Ленинские эскизы к портретам друзей и противников

Как потом выяснил Владимир Ильич, 4 апреля Федосеева в Красноярск не привезли. Узнав, что 10 апреля прибывает новая партия, он опять поехал на вокзал, где наконец увидел в окне вагона бледное лицо Николая Евграфовича, хорошо знакомое ему по многочисленным описаниям, а возможно, и по фотографиям.

Однако все его попытки прорваться к вагону не увенчались успехом: конвойные и жандармы грубо отталкивали всех, угрожая оружием.

Потерпев неудачу на вокзале, Владимир Ильич пытался встретиться с Федосеевым в фотографии Кеппеля. Очевидцы рассказывают, что он многократно приходил туда в надежде, что Николая Евграфовича приведут фотографироваться. К сожалению, встреча так и не состоялась… Неудача была тем горше, что Владимир Ильич уезжал почти на три года в Шушенское, а Федосеев — на пять лет в Восточную Сибирь. Было ясно, что ни о какой встрече в течение ближайших лет речи быть не могло.

Есть еще одно воспоминание, которое свидетельствует, что Владимир Ильич все же добился краткого свидания с Федосеевым. Вот что рассказывает об этом Н. Л. Сергиевский: «На прощанье мы устроили в красноярской тюрьме дерзкую шутку. Н. Е. Федосееву, которого отправляли в Иркутскую губернию, очень хотелось повидаться с В. И. Ульяновым, В. И. тоже желал этого свидания. Чтобы устроить его, мы, выходя из тюрьмы, не забрали своих пожитков, а на следующий день явились за ними в тюремный цейхгауз с телегой, которую кроме извозчика сопровождал Ульянов в качестве… якобы хозяина телеги. Одетая в шубу купецкая фигура Ульянова показалась часовым подходящей для извозопромышленника, и они нас пропустили. В цейхгаузе мы потребовали у надзирателя вызова Федосеева как „старосты“ политиков для сдачи нашего имущества. Таким образом, пока мы извлекали и нагружали свое добро, Ульянов и Федосеев могли беседовать к великому смущению „помощника“, понявшего, что его одурачили, но не пожелавшего поднимать шум…»[9]

30 апреля 1897 г. Владимира Ильича отправили на пароходе «Св. Николай» вверх по Енисею — в Минусинск.

Николая Евграфовича сослали в Верхоленск Иркутской губернии. Там он оказался вместе с группой политических ссыльных — Г. М. Кржижановским, Я. М. Ляховским, А. М. Лежавой и др.

Итак, Ленина и Федосеева разделили сотни верст, но они тем не менее сумели быстро наладить между собой переписку, стараясь держать друг друга в курсе всех событий. Их переписка (к сожалению, не сохранившаяся) приобрела столь регулярный характер, что, как только в ней возникла непредвиденная пауза, Владимир Ильич начал волноваться. 21 декабря 1897 г. он встревоженно писал Анне Ильиничне: «Федосеев и Ляховский не пишут ни слова — черт их знает, что у них там делается!»[10] И вновь, спустя месяц: «Н. Е. Ф. мне не пишет, не отвечает даже, хотя я писал ему 2 письма. Попеняй ему на это, если будешь писать. Об „истории“ в Верхоленске я слыхал: отвратительный нашелся какой-то скандалист, напавший на Н. Е.»[11]

Тревога Владимира Ильича была не напрасной: Федосеев действительно оказался в сложной ситуации, которая в конце концов окончилась для него трагично. Дело в том, что еще в московской пересыльной тюрьме он подвергался клеветническим нападкам заключенного Юхоцкого, пароходного кондуктора из Новороссийска, который обвинял его в том, что он якобы присвоил какие-то общие деньги. Попав в ссылку вместе с Федосеевым, Юхоцкий продолжал преследовать его своей клеветой. Нелепость обвинений была столь очевидной, что никто к ним всерьез не отнесся. В других условиях и Федосеев, вероятно, не стал бы так болезненно реагировать на голословные наветы. Но еще до высылки в Сибирь он был так измучен и издерган тюремным заключением и допросами, что воспринимал все необычайно остро. И когда клеветник принялся и в Верхоленске травить его, натянутые до предела нервы не выдержали. В июне 1898 г. Н. Е. Федосеев покончил жизнь самоубийством.

