаповым - чистописание. Мой приятель не мог писать медленно - одну сторону буквы с нажимом, другую без нажима, - он все писал с нажимом и так, что чернила из-под его пера брызгали на мою тетрадку. Я писал не столь быстро, как он, но тоже нажимал излишне старательно, и чернила у меня тоже размазывались и по тетради и по рукам.

В младшем классе за каждую кляксу я получал затрещину или подзатыльник, но так как затрещины и подзатыльники получали все и всем было одинаково больно, меня это не очень огорчало.

В старшем классе все стало иначе.

- А ну-ка, Ломоносовы, дайте ваши тетради, - говорил Иван Емельянович и показывал наши тетради всему классу.

Мальчики в большинстве были такие же мазилки, как и мы с Потаповым, но в старшем классе мальчики уже учились вместе с девочками, а девочки все, как назло нам, подобрались аккуратненькие и прилежные, особенно в чистописании.

Сначала на их «хи-хи-хи - ха-ха-ха» мы не обращали никакого внимания. Подумаешь - девчонки, что они понимают! В нашей деревне одна только Аня, моя сестра, ходила в училище, и над ней все смеялись:

«Девчонка в училище бегает! Грамотная будет нянька».

И верно ведь: два года походила в училище, а на третий год пошла к соседям в няньки.

На переменах девочки, учившиеся в нашем классе, первое время держались особняком; мальчишки презрительно обходили их, будто не замечали. Только сын купца Плешкова, того самого, что подарил мне валенки, толстый увалень с выпяченными губами, иногда от скуки пощипывал девчонок и дергал их за косы.

Мне и в голову не приходило, что девчонок надо защищать от приставаний Плешкова: щиплет - ну и пусть себе щиплет, если ему охота! Что им станет - повизжат и перестанут, девчонки все такие - визжалки.

И вдруг я будто впервые заметил в классе одну девочку, сидевшую наискосок от меня, впереди через парту.

Иван Емельянович показал нам с Потаповым тетрадку этой девочки, чтобы мы сравнили ее со своими тетрадками.

- Поглядите, только не замажьте, - сказал он.

Мы загляделись, но не столько на тетрадку, сколько на цветную картинку, которой была прикреплена ленточка к промокашке. Картинка, изображавшая парусную лодку, уплывающую в голубое море, была такая глянцевитая, что ее хотелось потрогать. И мы не утерпели.

- Таня, возьми у них, а то они сейчас замажут, - сказал Иван Емельянович.

Таня подошла к нам, и взгляды наши впервые встретились.

Незадолго до этого мы с Потаповым прочли в одной книжке о девочке, у которой были лучистые глаза, и потом долго раздумывали, какие это лучистые глаза. Оказывается, вот какие - как у Тани.

Взяв свою тетрадку, Таня села на место, а я начал поглядывать на нее. Она сидела ко мне спиной, глаз ее мне не было видно, но косы были на виду, и я, сравнив их с косами других девочек, учившихся в нашем классе, решил, что таких красивых кос больше, ни у кого нет.

Вскоре я заметил, что и румянец у нее тоже какой-то особенно красивый, какого не увидишь у другой девочки. Чем больше я поглядывал на Таню, тем больше находил в ней красивого. Вчера еще она была самой обыкновенной девчонкой, и вдруг оказалось, что все у нее - и нос, и брови, и даже уши - куда красивее, чем у других.

Я поглядывал на Таню только украдкой. Мне казалось, что, если это заметят, я провалюсь от стыда сквозь землю. Что может быть более глупого, чем обращать внимание на девчонок!

Все ребята, попривыкнув к девочкам, стали подходить к ним, разговаривать, а я и подумать не смел, что можно подойти к Тане, спросить ее о чем-нибудь. И, когда кто-нибудь из ребят заговаривал с ней, я не мог понять, откуда это они набираются такой храбрости.

А если мне казалось, что кто-нибудь подходит к Тане, чтобы дернуть ее за косу или ущипнуть, я сжимал кулаки и шептал про себя: «А ну, только попробуй - нос расквашу!»

