Детские странствия

КРАСИВАЯ РУБАШКА

Подходили рождественские каникулы, и Потапов, собравшись на праздники христославить по деревням, стал звать меня с собой.

- Если не будем просыпать, за праздники по рублю, а то и по полтора заработаем, - обещал он.

Такие большие деньги меня соблазнили. «Куплю валенки и сатину на рубашку», - решил я. И размечтался: приду в училище в новых валенках, в цветной рубашке - куда как красив буду! Пожалуй, и Таня заглядится… может, подойдет, спросит: «Где это ты, Вася, так разбогател?»

Потапов порасспросил людей, в каких деревнях лучше подают христославам, и накануне праздника, запасшись большими корзинками, мы отправились в путь.

До первой деревни мы добрались к вечеру, и, когда спросили у одной бабы, вытаскивавшей воду из колодца, у кого здесь можно переночевать, она сразу сказала:

- Идите к Борису.

Что это за Борис? Первый раз мы услыхали такое имя: в наших деревнях Борисов не было.

Он оказался не похожим на наших мужиков - курчавый, смуглый, как цыган.

- Ночуйте, ребята! Места хватит, и солома найдется, - сказал он, пуская нас в свою избу.

Изба была курная, без дымохода, стены и потолок черные от сажи. Вокруг стола, освещенного лучиной, сидело с десяток ребят разных возрастов, таких же курчавых и смуглых, как хозяин, проворно таскавших руками вареную картошку из чугуна, стоявшего посреди стола.

- Поешьте что бог послал! - пригласил нас хозяин.

За ужином, узнав, что мы пришли христославить, он пожалел нас:

- На улице мороз… К утру будет еще крепче. Как вы пойдете славить - еще замерзнете!

- Ничего, мы бегать будем, - успокоил его мой приятель.

- Это верно, - согласился хозяин. - Ноги кормят и греют волка.

Хозяйка тоже была добрая баба.

- Кушайте, кушайте, - угощала она нас, - да спать ложитесь! Вставать-то вам рано - славить надо идти до рождественской звезды.

После ужина хозяин принес со двора большую охапку соломы, расстелил ее на полу и пригласил нас ложиться вместе со всем его семейством.

Мы легли с краю, рядом с хозяином. Поскребывая ногтями свою волосатую грудь, он стал рассказывать нам о каких-то деревнях, где он когда-то жил и где бабы к празднику пекут большие белые булки.

- А христославам подают в той стороне? - заинтересовался Потапов.

- Подают, только не такие большие - поменьше, - сказал хозяин.

- А далеко та сторона? - спросил я.

- Вот когда солнце будет высоко, надо идти прямо в солнечную сторону, - ответил он. И, подумав, добавил: - Год, пожалуй, пройдешь.

- Да будет тебе про белые булки! - заворчала хозяйка. - Ребята, чай, и не видели их.

С мыслью о белых булках, о далекой солнечной стороне, где эти булки подают христославам, мы и заснули.

Хозяйка разбудила нас в темноте.

- Пора уж, а то рождественскую звезду проспите, - говорит она, расталкивая нас.

Жаль покидать избу, где на соломе так сладко спалось, но ничего не поделаешь: проспишь рождественскую звезду - прощай тогда надежда на валенки и на сатиновую рубаху.

Особенно хотелось мне заявиться в училище после каникул в сатиновой рубашке.

Выйдя из избы, мы смотрим на небо. Ночь морозная - звезды ярко светятся. Где она, эта рождественская звезда? Не загорелась ли уже?

Деревня еще спит. Тишина, только снег скрипит под нашими ногами. Окна темные, ни в одном не видно огонька - значит, не опоздали.

Подходим к первому дому, в одном из окон которого замечаем форточку; останавливаемся перед этим окном и громко запеваем:

Христос рождается, славите!

Пропели, а в окне по-прежнему темно. Запеваем снова, еще громче, - не помогает.

- Ну давай еще раз, только ты не жалей глотки, - говорит мой приятель.

Грянули во весь голос, и тогда подействовало. Открывается форточка, и хозяйка сердито спрашивает:

- Чего вас черт так рано вынес?

- Всходит рождественская звезда, - отвечаем мы.

- Сколько вас там?

- Двое, хозяюшка.

Из форточки на снег летят два куска хлеба. Мы подбираем их, кладем в корзинки и бежим к следующему дому.

У иного окна пропоешь трижды, но за окном никто не отзовется: не хочется хозяйке в такую рань подниматься с теплой постели, знает она, что мороз скоро прогонит нас от избы.

Вася Потапов христославит уже не первый раз, он подбадривает меня:

- Обожди вот… Загорятся в окнах огни, и тогда нас станут пускать в избы. Можно будет, отславив, погреться у печи. А попадем к доброй хозяйке - пригласит праздника ради в передний угол, даст горячего. С мороза-то как хорошо покушать горячего!

А пока, чтобы согреться, мы толкаем друг друга, стучим нога об ногу и все быстрее и быстрее бегаем от избы к избе.

- Ох, бедненькие! Собака в такую стужу лежит в сенях, а вы мерзнете под окнами, - пожалеет нас какая-нибудь сердобольная хозяйка, выглянув на крыльцо, и поскорее захлопнет дверь, чтобы не застудить избу.

Но вот уже посветлело, поднялись дымки над трубами - значит, можно уже пойти погреться.

Промерзшие до костей, заходим на огонек и запеваем с порога, забыв второпях закрыть за собой дверь.