Сохранился подробный рассказ верхоленской знакомой Н. Е. Федосеева — Л. Лежавы — о его последних днях:

«…Н. Е. начал очищать свою квартиру от всего нелегального, затем постепенно передал под разными предлогами свои тетради, рукописи, наконец сам перенес на квартиру тов. Гольдберга все наиболее ценные книги; отношение к товарищам стало крайне неровным: то открыто избегает общения с нами и, несмотря на свою деликатность, явно выражает неудовольствие, если к нему зайдут, то сам забежит к кому-нибудь, посидит с четверть часа или полчаса и вдруг на полуслове поднимается и уходит. А когда разговаривал, то чувствовалось, что сам он со своими мыслями где-то далеко, так сказать, отсутствует и разговор для него не имеет никакого интереса. В эти последние дни, если кто-нибудь из товарищей заходил к нему, то он намекал на то, что он занят какими-то письмами, старался поскорее выпроводить посетителя.

Наконец, часа в 4 дня, кажется, 26 июня{26} (1898 г.) девочка, дочь хозяйки Н. Е., принесла нам письмо. Едва распечатав его, я увидела, что оно прощальное и что сейчас случится непоправимое… Узнав от девочки, что Н. Е. пошел в падь, мы с бывшим у нас в то время тов. Гольдбергом бросились его догонять. А. М. Лежава, бежавший впереди других, издали заметил его сворачивающим с пашни в лес. Добежав до леса, он окликал его, просил остановиться… Через несколько мгновений вблизи за деревьями раздался револьверный выстрел и затем стон… Н. Е. целился в сердце, но пуля прошла несколько ниже, задела, по-видимому, желудок, селезенку, почку и застряла в позвоночнике. Перенесенный в избу ближайшего товарища, Н. Е. прожил еще часов 9 и скончался от паралича сердца, вызванного внутренним кровоизлиянием. Почти до последнего момента он сохранял сознание и все время говорил, прощаясь с каждым товарищем в отдельности, делал последние распоряжения относительно своих рукописей и очень волновался, что остается должен лавочнику несколько рублей, для уплаты которых просил продать его книги. Другого имущества у Н. Е. не было.

„Нет больше сил: с 17 лет по тюрьмам и этапам… 10 лет такой жизни подорвали силы… Сейчас много работы, и работы интересной… Надо работать, а я работать не могу… А жизнь такая интересная, так хочется жить… Но нет, нельзя!..“ — вот приблизительно его собственные слова, которые сохранились у меня в памяти и которые характерны для его настроения, приведшего к такому концу».[12]

Владимир Ильич получил сообщение о гибели друга 14 июля 1898 г. 15 июля он писал сестре: «О Н. Е. получил вчера письмо доктора.{27} Н. Е. покончил с собой выстрелом из револьвера. 23. VI его похоронили. Оставил письмо Глебу{28} и ему же рукописи, а мне, дескать, велел передать, что умирает „с полной беззаветной верой в жизнь, а не от разочарования“. Не ожидал я, что он так грустно кончит. Должно быть, ссыльная „история“, поднятая против него одним скандалистом, страшно на него повлияла».[13]

Трагическая смерть Федосеева очень взволновала Владимира Ильича, и он еще долго не мог успокоиться. В начале августа он писал матери: «Из Верхоленска было подробное письмо от доктора, который описывает кончину Н. Е. Федосеева, возвращает письмо от Ани, посланное к Н. Е., но пришедшее уже после его смерти (он не знает, чье это письмо), и спрашивает, что́ делать с 25 р. денег. (Они собирают там средства для постановки памятника.) Долги Н. Е. (около 80 р.) они тоже (т. е. верхоленские товарищи) берутся уплатить. Пишет доктор, что крайне грустно повлияла на Н. Е. история гнусных обвинений, поднятых против него таким-то негодяем (из политиков же) по денежным вопросам, что Н. Е. решил потом не брать ни от кого никаких пособий (а его решения бывали твердые), что терпел поэтому самые крайние лишения, не мог работать и, по его словам, „когда убедился, что не может работать, решил, что не будет жить“… После его смерти пришла в Верхоленск телеграмма о том, что Марии Германовне позволено ехать к нему…».[14]