Как-то девочки разыгрались, и, когда Таня пробегала мимо Плешкова, этот «слюнявка», как я его называл за то, что у него всегда были мокрые губы, подставил ей ножку. Она упала с разбегу, больно ушиблась и заплакала.

Подскочив к Плешкову, я закатил ему такую затрещину, что толстяк закачался на ногах. Придя в себя, он удивленно выпучил на меня глаза.

- Ты чего это дерешься?

- Попробуй вот еще подставить ножку девочке! - Я замахал кулаком перед его носом.

Пятясь, Плешков продолжал пучить на меня глаза - должно быть, не мог понять, чего это я вздумал защищать девочек: подобного случая у нас в училище еще не было. Это ему показалось так дико, что, пошлепав губами, он махнул рукой и пошел прочь.

В тот день Таня сама подошла ко мне и спросила:

- Мы ведь с тобой, Вася, кажется, родственники?

Возможно, что она действительно приходилась мне дальней родственницей: Таня была из той же деревни, что и моя мать, а у нас в деревнях почти все были в родстве.

Пока я набрался духу, чтобы ответить Тане, кто-то из крутившихся возле ребят опередил меня:

- Как же, родственники! Из одного корыта с теленком воду пили!

Таня, вспыхнув, отвернулась и больше не делала попыток заговорить со мной.

Иногда я встречался с ней взглядами и слышал при этом ее смешок. Мне казалось, что она сама хочет, чтобы я подошел к ней, но я не подходил - боялся, что ребята поднимут меня на смех.

Только один Потапов знал, что больше всех девочек в классе мне нравится Таня.

В морозные дни, когда я оставался ночевать в общежитии, мы с ним оба устраивали себе постель в печке, с изголовьем на предпечье: тесно, а зато тепло, и перед сном могли вволю посекретничать.

Однажды я спросил его, какую девочку в нашем классе он считает самой красивой, и был уверен, что он назовет Таню. Но он, не задумываясь, сказал:

- Самая красивая у нас Дуня.

Про Дуньку я и подумать не мог, что она красивая, - маленькая, худенькая, бледненькая! Разве можно такую сравнить с рослой, румяной Таней?

- Чего в ней красивого? - удивился я.

- А ты погляди, какие у нее лучистые глаза! - сказал он.

- Ну да - лучистые! Лучистые глаза у Тани.

- А у Дуни еще лучистее.

Долго спорили мы с ним, у кого глаза лучистее - у Тани или у Дуньки. И с тех пор он стал говорить о Тане - «твоя», а я стал говорить о Дуне - «твоя». И когда мы бывали одни, «твоя» не сходило у нас с языка.

Случилось раз, что на перемене кто-то толкнул Дуньку и она уронила книжку. Когда она нагнулась, чтобы поднять ее, Потапов был уже тут. Он ловко нырнул под руку девочки и поднял книжку раньше ее.

- Спасибо, Васенька, - сказала Дунька.

И мне страшно захотелось, чтобы и Таня тоже что-нибудь уронила - я бы поднял так же быстро, как Потапов, и, может быть, Таня сказала бы так же ласково, как сказала Дунька: «Спасибо, Васенька».

Ждал я и ждал такого случая, пока наконец-то Таня после урока уронила с парты карандаш. Но, вместо того чтобы заслужить благодарность Тани, я только набил себе шишку на лбу.

Кинувшись к ней на помощь, я стукнулся о край парты и в самый решительный момент струсил: подняв карандаш, не осмелился передать его в руки Тане, а положил на парту и сейчас же выбежал из класса, так что Таня не смогла сказать мне спасибо, если бы даже и хотела.

Никто в классе не подозревал, что Таня и Дуня пользуются нашим особым вниманием, потому что мы с Потаповым, не сговариваясь, оказывали такое же внимание всем девочкам: когда они что-нибудь роняли, мы со всех ног мчались им на помощь. Девочки говорили о нас:

«Оба наши Васьки стали такими вежливыми, что не дай бог - лбы порасшибают!»