Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Конец пути!

Впереди был Кавказ. Прошли Кубань, шли по Терской области. Шакро был растрепан и оборван на диво и был чертовски зол, хотя уже не голодал теперь, так как заработка было достаточно.

Он оказался действительно неспособным к какой-либо работе. Однажды попробовал стать к молотилке отгребать солому и через полдня сошел, натерев граблями кровавые мозоли на ладонях. Другой раз стали корчевать держи-дерево, и Шакро сорвал себе мотыгой кожу с шеи.

Шли довольно медленно — два дня работы, день пути. Ел Шакро крайне несдержанно, и по милости его чревоугодия Алеша никак не мог скопить столько денег, чтоб подправить хотя бы его костюм. А костюм у Шакро был сонмищем разнообразных дыр, кое-как связанных разноцветными заплатами.

Чем ближе подходили к Тифлису, тем Шакро становился сосредоточеннее и угрюмее. Что-то новое появилось на его исхудалом, неподвижном лице.

Недалеко от Владикавказа путники зашли в черкесский аул и подрядились там собирать кукурузу.

Проработав два дня среди черкесов, которые, почти не говоря по-русски, беспрестанно смеялись над ними и ругали их на своем языке, Алеша решил уйти из аула, испуганный все возраставшим среди аульников враждебным отношением. Когда путники отошли верст десять от аула, Шакро вдруг вытащил из-за пазухи сверток лезгинской кисеи и, с торжеством показав Алеше, воскликнул:

— Волыни нэ надо работать! Продадим — купим всего! Хватит до Тыфлыса! Панымаишь?

Алеша был возмущен до бешенства. Вырвал кисею, бросил ее в сторону и оглянулся назад.

Черкесы не шутят. Незадолго перед этим он слышал от казаков такую историю: один босяк, уходя из аула, где работал, захватил с собой железную ложку. Черкесы догнали его, обыскали, нашли при нем ложку и, распоров ему кинжалом живот, сунули ее глубоко в рану, а потом спокойно уехали, оставив его в степи, где казаки подняли его полуживым. Он рассказал это им и умер по дороге в станицу.

Казаки не однажды предостерегали от черкесов, рассказывая поучительные истории в этом духе.

Алеша напомнил Шакро об этом. Тот стоял перед ним, слушал и вдруг, молча оскалив зубы и сощурив глаза, кошкой бросился на него. Минут пять они основательно колотили друг друга, и наконец Шакро с гневом крикнул:

— Будэт!..

Измученные, оба долго молчали, сидя друг против друга… Шакро жалко посмотрел туда, куда Алеша швырнул красную кисею, и заговорил:

— За что дрались? Фа, фа, фа!.. Очэн глупо. Развэ я у тэбэ украл?

Алеша пытался объяснить ему, что есть кража…

— Пажалуста, ма-алчи! У тэбэ галава как дэрэво… — презрительно сказал он и объяснил — Умирать будэшь — воровать будэшь? Ну! А развэ это жизнь? Малчи!

Боясь снова раздражить его, Алеша молчал. Это был уже второй случай кражи. Еще раньше, когда они были в Черноморье, Шакро стащил у греков-рыбаков карманные часы. Тогда они тоже едва не подрались.

— Ну, — идем далшэ? — сказал Шакро, когда оба несколько успокоились, примирились и отдохнули.

Пошли дальше. Шакро с каждым днем становился все мрачней и смотрел на Алешу странно, исподлобья.

Как-то раз. когда уже прошли Дарьяльское ущелье и спускались с Гудаура, он заговорил:

— Дэнь-два пройдет — в Тыфлыс придем. Цце, цце! — почмокал он языком и расцвел весь. — Приду домой, — гдэ был? Путэшествовал! В баню пайду… ага! Есть буду много… ах, много! Скажу матэри: очэн хачу есть! Скажу отцу: просты мэнэ! Я видэл мыного горя, жизнь видэл — разный! Босяки очэн хароший народ! Встрэчу когда, дам рубль, павэду в духан, скажу: пэй вино, я сам был босяк! Скажу отцу про тэбэ… Вот человек, был мэнэ как старший брат… Учил мэнэ, бил мэнэ, собака!.. Кормил. Тэпэрь, скажу, корми ты его за это. Год корми! Год корми — вот сколько!

Алеша любил слушать, когда он говорил так; он приобретал в такие минуты что-то простое и детское. Такие речи были еще и потому интересны, что в Тифлисе он не имел ни одного человека знакомого, а близилась зима — на Гудауре их уже встретила вьюга. Алеша надеялся немного на Шакро.

Шли быстро. Вот и Мцхет — древняя столица Иберии. Завтра — Тифлис.

Еще издали, верст за пять, Алеша увидал столицу Кавказа, сжатую между двух гор. Конец пути! Алеша был рад, Шакро — как будто равнодушен. Он тупыми глазами смотрел вперед и сплевывал в сторону голодную слюну, то и дело с болезненной гримасой хватаясь за живот… Это он неосторожно поел сырой моркови, которую нарвал по дороге.

Вдруг он заговорил:

— Ты думаишь, я — грузинский дыварянин — пайду в мой город днем такой, рваный, гразный? Нэ-эт!.. Мы падаждем вэчэра. Стой!

Сели у стены какого-то пустого здания и, свернув по последней папироске, дрожа от холода, покурили. С Военно-Грузинской дороги дул резкий, сильный ветер. Шакро сидел, напевая сквозь зубы грустную песню..

Алеша думал о теплой комнате и других преимуществах оседлой жизни пред жизнью кочевой.

— Идем! — поднялся Шакро с решительным лицом.

Стемнело. Город зажигал огни. Это было красиво; огоньки постепенно, один за другим, выпрыгивали откуда-то во тьму, окутавшую долину, в которую спрятался город.

— Слушай! — сказал Шакро. — Ты дай мэнэ этот башлык, чтоб я закрыл лицо… а то узнают мэиэ знакомые, может быть…

Алеша дал башлык. Они шли по Ольгинской улице. Шакро насвистывал нечто решительное.

— Алэксэй! Видишь станцию конки — Верийский мост? Сыди тут, жди! Пажалуста, жди! Я зайду в адын дом, спрошу товарища про своих, отца, мать…

— Ты недолго?!

— Сэйчас! Адын момэнт!..

Он быстро сунулся в какой-то темный и узкий переулок и исчез в нем — навсегда.

Алеша никогда больше не встречал этого человека — своего спутника в течение почти четырех месяцев жизни, но он часто вспоминал о нем с добрым чувством и веселым смехом.

Алеше перешло уже за двадцать лет. Много прочел он книг, много видел людей, но встреча с Шакро была, пожалуй, самой замечательной. Она научила Алешу многому, чего не найдешь и в книгах.