Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Странствия

Когда Ромась уехал из Красновидова, Алеша затосковал и заметался по селу, точно кутенок, потерявший хозяина. Они ходили с Бариновым по деревням, работали у богатых мужиков, молотили, рыли картофель, чистили сады. Жили в бане.

Однажды дождливой ночью Баринов сказал Алеше:

— Лексей Максимыч, воевода без народа! Едем-ка на море, а? Ей-богу! Чего тут? Не любят здесь нашего брата, эдаких. Еще — того, как-нибудь, под пьяную руку…

Поехали по Волге, сперва ехали на пассажирском, потом на барже с матросами, и через семь дней были на Каспии в небольшой артели рыболовов, на калмыцком промысле. Что наработали, то и проели, а наступили меж тем холода. Разойдясь с товарищем, стал Алеша пробираться на север. Где пешком шел, где в телегу подсаживался к крепким и широким мужикам, продававшим арбузы. А раз забрался в теплушку к быкам. Надышали быки тепло, соблазнительно показалось Алеше. И верно — отогрелся. Но в дороге оказалось, что быки были крайне плохо воспитаны, вели себя неприлично, свирепо толкали пассажира, кто как мог, и вообще всю дорогу старались причинить ему всевозможные неприятности. Когда это удавалось им, быки удовлетворенно сопели и мычали. Алеша, улучив момент, вскарабкался на одного из них и, несмотря на недовольство быка, он так и ехал верхом всю дорогу не слезая.

На станции Добринка Алеше посчастливилось: дали ему место ночного сторожа погрузочного двора. Дежурить он должен был с шести часов вечера до шести часов утра — охранять мешки, брезенты, щиты, шпалы и дрова от расхищения.

Пришлось как-то раз караулить темной осенней ночью груду мешков с мукой. Погода стояла отвратительная, дул холодный ветер, шел проливной дождь. В степи тьма непроглядная, точно чернила. Вдруг ветром сорвало брезент с груды мешков. Делать нечего, пришлось лезть на груду, закрывать мешки. И вот наверху-то горы закрутило его порывом ветра, завернуло в брезент и бросило на полотно.

Ударился он о рельсы до того сильно, что и себя не помнил, а потом вся шея так распухла, что едва его не задушило. После операции первое время и говорить-то ничего не мог. Говорить начал недели три спустя после этого, да и то шёпотом.

Думал, что навсегда голос потерял, но месяца через четыре заговорил, да только не прежним тенором, а басом.

Но хоть и без голоса, а дежурить надо. Ходи с палкой в руке вокруг пакгаузов. Со степи дует ветер, несутся тучи снега, ползут, точно вздыхая и лязгая, поезда в белую холодную даль.

А когда Алеша после бессонной ночи сменялся с дежурства, кухарка начальника станции заставляла его выносить помои, колоть и таскать дрова, чистить медную посуду, топить печи, ухаживать за лошадью и делать еще многое, что поглощало почти половину дня, не оставляя времени для чтения и сна. Кухарка Маремьяна сильно не взлюбила за что-то сторожа и откровенно грозила ему:

— Затираню до того, что на Кавказ сбежишь…

Но он и сам ждал только весны. В зимние ночи во время дежурства все сильнее разгоралось желание заглянуть всюду, побродяжить по дорогам и полям родины, посмотреть, как люди живут и чем живут. Тянуло странствовать по земле. «Все надо знать, все надо понять», вспоминал он слова своего учителя, Ромася.

Как только стаял снег, Алеша ушел со станции и стал бродить по дорогам России, как перекати-поле. Обошел Волгу, Дон, Украину, побывал и в родном городе Нижнем, на призыве. В солдаты его не взяли; толстый веселый доктор, несколько похожий на мясника, распоряжаясь, точно боец быков на бойне, сказал, осмотрев его:

— Дырявый, пробито легкое насквозь. Не годен!

В следующую весну Алеша пробирался уже через Украину в Бессарабию. Работал, где придется. Подработает и — дальше. Выйдет весь запас — опять становись на работу.