Хозяйка кидается к печи, хватает сковородник:

- Вон, шаромыжники! Всю избу мне застудили!

Получив по голове сковородником, я растерянно повторяю одно и то же: «Христос рождается… Христос рождается…»

Мой проворный приятель, уже успевший выскочить в сени, кричит оттуда:

- Васька! Беги! Чего стоишь? Не видишь, что ли, - ведьма!

Только получив второй раз по голове сковородником, я прихожу в себя и стремглав выскакиваю из избы.

- Ведьма! Ведьма! - кричим мы оба в дверь. Мы не унываем - мало ли что может случиться? А в общем-то сбор идет хорошо - корзина уже тянет руку. Лесничий дал по кренделю, учитель - по баранке, а купец - по прянику.

Одна хозяйка оказалась знакомой отца; она поставила нам самовар и помогла продать соседу собранный нами хлеб по копейке за фунт. Впереди еще много деревень, а у нас уже по гривеннику в кармане.

Несколько дней странствовали мы так по деревням. Попадали и в богатые дома, где дальше кухни нас не пускали и сейчас же выпроваживали, как только пропоем. Попадали и к беднякам, где можно было и погреться у печки, и покушать горячего, сидя в переднем углу, и сладко поспать на соломе.

Под конец нашего странствования мы попали в одну избу, по своему убранству не похожую на обыкновенные деревенские избы: люди сидели за столом не на лавках, а на стульях, у стен стояли кровати, покрытые белыми одеялами, на окнах - занавески.

В избе были гости - мужики в пиджаках и жилетах с часами, бабы - в нарядных платьях с брошками.

Когда мы зашли в эту избу и с порога начали свое пение, хозяин, сидевший за столом среди гостей, весело крикнул нам:

- Бросьте, пареньки, свою божественную песню и садитесь с нами за стол!

Хозяйка, выйдя из-за стола, стала нас раздевать, приговаривая:

- Ах, бедненькие! Ведь вы замерзли… Раздевайтесь скорее!

Гости потеснились, дали нам место, и, смущенно утирая рукавом свои носы, мы уселись за стол, не веря столь неожиданному для нас счастью.

Было чему удивляться: перед нами ставят рюмки, наливают в них красное вино, на тарелки накладывают нам множество вкусных вещей.

Глядя на это обилие, мы продолжали утирать носы.

Хозяин помог нам прийти в себя.

- Чтобы согреться, вам, пареньки, прежде всего следует выпить, - сказал он.

Поощряемые возгласами гостей: «А ну-ка, ребята, дерните по маленькой!» - мы взяли стоявшие перед нами рюмки, дружно опрокинули их в рот и громко, по-мужицки, крякнули враз.

Это вызвало за столом шумное веселье. Все заговорили о нас: какие самостоятельные мужички! Но когда, ободренные таким вниманием к себе, мы стали смело действовать вилками, разговор за столом сразу затих: видно, и хозяева и гости были поражены жадностью, с которой мы накинулись на еду.

Первым насытился Потапов. Положив вилку на свою опустевшую тарелку, он сказал:

- Важно попраздновали.

- Важно, - подтвердил я и тоже положил вилку, хотя мог бы еще поесть.

Мы встали из-за стола и поблагодарили хозяев.

- Чего так торопитесь? Посидите! Довольно вам сегодня христославить.

- Нет, нам еще надо, - сказал Потапов.

- Почему надо?

- Мало еще хлеба сегодня собрали.

- А сколько вам надо?

- Мне бы еще на четыре копейки, - сказал я.

Все засмеялись, и тогда я объяснил, что за праздники собрал хлеба только на девяносто шесть копеек, а должен собрать на рубль, так как мне нужно купить валенки, чтобы не мерзнуть, бегая в училище. Про сатиновую рубашку я умолчал, но Потапов выдал меня.

- Ему еще хочется красивую рубаху купить, - сказал он.

- Не жениться ли уж задумал, парень? - засмеялся хозяин.

И в этот самый момент за моей спиной раздался легкий смешок. Обернувшись, я увидел Таню, только что вбежавшую в избу, румяную с мороза.

Она стояла на пороге и, положив палец на губы, мотала головой: молчок, мол, не выдавать ее.

- Слышу, что ходят по деревне какие-то ученики-христославы - дай, думаю, погляжу, кто такие, а, оказывается, тут наши оба Васьки! - говорила она минуту спустя, здороваясь с Потаповым и с усмешкой поглядывая на меня.

Должно быть, услышала про сатиновую рубашку и, может быть, даже догадалась, что я из-за нее задумал купить себе такую дорогую обнову.

Потом уже я узнал, что хозяин этой избы, лесной надзиратель, или кондуктор, как его называли, приходится Тане родственником и она гостила у него на каникулах. А тогда я не успел и подумать, как она очутилась тут. При виде Тани меня сразу бросило в жар, и я заторопил своего приятеля:

- Ну пойдем работать, некогда нам тут разговаривать!

Но христославить у меня не было уже охоты.

Так я и вернулся домой, не добрав до рубля четырех копеек. Моя старшая сестра, Матрена, увидев у меня деньги, стала просить их взаймы, обещая скоро отдать рубль, а к пасхе сшить кумачовую рубаху. О сатиновой рубашке я уже больше не мечтал и поэтому охотно отдал деньги Матрене. Она купила себе на них красивый платок, который носила потом много лет по праздникам.

Рубля она мне не отдала, а новую кумачовую рубаху действительно сшила к пасхе.