Комедии

С т р а х о в. «Веков бесплодных ряд унылый…».

И л ь и н. Антон Иванович, вы не думайте, я понимаю. И такого человека убили! Э-эх… Он бы сам должен всех перекрошить! (Другим тоном.) Конечно, я глупо сказал. Привык при вас все говорить.

С т р а х о в. Все? Скажешь, у тебя секретов нет?

И л ь и н (настороженно). Вы о чем? Вам что-нибудь говорили?

С т р а х о в. Ну, вот и выдал себя.

И л ь и н. Нет, что вы про меня слышали?

С т р а х о в. «Слышали»! Я сам давно знаю.

И л ь и н. Про что знаете?

С т р а х о в. Вот пристал… Про любовь, про любовь. Уж очень громкие у вас секреты!

И л ь и н (облегченно). Больше ни про что? Честное слово?

С т р а х о в. Значит, другая, настоящая тайна есть?

И л ь и н. Да нет… Придет время, Антон Иванович, я вам первому скажу.

С т р а х о в. Заинтриговал.

За окном голос Нины: «Антон Иванович, к вам можно?»

И л ь и н. Вечно эти девчонки под руку кричат.

С т р а х о в. Ну-у-у?

Входит Н и н а.

Н и н а. Здравствуете, Антон Иванович.

Нина, заметив Ильина, отворачивается от него.

С т р а х о в. Вас познакомить?

Н и н а. Я с хулиганами не знакомлюсь!

И л ь и н. Она только с пижонами знакомится.

Н и н а. Велите ему замолчать.

И л ь и н. Тебе бы самой кое с кем поменьше разговаривать.

Н и н а. Потрудитесь называть меня на «вы».

И л ь и н. Тебя на «вы»? И не подумаю!

С т р а х о в. А нельзя ли узнать причины распри?

Н и н а. Идем мы вчера вот с ним…

И л ь и н. Она неверно расскажет. Позвольте — я. Я все под честным словом расскажу.

Н и н а. Пожалуйста. Я не слушаю.

И л ь и н. Идем мы по улице. Вдруг навстречу Женька Новиков, пижон.

Н и н а. Очень воспитанный мальчик. А голос у него чарующий.

И л ь и н. Ну, это для кого как. До десятого класса все вместе учились. Вдруг у нее — редкий талант на рояли, а у Женьки, у которого ни при каких обстоятельствах самостоятельного голоса не было, вдруг мировой тенор открылся. «Ч-чарующий»! «Женечка»… Даже имя, как у девчонки. Консерватория, аудитория, сиреневое пальто, голубые брюки… Ходит бережно, как больной, и рукой за связки держится. Первый тенор — атаман вокальной шайки. «Чарующий»…

С т р а х о в. Ты что же, к голосу ревнуешь?

И л ь и н. Буду я ревновать! Я не ревную, я разоблачаю чуждый элемент. Тенор, да еще лирический — это голос не наш, не советский. У нас эпоха сильная, ее надо басом воспевать!

Н и н а. А Ленский? Ну, скажем, перед дуэлью тебе не нравится?

И л ь и н. Нет, мне после дуэли нравится, когда басом: «У-би-ит». Узнаю гений Чайковского.

С т р а х о в. Все?

И л ь и н. Я Женьку пижоном назвал, а она потом всю дорогу ругалась.

Н и н а. И не всю. Только назвала хулиганом… два раза.

И л ь и н. Три — хулиганом и два — дураком.

С т р а х о в. Все ясно. Возможности к примирению нет. (Как бы обдумывая.) Я бы, Степа, на твоем месте… в другой город уехал.

Н и н а. Все равно он мне противен.

И л ь и н. А ты — мне.

С т р а х о в. Ну что через силу ругаетесь? Я все равно вас помирю. Завтра прошу Нину и Женю Новикова на репетицию. После экзаменов у нас вечер. Там будут и рояль и тенор. А теперь — одна личная просьба: прежде чем разругаться на всю жизнь, сосчитайте в уме до десяти. До десяти проходили?

Н и н а. Антон Иванович, я совсем не мириться, я к вам по другому делу пришла. Хочу о Любе Зверевой посоветоваться. Последнее время с Любой что-то происходит. От всех сторонится. И одеваться стала как-то плохо, неряшливо. А мальчишки — такие дураки: никто с ней не дружит.

И л ь и н. Вчера мы идем по двору, а Люба стоит и плачет.

Н и н а. Я ее спрашиваю — молчит.

