Я — следователь

5. Особое задание

Теперь по прошествии многих лет я начинаю понимать, почему дядя Миша не поручил мне этого задания...

Как-то вскоре после задержания Мирголовского и Боршая он спросил меня вроде мимоходом:

— Как ты думаешь, Андрей, те подростки, которых вы взяли на рынке, обязательно должны пойти в тюрьму? Является ли это неизбежностью?

— Их место только там, — не задумываясь ответил я.

Фомин как-то странно, непонятно посмотрел на меня. Но всему этому я не придал тогда особого значения.

— Иметь собственное мнение это хорошо, — вроде одобрил меня дядя Миша. Немного помолчал, а затем в раздумье, как бы самого себя, спросил: — Но какое мнение? — Что-то не досказал, заявив: — В общем, поговорим об этом подробнее в другой раз, — и перешел на другую тему.

Когда же я уходил из его кабинета, он поинтересовался:

— На факультете ты разрабатываешь тему о ВЧК?

— Да, — удивился я его осведомленности.

— С биографией Дзержинского уже знакомился?

— Конечно.

— Ну хорошо, — удовлетворенно закончил он.

Как я узнал позднее, примерно такой же разговор о судьбе задержанных состоялся у подполковника и с Костовским. Но тот ответил по-иному.

Обычно по делам о задержаниях карманников нам приходилось выступать в судах в качестве свидетелей, и потому при расследовании уголовных дел нас первоначально вызывали следователи или дознаватели.

Прошло месяца два с момента задержания Боршая и Мирголовского, но меня никуда не приглашали. В текучке повседневных дел и событий я не обратил на это особого внимания.

Как-то однажды я пришел к выводу, что Костовский, с которым у нас удачно завершались операции, стал реже участвовать в рейдах. Я сказал ему об этом.

— Да есть тут дела, — ответил он мне неопределенно.

Юрий занимался спортом, был неплохим баскетболистом, выступал в основном составе сборной города, но не любил этим хвастаться. Поэтому я подумал, что он готовится к ответственным соревнованиям, и не стал его особо расспрашивать.

Но дело обстояло не так...

Костовский стал завсегдатаем того двора, в котором когда-то часто бывал Муля.

— Сопляки, — ругался он незлобиво, — опять курили.

Это «сопляки» звучало в его устах несколько комично: Боршай и Мирголовский были младше Юрия от силы на год-другой. Но они не обижались на него и наперебой начинали оправдываться, заверяя, что это в последний раз. Костовский сумел сделать так, что для праздного шатания и бездельничанья времени не оставалось. Дядя Миша договорился, а Юрий, можно сказать, взял за руку и повел устраивать на работу Мирголовского и Боршая. Один теперь работал учеником в типографии, второй — на спасательной станции учеником моториста.

Мы не знали, как Костовский сумел убедить своего тренера, но наши крестники, прежде лазившие по карманам, были зачислены в состав юношеской сборной, с интересом и азартом занимались спортом и не менее увлеченно болели на соревнованиях по баскетболу, особенно когда в составе сборной города играл Юрий.

...Этим летом в Иркутске проходил матч на первенство Сибири и Дальнего Востока, и мы с ребятами пошли посмотреть, как играет Костовский. Я еще не знал о шефстве Юрия над бывшими правонарушителями.

— Смотри, — толкнул я Жору локтем в бок, — вон тех мы уже брали за карман, а теперь они хотят стащить что-нибудь у спортсменов. Давай-ка за ними понаблюдаем.

Мы пересели поближе, и мне пришлось удивляться. Оглянувшись, Боршай увидел меня и что-то сказал Мирголовскому.

— Сейчас уйдут, — проговорил я с досадой.

Но произошло неожиданное. Боршай и Мирголовский, обернувшись в нашу сторону, приветственно помахали руками. Я терялся в догадках и в конце концов пришел к выводу, что они решили надо мной поиздеваться: следи, мол, не следи, горе-сыщик, толку не будет. Наблюдать за ними не было смысла, и мы полностью увлеклись матчем.

