Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Нападение

Однажды утром, в праздник, когда кухарка подожгла дрова в печи и вышла на двор, а Алеша был в лавке, — за стеной, в кухне, раздался сильный вздох, лавка вздрогнула, с полок повалились жестянки карамели, зазвенели выбитые стекла, забарабанило по полу. Алеша бросился в кухню, из двери ее в комнаты лезли черные облака дыма, за ними что-то шипело и трещало.

Ромась схватил Алешу за плечо:

— Стойте!..

В сенях завыла кухарка.

— Э, дура!

Он сунулся в дым, загремел чем-то, крепко выругался и закричал:

— Перестань! Воды!

На полу кухни дымились поленья дров, горела лучина, лежали кирпичи, в черном жерле печи было пусто, как выметено. Нащупав в дыму ведро воды, Алеша залил огонь на полу и стал швырять поленья обратно в печь.

— Осторожней! — закричал Ромась. — Осторожней, Максимыч! Может, еще взорвет… — И, присев на корточки, он стал рассматривать круглые еловые поленья.

— Что вы делаете?

— А — вот!

Он протянул Алеше странно разорванный кругляш, и Алеша увидал, что внутренность его была высверлена коловоротом и странно закоптела.

— Понимаете? Они, черти, начинили полено порохом. Дурачье! Ну что можно сделать фунтом пороха?

И, отложив полено в сторону, он начал мыть руки.

За это время вокруг избы собралась толпа. В открытые окна комнаты смотрели искаженные страхом и гневом волосатые рожи, щурились глаза, разъедаемые дымом, и кто-то возбужденно, визгливо кричал:

— Выгнать их из села! Скандалы у них бесперечь! Что такое, господи?

Ромась вышел на крыльцо лавки и, показывая полено, говорил толпе:

— Кто-то из вас начинил этот кругляш порохом и сунул его в наши дрова. Но пороха оказалось мало, и вреда никакого не вышло…

Пьяный солдат Костин закричал:

— Выгнать его, изувера!.. Под суд…

Но большинство людей молчало, пристально глядя на Ромася, недоверчиво слушая его слова.

— Для того, чтоб взорвать избу, надо много пороха, пожалуй, — пуд! Ну, идите же…

Люди разошлись не торопясь, неохотно, как будто сожалея о чем-то.

Сели пить чай.

— Не се́рдит вас это? — спросил Алеша.

— Времени нехватает сердиться на каждую глупость.

Явился Кукушкин с ведром разведенной глины и, вмазывая кирпичи в печь, говорил:

— Удумали, черти! Вошь свою перевести — не могут, а человека извести — пожалуйста! Ты, Антоныч, много товару сразу не вози, лучше поменьше, да почаще, а то, гляди, подожгут тебя. Теперь, когда ты эту штуку устроишь, — жди беды.

«Эта штука», очень неприятная богатеям села, — придуманная Ромасем крестьянская артель. Крестьяне должны были сообща продавать яблоки со своих садов, а не поддаваться кулакам, скупавшим товар за бесценок.

Разумные мужики села объединились вокруг Ромася, помогая ему, кто чем мог. Больше всех работал красавец Изот. А в середине лета Изот пропал.

Стали говорить, что он утонул, и дня через два подтвердилось: верстах в семи ниже села к луговому берегу прибило его лодку с проломленным дном и разбитым бортом. Несчастие объяснили тем, что Изот, ловя рыбу, вероятно, заснул на реке, и лодку его снесло на пыжи трех барж, стоявших на якорях верстах в пяти ниже села.

Ромась был в городе, когда случилось это.

Вечером к Алеше в лавку пришел Кукушкин, уныло сел на мешки, помолчал, глядя на ноги себе, потом, закуривая, спросил:

— Когда Хохол воротится?

— Не знаю.

Он начал крепко растирать ладонью лицо, тихонько ругаясь и рыча, как подавившийся костью.