С т р а х о в. Я тоже заметил. Спасибо, что сказали. Подумаю. Сегодня же поговорю. Ведь она моя соседка.

Стук в дверь. Входит П а в е л Н и к о л а е в и ч В е р х о в с к и й.

В е р х о в с к и й. Здравствуйте, Антон Иванович. А-а, сестра… И Ильин здесь? В наше время это называлось — друзья детства. А теперь как?

Н и н а. Ты преподаватель, даже директором был, ты должен знать, как говорят ученики.

В е р х о в с к и й (Страхову). А Наталья Петровна?

С т р а х о в. Она сейчас придет. Садитесь. Здесь шла речь о Любе Зверевой.

В е р х о в с к и й. Что же можно сделать с физическим недостатком? Еще моральные дефекты школа пытается исправить. И это нам иногда удается. (Встает.) Дорогие друзья! Теперь мы можем похвастать. Года четыре тому назад к нам поступил юноша лет пятнадцати. В прошлом — беспризорный, вор-рецидивист. Он работал в шайке, не раз был арестован, и что же? У нас он буквально переродился. Отличник. На днях десятилетку кончает… (Широким жестом указывая на Ильина.) Вот. Прошу.

И л ь и н. Павел Николаевич! Павел Николаевич! Вы обещали, вы слово дали не говорить!.. Честное слово!..

В е р х о в с к и й. Я и молчал, а теперь — дело прошлое. Завтра кончаются выпускные экзамены. И мы и вы можем только гордиться. Вашу руку, гражданин Ильин!

И л ь и н. Вы… (Убегает.)

Н и н а (Верховскому). Что ты сказал?

В е р х о в с к и й. Правду. Вор-рецидивист.

Н и н а. Этого не может быть!.. (Быстро уходит вслед за Ильиным.)

С т р а х о в. Павел Николаевич, зачем вы это сделали?

В е р х о в с к и й. Что ж тут дурного? О таких случаях в газетах печатают.

С т р а х о в. Мы же его не из тюрьмы, а из школы выпускаем. Не знаю, что было раньше, но кто-то им занимался, в школу Ильин пришел хорошо подготовленным, и исправлять его не приходилось. Не следовало его выдавать, да еще при мне, при Нине.

В е р х о в с к и й. Я и в классе скажу. Почему нет? Ах, у мальчика больное самолюбие? Да, может быть, этот мальчик людей резал, возможно, и будет резать.

С т р а х о в. А вы для него ножик точите?

В е р х о в с к и й. Благодарю за урок. Надеюсь, я могу выйти из класса, не прося разрешения. (Уходит.)

С т р а х о в (шагает по комнате). Дал слово не говорить… Честное слово… (Ищет в алфавитной книжке.) Где он живет? Ильин… (Нашел адрес, берет кепку.)

Входит М а р и я М и х а й л о в н а З в е р е в а, снимает фартук и кладет его на стул.

М а р и я М и х а й л о в н а (сдержанно, но очень напыщенно). Антон Иванович! Вот. Снимаю с себя всякую ответственность. Я вам больше не ответственный съемщик. Не стану третьего дворника искать. Дрова носите сами, улицу метите сами, несмотря на все мое к вам уважение.

С т р а х о в. В чем дело, Мария Михайловна?

М а р и я М и х а й л о в н а. Достукались! Уходит Никишка. Второго дворника загубили. Сначала Ленька к нам поступил. Ненахальный такой, общежительный. Вы, вы его до техникума довели, до инструкторского-конструкторского. Теперь Никишка. На что вы его толкаете? Грамоте научили, а книжек хороших не дали. Вчера заглянула, а он порнографию читает. «Египетские ночи». И зачем Советская власть такую мерзость печатает?

С т р а х о в. Это Пушкин написал.

М а р и я М и х а й л о в н а. Александр Сергеевич? Никогда не поверю! Одним словом, дрова носите сами, мостовую метите сами, несмотря на все мое к вам уважение. Двоих дворников истребили!

С т р а х о в. Парни были способные.

М а р и я М и х а й л о в н а. Значит, нам теперь дурачка искать?

Страхов намеревается уйти.

Куда же вы? У меня еще два дела не высказаны. Повлияйте на моего супруга поавторитетнее.

С т р а х о в. А что? Пьет?

М а р и я М и х а й л о в н а. Если бы только пил… Пишет!

С т р а х о в. Что же в этом плохого?

М а р и я М и х а й л о в н а. Ему же пятьдесят пять лет! А… пишет! От соседей стыдно. За это письмо его со второго места сгоняют: выдумал деловые канцелярские бумаги художественным слогом писать.

