Отрицательная Жизель

И вдруг угадалось без слов, одной мыслью, прямо из сердца идущей: не учить ее надо, а любить, просто любить. Он не спрашивал себя: любит ли он ее? Спроси он это, подумай придирчиво, пришлось бы сказать: «Нет». Но все мысли его были заняты ею.

Выходя из сквера, наткнулся он на киоск, обвешанный афишами. Как он раньше не додумался купить билеты, пригласить Любу в театр?

В киоске сидела пожилая женщина с приветливым лицом. Михаил понятия не имел, куда брать билеты, в какой театр, на какой спектакль. Будет весь вечер с Любой, и хорошо. А впрочем, надо бы ее развеселить, развлечь. Он попросил у кассирши два билета — хороших, на хороший спектакль.

Кассирша взглянула на него, по глазам угадала, что для него это важно. Вытащила из ящика два билета — в театр оперетты.

— «Моя прекрасная леди»… Название подходит? Замечательный спектакль. Только я вам дам еще два билета на «Ивана и Ванечку». Тоже замечательная пьеса, и театр замечательный — самый художественный в Москве.

На следующий день Михаил укараулил Любку у проходной, пошел рядом.

— Здравствуй, Люба, давно тебя не видел, как живешь?

Ответ Любкин: «Живем — хлеб жуем» — не обещал ничего хорошего. Но не отступать же. Любка ершилась: она долго ждала этой встречи, а Михаил не подходил к ней, и она перестала ждать. Тут его и нанесло.

— А я тебя в театр пригласить хочу…

Любка усмехнулась:

— Что это вдруг — девушка твоя заболела?

— Какая девушка? Билеты доставал для нас с тобой. Ты и есть моя девушка…

Любка посмотрела на него долго, пристально, и он увидел, как она осунулась, помрачнела. Ему хотелось успокоить ее, утешить — он взял ее за руку. Она не отняла свою руку, но пальцы ее были безучастны, холодны, и он отпустил их.

Шли, обмениваясь пустыми словами, больше молчали.

У подъезда ее дома остановились. Михаил достал билеты.

— Ты оперетту любишь?

— Не знаю. Не была никогда. По радио слышала.

— Места хорошие и спектакль. Называется «Моя прекрасная леди»… Пойдешь?

Любка опять посмотрела на него долго, вдумчиво. И вдруг спросила резко:

— Говори прямо, чего ты от меня хочешь?

Михаил растерялся. Чуть было не ответил сердито: «В театр с тобой хочу пойти, всего-то и делов». Вопрос Любкин был обидный, с намеком. Но Михаил услышал также в этом вопросе страх, недоверие, растерянность. Трудно ей сейчас. Обоим им трудно. Он чувствовал: одно неверное слово, движение, и то неокрепшее, робкое, что поднимается в ней, оборвется.

Внезапно, не думая — так бросаются в воду к тонущему, — он сказал:

— Люба, выходи за меня замуж!

Она взглянула оторопело, испуганно, увидела его лицо, тоже испуганное, будто ее отражение.

С минуту оба молчали — оцепенели, замерли. Он держал ее руки в своих. Первыми ожили ее пальцы — она тихонечко потянула их, не отнимая совсем, будто пробуя, свободна ли она, вздохнула и сказала с ласковой насмешкой:

— И давно ты это придумал?

— Недавно. — Страх его проходил, он уже улыбался.

— А вдруг я отвечу «согласна», что тогда твоя мама скажет?

— Мамы у меня нет, а есть бабушка в деревне — хорошая.

— Тогда я тебе за маму твою должна отсоветовать. Или мало плохого ты обо мне слышал на суде?

Любка смотрела с прищуром и слегка потянула свои пальцы, но он крепче сжал руки, не отпустил.

— Всякое я слышал: и плохое, и хорошее. Не будем плохое вспоминать… Ты мне нравишься, по душе ты мне.

Он слегка разжал свои пальцы, но она не отняла рук. Михаил тихонько притянул ее к себе и поцеловал, как пришлись его губы, — между бровей.

Теплая волна подняла их обоих, и тотчас они разомкнули руки и отодвинулись друг от друга.

Любка глядела на него мягко, хотя слова ее прозвучали с насмешечкой:

— Давай мы сначала в театр сходим. Когда, говоришь? Вот и хорошо, я очень хочу пойти в театр.

Она хотела сказать «пойти с тобой», но остереглась. Он ей нравился. Очень! Но что будет дальше, Любка не думала. Скорее всего ничего не будет, просто не может быть. Однако от неожиданного этого предложения, первого в жизни, ей стало радостно.

Она повернулась и быстро побежала наверх — говорить сейчас ей не хотелось.

В тот же день Любка начала готовиться. Она явится в театр в самом великолепном своем виде — изумит Мишу, сразит своей красотой! А замуж… да он, поди, уже жалеет не знаю как, что такое сказал…

И Любка прежде всего вымыла голову красящим шампунем, отчего ее светлые волосы стали рыжими с переливом, а потом стала обдумывать свой внешний вид для театра.

Эх, было бы у нее длинное платье до полу или элегантные брючки! Но ничего такого роскошного не было в Любкином гардеробе. Значит, замшевая мини-юбка и зеленый джемпер-«лапша». Лучшего нет. Зато есть украшения — целая коробка стекляшек.