— Что ты?

Он взглянул на Алешу, кусая губы. Глаза его покраснели, челюсть дрожала, наконец, выглянув на улицу, он с трудом выговорил, заикаясь:

— Ездил я — с ребятами. Лодку смотрели Изотову. Топором дно-то прорублено — понял? Значит, убит Изотушка! Не иначе…

Встряхивая головою, он снова стал тихо ругаться, всхлипывая сухим, горячим звуком, а потом замолчал, крепко стиснув зубы.

Нестерпимо было Алеше видеть, как этот мужик хочет заплакать и — не может, не умеет, дрожит весь, задыхаясь в злобе и печали. Вскочил и ушел, встряхивая головой.

На другой день вечером мальчишки, купаясь, увидели Изота под разбитой баржею, на берегу.

Половина днища баржи была на камнях берега, половина — в воде, и под нею, у кормы, зацепившись за изломанные полости руля, распласталось, вниз лицом, длинное тело Изота с разбитым, пустым черепом, — вода вымыла мозг из него.

Рыбака ударили сзади, затылок его был точно стесан топором. Течение колебало Изота, забрасывая ноги его к берегу, двигая руками рыбака. Казалось, что он напрягает силы свои, пытаясь выкарабкаться на берег.

Угрюмо, загадочно стояли на берегу десятка два мужиков-богачей, бедняки еще не воротились с поля. Суетился, размахивая посошком, вороватый, трусливый староста, шмыгал носом и отирал его рукавом розовой рубахи.

Широко расставив ноги, выпятив живот, стоял кряжистый лавочник Кузьмин, глядя по очереди на Алешу и Кукушкина.

— Ой, озорство! — причитал староста, семеня кривыми ногами. — Ох, мужики, нехорошо!

С горы цветными комьями катились девки, ребятишки, поспешно шагали пыльные мужики.

А в кучке богатеев осторожно и негромко говорили:

— Занозистый был мужик.

— Чем это?

— Это, вон, Кукушкин занозист…

— Зря извели человека…

— Изот — смирно жил…

— Смирно-о? — завыл Кукушкин, бросаясь к ним. — Так за что же вы его убили, а? Сволочь! А?

Кулаки заорали, налезая, ругаясь, рыча, а Кукушкин, подскочив к лавочнику, с размаху ударил его ладонью по шероховатой щеке:

— На, животный!

Размахивая кулаками, он тотчас же выскочил из толпы и почти весело крикнул Алеше:

— Уходи, драться будут!

Его уже ударили, он плевал кровью из разбитой губы, но лицо его сияло удовольствием…

— Видал, как я Кузьмина шарахнул?

Потом уходили от тесной кучи людей, стоявшей у баржи, и Кукушкин говорил сердито:

— Всех нас вот эдак… Господи, глупость какая!

Ромась приехал дня через два, поздно ночью, видимо, очень довольный чем-то, необычно ласковый. Увидев осунувшегося Алешу, он хлопнул его по плечу.

— Мало спите, Максимыч?

— Изота убили.

— Что-о?

Скулы у него вздулись желваками, и борода задрожала, точно струясь, стекая на грудь. Не снимая фуражки, он остановился среди комнаты, прищурив глаза, мотая головой.

— Так. Неизвестно — кто? Ну, да…

Медленно подошел к окну и сел там, вытянув ноги.

— Я же говорил ему… Начальство было?

— Вчера. Становой.

— Ну, что же? — спросил он и сам себе ответил: — Конечно, ничего!

Алеша рассказал, что становой, как всегда, остановился у Кузьмина и велел посадить в холодную Кукушкина за пощечину лавочнику.

— Так. Ну, что же тут скажешь?

Он сел за стол, облокотился и, сжав голову руками, сказал:

— Как жалко Изота…

Долго молчал, потом ушел, наклоняя голову в двери ниже, чем это было необходимо.