С т р а х о в. Серьезно?

М а р и я М и х а й л о в н а. Истинный бог, сама приказ читала: «Уволить без выходного пособия за неоднократную беллетристику».

За сценой шум.

Вот. Восходит красно солнышко.

Стук в дверь. Входит В а с и л и й М а к с и м о в и ч З в е р е в. Настроение его приподнято, может быть, подкреплено стаканом вина.

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Событие. Иду по Бронной и вижу на синем почтовом ящике написано мелом: «Разлука». Все. «Разлука». И весь почерк, каждая буква тоскует.

М а р и я М и х а й л о в н а. Ну?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Что «ну»?

М а р и я М и х а й л о в н а. Событие-то на Бронной какое?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч (отмахнувшись). Антон Иванович, понимаете? Ведь здесь в одном слове целый роман написан! Она уехала. Он одно письмо посылает, другое… Нет ответа. И вот жалуется человек безответному почтовому ящику: разлука!

С т р а х о в. Очень хорошо.

М а р и я М и х а й л о в н а. Ну, а событие-то на Бронной какое?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Забудь про меня на минуту. Антон Иванович, вы представляете? Вечер у почтового ящика. Человек. Опустил свое бедное письмо… Улица… одиночество… и начертил мелом прямо из души: «Разлука».

С т р а х о в. Это вы, Василий Максимович, запишите…

М а р и я М и х а й л о в н а. Старик и так балуется, а вы — про ящик писать! Тяжело нам эти ящики на себе перетаскивать.

С т р а х о в. А если у Василия Максимовича талант?

М а р и я М и х а й л о в н а. Тридцать лет живем — не замечала.

С т р а х о в. А вдруг его напечатают?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч (гордо). Да!

С т р а х о в. Имя будет, деньги…

М а р и я М и х а й л о в н а. Имя-то у него и так есть, а вот денег на его имя что-то не поступает.

С т р а х о в. Поступит, поступит.

М а р и я М и х а й л о в н а. Большой вы доброты человек, Антон Иванович.

С т р а х о в. Ну, я пойду. (Хочет уйти.)

М а р и я М и х а й л о в н а. Куда же вы? Я про дочь, про Любу еще хотела.

С т р а х о в. Да, отчего она у вас так грустит?

М а р и я М и х а й л о в н а. От возраста. Девушка от каждой звезды тоскует.

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Про звезду запишу. В старухе искра божия.

М а р и я М и х а й л о в н а. «Запишу»! Ты бы лучше с Розановым поговорил — женится он на Любе или только так?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. И не женится и не так! Розанов…

М а р и я М и х а й л о в н а (скороговоркой). Хороший человек, прочный человек, элегантный человек, трезвый человек.

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Вовсе не человек!

М а р и я М и х а й л о в н а. А если его Люба любит?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Нет, Люба его не любит.

М а р и я М и х а й л о в н а. Нет, Люба любит!

С т р а х о в. Василий Максимович! Мария Михайловна!

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Я вам про Любу все расскажу, только отгоните ее, пожалуйста. (Выводит Марию Михайловну и прикрывает за ней дверь.) Антон Иванович, никакого Розанова Люба не любит.

В дверях показывается голова М а р и и М и х а й л о в н ы.

М а р и я М и х а й л о в н а. Не верьте — любят.

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Затвори дверь. Пойди на кухню. Пусти из крана воду, закрой и опять пусти. Пока не услышу — слова не скажу.

М а р и я М и х а й л о в н а. Тайный советник! (Закрывает дверь.)

С т р а х о в. Что у вас с Любой?

В а с и л и й М а к с и м о в и ч. Что с Любой? Ей восемнадцать лет, и она хромая. Все. Все! (Пауза.) Мы к Любиной хромоте привыкли, а она вот начала замечать и все больше замечать. Ведь буквально на каждом шагу свое несчастье чувствует! Лыжи, танцы, коньки — эх, быстрые, веселые слова! А для нее — ножи. Вот грустные вальсы бывают… Какую же тоску она в них слышит! (Пауза.) Десятилетку кончает… Там мальчики, девочки записки пишут, ревнуют, ссорятся: «Верните мои письма». Да-да, замечательные письма! Много лет пройдет, сколько великих книг позабудешь, а детская записка, теплая, сложенная в восемь раз, — на памяти, как приклеенная. Никогда Люба таких записок не получит. Не напишут. Всю жизнь одна прохромает. Вот она я грустит. Чем бы ее хоть на время, хоть обманом с этого настроения столкнуть?