Играли Иркутск и Хабаровск. Ситуация на площадке складывалась драматическая. Счет шел почти вровень, то одна, то другая команда выходила с перевесом в два-три очка. Прорывы Костовского заканчивались почти всегда удачными бросками. Зрители неистовствовали. В один из моментов я бросил взгляд в сторону Боршая и Мирголовского и увидел, что они ведут себя как заправские «шиффози». Вместе со всеми они вскакивали со скамейки, размахивали руками и охрипшими от рева голосами поддерживали атаки иркутян.

— Цезарь! Давай, Цезарь! — потрясал кулаками Боршай.

Я знал, что Цезарь была школьная кличка Костовского. За что он был ею награжден, не знаю, но среди болельщиков она тоже распространилась. У нас его так не звали.

В один из моментов относительного затишья на площадке и, естественно, на трибунах Жорка мне шепнул:

— А они, по-моему, пришли не воровать, а болеть по-настоящему.

— Надо же! — удивился я. — Страсть болельщика сильнее всех обид.

— Каких обид?

— Так мы же с Костовским их задержали за карман, а теперь они надрываются, из кожи лезут вон, поддерживают его в игре.

— Ну, за такую игру Юрию можно многое простить.

Иркутяне все же выиграли с перевесом в четыре очка.

После этой встречи я, может быть, впервые серьезно задумался о судьбе Мирголовского и Боршая. И если бы в это время дядя Миша снова спросил меня о том, обязательно ли их сажать в тюрьму, я бы не ответил столь категорично, однозначно и бездушно.

А вскоре произошел случай, который заставил меня еще больше задуматься и сделать некоторую переоценку ценностей.

Как-то в середине жаркого июньского дня мы с Жорой вошли в автобус, чтобы доехать до центра и направиться в «фунду» для занятий. «Фундой» мы ласково величали фундаментальную библиотеку госуниверситета. Шла сдача экзаменов, и только они были у нас на уме. Но на остановке «Бытовая» Китаев горячо выдохнул в мое ухо:

— Джага! Садится в заднюю дверь.

После этого Китаев прошел вперед, а я остался в задней части салона. Людей в автобусе было мало, человек пять стояло впереди, не желая занимать свободные сиденья. Страшную и модную кличку Джага я уже слышал и знал, что это ловкий и удачливый вор, несмотря на молодость, уже судимый за карманную кражу. Но встречаться мне с ним еще не приходилось. Оборачиваться я не стал, считая, что Джага пройдет вперед, а я его рассмотрю и хорошо запомню приметы. Но он остановился сзади меня, и я почувствовал, как из бокового кармана брюк у меня выскользнула авторучка. Если бы я не знал, что сзади находится карманный вор, то навряд бы услышал, как авторучка покидала мой карман. Движение было неуловимым и отработанным. И только настороженность позволила мне уловить его. Но все же я засомневался, не почудилось ли мне это. Нет, не почудилось! Осторожно проведя по карману рукой, я обнаружил, что ручки действительно там нет. Не оборачиваясь, локтем правой руки я резко двинул карманника «под дых». Толчок был неожиданным, и у того перехватило дыхание. Обернувшись, я увидел плотно сбитого, почти полного парня с круглым лицом и большими, слегка навыкате, испуганными глазами, в которых застыли слезы. Он скорчился от удара и не мог вздохнуть, поглядывая на меня снизу.

— Добавочный! — сказал я с удивлением.

Да, это был он, Добавочный. Я сразу же узнал его, хотя прошло много лет и мы оба выросли. Но то же круглое добродушное лицо, те же, напоминающие коровьи, выпуклые голубые глаза — все это не оставляло сомнений. В детстве мы с ним вместе были в одном пионерском лагере. Я сразу же вспомнил его фамилию — Малахов и имя — Вовка. Кличка Джага ему никак не шла. Добавочный — так прозвали его потому, что он сразу же в первый день, за первым же обедом попросил: «А мне добавочного».

