Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Завоеванная книга

Хозяева выписывали иллюстрированный журнал, но не читали его. Посмотрев картинки, журнал складывали на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали под кровать, где уже лежали три тома больших книг — «Живописное обозрение». Когда Алеша мыл пол в спальне, под эти книги подтекала грязная вода.

Теперь Алеша завоевал себе право брать журналы в кухню и получил возможность читать ночами. Но огня ему не давали, свечку уносили в комнаты, а денег на покупку свеч у него не было. Тогда он стал тихонько собирать сало с подсвечников, складывая его в жестянку из-под сардин, подливал туда лампадного масла и, скрутив светильню из ниток, зажигал по ночам на печи дымный огонь.

Когда Алеша перевертывал страницу огромного тома, красный язычок светильни трепетно колебался, грозя погаснуть, светильня ежеминутно тонула в растопленной пахучей жидкости, дым ел глаза, но все эти неудобства исчезали в наслаждении, с которым он рассматривал иллюстрации и читал объяснения к ним.

Эти иллюстрации раздвигали перед Алешей землю все шире и шире. Уводя его из душных мещанских комнат, они показывали ему сказочные города, высокие горы, красивые берега морей.

Жизнь чудесно разрасталась, земля становилась заманчивее, богаче людьми, обильнее городами и всячески разнообразнее.

И за всем этим Алеша видел проблески какой-то иной жизни и иных отношений между людьми.

Из иностранных романов было ясно, что за границею извозчики, рабочие, солдаты и весь «черный народ» не такой, как в Нижнем, в Казани, в Перми: он смелее говорит с господами, держится с ними более просто и независимо.

Вот солдат, но он не похож ни на забитого Сидорова, ни на вятича с парохода. Вот — лавочник, но и он лучше всех известных Алеше лавочников. И священники в книгах не так грубы, они словно сердечнее и участливее относятся к людям.

Вообще жизнь, о которой рассказывалось в книгах, казалась Алеше лучше, легче той жизни, которую он знал: там не дрались так часто и зверски, не издевались так мучительно над человеком, как издевались над вятским солдатом, не жили так темно и убого, как жили рабочие люди в Кунавинской слободе.

А жизнь, которую Алеша наблюдал вокруг себя, вот какая была.

Дом, где жил чертежник, принадлежал подрядчику землекопных и мостовых работ. Остробородый, сероглазый, он был всегда зол, груб и как-то особенно спокойно жесток. У него было человек тридцать рабочих. Жили они в темном подвале с цементным полом и маленькими окнами ниже уровня земли. Вечерами, измученные работой, поужинав щами из квашеной вонючей капусты, землекопы выползали на грязный двор — в сыром подвале было душно и всегда угарно от огромной печи.

Тогда подрядчик являлся в окне своей комнаты и орал:

— Эй, вы, дьяволы, опять во двор выползли! Развалились, свиньи! У меня в дому хорошие люди живут, али им приятно глядеть на вас!

И рабочие покорно уходили в подвал.

В воскресные дни подрядчик выходил на крыльцо и садился на ступеньки с длинной узкой книжкой в одной руке, обломком карандаша в другой; к нему гуськом, один за другим, подходили землекопы, точно нищие.

Они говорили пониженным голосом, кланялись и почесывались, а подрядчик орал на весь двор:

— Ладно, будет! Бери целковый! Чего? А в морду хочешь? Хватит с вас! Иди прочь… Но!

И рабочий отходил, как пришибленный.

Всё это были люди печальные, они редко смеялись, почти никогда не пели песен, говорили кратко и неохотно. Всегда выпачканные землей, они казались Алеше покойниками, которых воскресили против их воли для того, чтобы мучить еще целую жизнь.

«Хорошие люди» — офицеры, — пьяницы и картежники, — били денщиков до крови, денщики дрались с землекопами, и все пили, пили помногу, насмерть.