И вот наступил жданный вечер. Любка вошла в вестибюль театра лучшей из своих походок — мягкой, кошачьей, чуть ленивой. Михаил уже ждал ее. Сверкнул глазами навстречу, заторопил идти в зал. На Любку смотрели многие, ей показалось, смотрят даже чересчур. Мимоходом взглянула в зеркало: прическа, блестящая от лака, держалась, сине-зеленая тушь удлиняла глаза, придавая необходимую загадочность взгляду, блестящее ожерелье оживляло джемпер, в ушах матово мерцали «жемчужные» клипсы, даже браслет не успел перевернуться «бирюзой» вниз. Все было о’кэй! Ей показалось только, будто она в зеркале старше Михаила, но вдумываться в это чудо было некогда — они уже были в зале, свет меркнул, шорохи и вздохи замирали в темноте. Занавес раздвинулся, и сцена поглотила Любку.

История уличной девчонки-цветочницы, ее превращение из пестрого маленького чучела, из напуганной зверушки в изящную красавицу; любовь, захватывающая главных актеров, и борьба их с любовью — и все это с пением, с танцами, с музыкой… боже мой, с какой музыкой! Любка была потрясена.

Щеки ее распылались, из-под желтовато-кирпичных румян цвета «легкий загар» вылез, не считаясь с границами, ее собственный алый румянец.

Увидев себя в зеркальном фойе рядом с Михаилом, таким ладным и простым в сером костюме, Любка ахнула и, сказав: «Я сейчас», скрылась за дверью с легким женским силуэтом. Там она стерла мокрым носовым платком румяна, сняла часть туши с век и сложила в сумочку все свои украшения.

«Света у нас в доме нет — плафоны запылились, лампочки дохлые», — оправдывалась перед собой Любка, хотя и понимала, что не в лампах дело. Решила: завтра в воскресенье перешерстит все в комнате, просто перевернет.

Михаил поглядел на нее весело:

— В буфет мы опоздали, моя прекрасная леди, я купил тебе шоколад…

Но Любке не надо было ни буфета, ни шоколада — она торопилась в зал.

Когда вышли из театра, Михаил спросил, понравилась ли.

— Очень! — горячо воскликнула Любка. — Просто так понравилось, так…

У нее не хватило слов, и она стиснула его руку. Помолчали. Вдруг он увидел, что она вытирает украдкой глаза.

— Люба, ты что? Это же веселый спектакль, оперетка!

— Ты не знаешь — я так люблю танцевать… Я все мечтала — буду танцевать… Теперь поняла — поздно…

Она говорила, всхлипывая, как маленькая. Михаил хотел ее утешить: ведь можно ходить на танцы, в клубе бывают вечера, а летом в парк — на танцплощадку.

Любка выдернула руку из-под его локтя.

— Ты не понимаешь, о чем я говорю! Я не смогу уже стать артисткой, балериной — учиться надо начинать с детства… Если бы мамка отдала меня девочкой учиться, я бы стала балериной или танцоркой в ансамбле, может, фигуристкой на коньках…

Михаил жалел ее. Не ждал, что так кончится театр — слезами, переживаниями. С какой-то новой стороны открылась она сегодня перед ним и нравилась еще больше. Ах, леди Люба, что ждет ее дома?

Михаил привлек ее к себе, прижался лицом к ее волосам и сразу же отодвинулся. Волосы были жесткими, как проволока, как стеклянное волокно.

— Люба, что ты сделала со своей головой? — спросил он. И зря спросил.

Она вырвалась и убежала наверх. Он крикнул: «Куда ты, погоди!» Но только дверь хлопнула в ответ.

Два выходных Михаил томился, успокаивал себя — как придет на работу, скажет ей: «Не знаю я всех ваших женских штучек — причесок, фасонов, флаконов. Ты уж не дуйся на меня!»

А Любка и не дулась. Сама жалела, что взмыла вверх как ракета. Могла просто сказать: побрызгалась лаком, может, и перебрызгалась. Согласна. И вообще она теперь будет причесываться иначе — волосы по плечам.

И чтобы скорей дождаться понедельника, Любка схватилась за уборку. Было у нее желание все перемыть, перетрясти, переставить. Перевернуть свой дом.

В воскресенье к вечеру оставалось ей натереть намазанный мастикой паркет. Любка в старом ситцевом халатишке, в стоптанных шлепках чистила над газетой забитую воском щетку. Тут и явились друзья-приятели: Пашка, Лялька, Валентин и Пузырь.

Явились как с неба свалились. Стали на пороге, и Пашка сказал нахальным голосом:

— Кончай чистоту, принимай гостей!

Лялька захихикала — что ни скажет Пашка, ей все смешно. И Пашка прямо-таки прется в комнату по чистому полу, хватает стул и садится. За ним вприпрыжку вбегает Лялька. А те двое, скромненьких, застряли в открытых дверях.

Любка оглядела всех строго, сказала сердито:

— Закрыто на ремонт!

— Ремонт сейчас закончим, кафе-танцзал откроем. — Пашка протянул руку за щеткой, скомандовал: — Молодежь, за дело! Пузырь, натирай!

Любка убрала щетку за спину.

— Нет. Закрыто насовсем.

— Значит, гонишь?! — Пашка грозно засопел, поднимаясь.

— Да шутит она, шутит. Правда, Любочка? — Лялька обняла Пашку за плечи, усаживая. — Что случилось, скажи?

— Ничего не случилось, — ответила Любка скучным голосом. — Просто я выхожу замуж.

Пашка загоготал басом, за ним бисером рассыпалась Лялька, а взглянув на них, нехотя засмеялся Пузырь.

Только Валентин стоял в дверях грустный-грустный.

— Ты шутишь, Любка, скажи — ведь шутишь? — приставала Лялька.

— Может, и шучу, — ответила Любка. — Но вы все равно уходите. Мне надо натирать пол.