И в детстве он был крепко сбитым, крупным парнишкой. Самое большое, что он тогда любил, — это поесть. Он был безобидным, незлобивым, все наши шутки и насмешки воспринимал спокойно, невозмутимо. Немного косолапя и переваливаясь при ходьбе, он всегда отставал в походах. В то же время уже тогда был значительно сильнее любого из нас, но я не помню случая, чтобы он кого-нибудь обидел, воспользовавшись этим своим преимуществом. Нет, кличка Джага ему никак не подходила.

И вот теперь тот бывший увалень, тот спокойный и невозмутимый парнишка носит устрашающую кличку и лазит по карманам, хотя на вид так же безобиден.

— Ну что, опять в тюрьму? — спросил я его, чтобы разрядить молчание.

— Андрюша, прости! — Он меня узнал тоже.

Жора уже был рядом. Автобус прошел всего одну короткую остановку. Мы записали фамилию кондукторши, которая видела всю эту сценку, и втроем вышли из автобуса. До Кировского райотдела милиции было метров триста, не больше.

— Ну что? — снова обратился я к Малахову.

Он молчал, понуро опустив голову.

— Знакомый, — понял Жора, придерживая на всякий случай Джагу за плечо.

— Вместе были в пионерском лагере.

— Вот это встреча! — удивился Жора и, в свою очередь, обратился ко мне: — Ну что? Что будем с ним делать?

Я молчал, обдумывая ситуацию. Мелькнула неожиданная мысль. «Но честно ли это будет с нашей стороны?» — засомневался я. Но мысль окрепла, упрочилась, и созрел твердый план. Я без колебаний обратился к Малахову:

— Даешь слово, Володя, что не будешь больше лазить по карманам, не будешь больше воровать?

Он тяжело сглотнул, а в глазах мелькнул проблеск надежды и недоверия одновременно.

— Клянусь, что с этого момента завяжу, — начал искренне заверять он, — от хозяина вышел, дал зарок, пообещал себе, что с этим покончено... Да вот как-то сорвался и взялся за прежнее.

— Ну что, поверим ему? — спросил я Китаева.

— Поверить-то можно, но должен понять, если кто-то из наших заметит его за прежним, то и этот случай вспомнится обязательно.

— Клянусь матерью, что это последний раз в жизни, — горячо опять начал заверять нас Джага. — Чтобы не встречаться с прежними дружками, уеду в Н-ск, устроюсь на работу, а там ведь и щипать негде. Ты же знаешь, — обратился он ко мне.

Н-ск — наш с ним родной город, небольшой районный центр. Там каждый человек на виду, и карманникам развернуться негде.

— Идет, — согласился я, — давай мою авторучку.

Малахов достал из кармана брюк похищенную авторучку и возвратил ее мне.

— Все, — сказал я, — помни эту встречу.

— Запомню, всю жизнь буду помнить и не подведу вас, поверьте! — Весь его вид выражал неподдельную искренность.

На этом мы и расстались. Разошлись по своим делам. Малахов, чуть косолапя, пошел к мосту по улице Чкалова, а мы по улице Ленина к библиотеке.

— Может быть, мы зря так по-рыцарски, по-джентльменски, — с некоторым сомнением сказал Китаев, когда мы проходили около Кировского райотдела милиции.

— Посмотрим, — ответил я неопределенно.

Дня через два вечером в дверь нашей комнатки осторожно постучали.

— Входите, — сказал Жора, — не зачинено.

Это был Джага.

— Ну и ну, — удивился Китаев.

Малахов, смущенно улыбаясь, с картонной коробкой в руках, пристроился на краешке стула.

— Уезжаю я, ребята, — обратился он к нам, — вот зашел попрощаться. Чаю попить... тортик с собой прихватил. У студентов чай-то не жирный. Сиротский.

Отложив книги и конспекты, я долго разговаривал с Малаховым, вспоминали город, где прошло наше детство, пионерский лагерь. Потом Жора спросил Малахова: