Именем Республики

В штольне

День был теплый, по-весеннему прозрачный, Хорошо в такой день работать в поле, вдыхая запах свежевспаханной земли, отдыхать под березой, качающей гибкие зеленые ветви, или сидеть над прудом у мельницы, выуживая красноперых с темными полосами окуней, а еще лучше идти по родной земле навстречу делу, которое зовет тебя.

В прекрасном настроении подходил Стародубцев к Кривому озеру. В молодом теле играла непочатая сила, в душе пела радость.

Навстречу ему выскочил из кустов Пантушка. С расчесанными волдырями на лице и руках, с ввалившимися глазами, он производил впечатление тяжелобольного.

— Ты здоров ли, Пантелей? — забеспокоился Стародубцев.

— Здоров, дядя Игнаша! — бойко ответил мальчик.

— Вид у тебя неважный.

— Спать хочется. А потом с харчами плохо... Со вчерашнего дня не емши.

— На-ка, — Стародубцев вытащил из сумки хлеб.

Пантушка ел и рассказывал. Рассказывал со всевозможными подробностями, не имевшими отношения к делу. Ему казалось, что важна каждая мелочь, что ничего нельзя упускать — все может пригодиться.

— Ясно! — произнес Стародубцев, выслушав сообщение. — Спугнули.

— Я? — с волнением спросил Пантушка.

— Нет, не ты. Авдотья предупредила. Я допросил ее вчера утром и сразу же пошел сюда. Но случилось неладное. Сбился с дороги. Я ведь тут давно не бывал. Проплутал весь день и заночевал в лесу. Сегодня чуть свет начал распутываться в дорожках и тропинках. Авдотья-то меня опередила, успела предупредить мужа.

Подумав немного, Стародубцев спросил:

— Ты хорошо видел обоих?

— Ну, как на ладони. Я же говорю, один этот самый... на паперти был в тот вечер.

— Ну, а другой — Гаврила?

— Какой Гаврила?

— Муж Авдотьи...

Стародубцев ласково потрепал Пантушку по шее.

— Молодец ты! Навел на след. Человек этот причастен к убийству комсомольца.

Глаза у Пантушки округлились.

— Ну! — удивился он.

— Да. Если и не он убил, то все равно подозрителен. Откуда-то появился, никто не знает.

— Авдотью арестовать, она бы все рассказала.

Стародубцев рассмеялся, запустил пальцы в лохматые волосы паренька.

— Нельзя ее арестовывать.

— Почему?

— Как только мы ее арестуем, так из ее семьи кто-нибудь даст знать Гавриле, и они опять скроются. Значит, они про Малиновую поляну говорили?

— Два раза Гаврила сказал: «Малиновая поляна».

— Там у Гаврилы, наверное, запасное место есть, вот они там и скрываются. Гавриле невыгодно далеко от дома уходить. А тому, дружку его, нельзя никуда, кроме леса, податься — опасно, изловить могут. Гаврила его и подкармливает. Нет, не должны они далеко уйти.

— Вот и хорошо захватить.

— Ты горяч больно, как молодой кутенок. В нашем деле терпение важнее всего. Пускай обживутся день-другой, успокоются, что их никто не преследует. Пускай Авдотья харчи им таскает. Понял?

Пантушка не мог понять, как можно медлить с поимкой преступников. Медлительность Стародубцева казалась ему чуть ли не трусостью.

— Мы с тобой вот как сделаем, — продолжал Стародубцев, укладываясь на траве поудобнее.

Слова «мы с тобой» проникли в самое сердце Пантушки, подняли его куда-то высоко-высоко. Никто еще не говорил с ним так о важном деле. В ушах у него так и звучало: «Мы с тобой»... «я и ты»... «ты и я»... В эти минуты он готов был отдать жизнь за Стародубцева.

— Мы с тобой сделаем так, — продолжал Стародубцев. — Только мне надо знать, можно ли тебе доверять?

— Мне? — Пантушка задыхался от нахлынувшего на него чувства. — Мне?..

— Умеешь ли ты держать язык за зубами?

— «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами». В букваре написано.

— Вот это самое. Значит, надеяться на тебя можно?

— Спрашиваешь! — голос у Пантушки сорвался. — Да я...

— Ладно! Все, что ты видел, как бы забудь. Помни про себя. Ни отцу с матерью, ни товарищам — никому не говори. Был на рыбалке, больше ничего не знаешь.