Отправляя это письмо, Владимир Ильич еще не знал, какое продолжение имела эта трагическая история. Когда стало известно, что Н. Е. Федосеев будет отбывать ссылку в Верхоленске, Мария Германовна начала хлопотать о разрешении поехать к нему. Разрешение наконец было получено, но уже было ненужным. 16 августа 1898 г. Владимир Ильич сообщал Анне Ильиничне: «Вместе с твоим письмом получил известие из Архангельска, что М. Г. тоже застрелилась (18.VII), получив 16.VII известие о кончине Н. Е. Ужасно это трагическая история! И дикие клеветы какого-то негодяя Юхоцкого (политический!! ссыльный в Верхоленске) сыграли в этом финале одну из главных ролей. Н. Е. был страшно поражен этим и удручен. Из-за этого он решил не брать ни от кого помощи и терпел страшные лишения. Говорят, дня за 2―3 до смерти он получил письмо, в котором повторяли эти клеветы. Черт знает что такое! Хуже всего в ссылке эти „ссыльные истории“, но я никогда не думал, чтобы они могли доходить до таких размеров! Клеветник давно был открыто и решительно осужден всеми товарищами, и я никак не думал, что Н. Е. (обладавший некоторым опытом по части ссыльных историй) берет все это так ужасно близко к сердцу».[15]

Когда позже друзья Федосеева начали собирать деньги ему на памятник, Владимир Ильич не только сам принял участие в этом деле, но и старался помочь сбору денег через своих родных и знакомых. Именно это обстоятельство послужило поводом для новых нападок на него со стороны властей.

Дело в том, что о решении начать сбор денег на памятник Николаю Евграфовичу Федосееву В. И. Ленину написал из Верхоленска Я. М. Ляховский. Вероятно, из конспиративных соображений Ляховский попросил переслать это письмо Ленину одного из ссыльных, Ивана Зобнина из Иркутска. Случилось так, что квитанция о посылке письма Ленину была найдена при обыске у Зобнина в феврале 1899 г. В связи с этим был отдан приказ произвести обыск у Владимира Ильича и учинить ему допрос о переписке с Я. М. Ляховским и другими социал-демократами. 2 (14) мая 1899 г. обыск у Ленина был произведен и найдено письмо Ляховского.

Об этом Н. К. Крупская писала: «А тут еще нагрянули с обыском. Перехватили у кого-то квитанцию письма Ляховского к Владимиру Ильичу. В письме была речь о памятнике Федосееву, жандармы придрались к случаю, чтобы учинить обыск. Обыск произведен был в мае 1899 года. Письмо они нашли, оно оказалось очень невинным, пересмотрели переписку — и тоже ничего интересного не нашли. По старой питерской привычке нелегальщину и нелегальную переписку мы держали особо. Правда, она лежала на нижней полке шкафа. Владимир Ильич подсунул жандармам стул, чтобы они начали обыск с верхних полок, где стояли разные статистические сборники, — и они так умаялись, что нижнюю полку и смотреть не стали, удовлетворившись моим заявлением, что там лишь моя педагогическая библиотека. Обыск сошел благополучно, но боязно было, чтобы не воспользовались предлогом и не накинули еще несколько лет ссылки».[16]

Сохранился протокол допроса В. И. Ленина в связи с этим обыском. (Этот протокол опубликован в 1934 г. в № 1 (62) журнала «Красный архив», в котором приведен еще целый ряд полицейских документов, связанных с революционной деятельностью В. И. Ленина.) В протоколе содержится следующее показание Владимира Ильича: «Взятое у меня письмо со штемпелем в г. Иркутске 20 ноября 1898 года написано ко мне административным ссыльным по политическому делу Яковом Максимовичем Ляховским, который сослан был из Петербурга одновременно со мной и проживает в городе Верхоленске. Ближайшим предметом переписки служила смерть товарища, Николая Евграфовича Федосеева; Ляховский писал мне о подробностях события и о постановке памятника на могиле покойного. Письмо это передано мне почтарем Шушенской волости, насколько я помню, в первых числах декабря прошлого 1898 года. Что касается Ивана Зобнина, то эту фамилию я слышу в первый раз».[17] Под текстом протокола имеется роспись Владимира Ильича.