— А Яшка?

— И Яшке скажи, чтобы не болтал. Лучше даже скажи Яшке, что не видал меня.

— Яшка-то говорит, Авдотья на свиданку к этому приходила.

— Пусть так и думает.

Жадно, полураскрыв рот и вытянув худенькую шею, слушал Пантушка милиционера и не мог понять, к чему тот ведет разговор.

— Никому ничего не рассказывай, — гудел Стародубцев. — Сегодня я обделаю кое-какие свои дела. Ты отдохни дома, выспись, наберись сил. А послезавтра утром пойдем на Малиновую поляну по грибы.

— Грибов-то еще нет.

— Неважно. Сыроежки уже появились. Корзинку с собой возьми. Вот и все. Больше пока тебе ничего не надо знать.

— А дома как же сказать? Ведь не на один день уйдем.

— Скажи, по грибы пошел. Потом скажешь, что заблудился в лесу.

— Обманывать?..

— Это не обман. Это военная тайна.

И опять сердце Пантушки тревожно и сладко дрогнуло; слова «военная тайна» были полны чем-то новым, будившим острое чувство.

План Стародубцева был такой. Проверить, действительно ли один из двух бородатых людей был тот, которого он видел на паперти в день изъятия церковных ценностей. Проверить, а там, смотря по обстоятельствам, — или задержать его одному или послать Пантушку за помощью в село, а самому караулить. Может быть, придется и преследовать. Лучшего помощника в таком деле найти трудно: мальчишка не вызовет подозрений, быстро бегает, проберется там, где взрослый не пройдет.

— Показывай каменоломню!

Стародубцев вскочил на ноги, надел бескозырку на русый чуб, в котором запуталась сухая хвоя, подхватил винтовку.

В штольне он достал из кобуры наган и шел, держа его перед собой. Пантушка светил берестовым факелом, и сердце его замирало от ожидания чего-то страшного.

Но ничего страшного не случилось.

Они добрались до места, где жили Гаврила и Судаков. На земле лежало примятое сено, потухшие головешки от костра, валежник, лучина.

— Тепленькое место-то, нагретое, — проговорил милиционер. — Долгонько тут, видать, Гаврила жил. Сена-то с осени натаскал.

— А может, зимой?

— Никак нет. Зимой сена тут не бывает, его по первым заморозкам в деревню увозят. А нынче еще сенокоса не было. Вот и выходит, что с прошлого года. Примечай, браток!

Стародубцев подмигнул.

Возбужденный Пантушка пнул ногой хворост и хотел расшвырять сено, но Стародубцев строго остановил его:

— Не трогай!

И, поправив хворост, спокойно объяснил:

— Все надо оставить, как было до нашего прихода. Они не должны знать, что мы здесь были. Не надо зверя спугивать с обжитого места. Ничего тут не оброни своего.

Он наклонился, что-то разглядывая, затем поднял окурок, развернул.

— Курили самосадку.

Под сеном у стены нашли бутылку. Стародубцев понюхал ее.

— Пили водку. Авдотья их снабжает добросовестно. А это что?.. А? Ну-ка, посвети!

В руках у Стародубцева блестел патрон.

— От браунинга номер три.

— Чего?

— Патрон. Это я возьму. Едва ли хозяин спохватится, что потерял патрон.

Стародубцев помнил, что гильза от патрона, найденная в церкви, тоже была от третьего номера браунинга. Правда, одно это еще не могло служить обвинением (мало ли у кого браунинг номер три), но все же не помешает иметь и такое доказательство на всякий случай.

— Посмотри, Пантелей, и запомни, что и как тут.

— Зачем?

— Может, пригодится. Старайся больше запомнить.

Внимательно осмотрев всю штольню и не обнаружив ничего интересного, они вернулись обратно и, старательно обойдя покинутое людьми жилье, напоминавшее звериное логово, вышли наверх, к зеленому лесу, к воздуху, пропитанному цветущими травами и солнцем.

Стародубцев протянул Пантушке руку.

— Ну, греби, браток, до дому. Послезавтра жди меня. И помни — молчок!..

— Дядя Игнаша! Да я...

— Ну, то-то! Прощай пока! А я в Марфино погребу.

Влюбленными глазами смотрел Пантушка на Стародубцева. А то, что милиционер говорил «греби» и «подгребу» вместо «иди» и «подойду», делало его в мальчишеском представлении еще более необыкновенным человеком.