Кельнская королевская хроника

Письмо[729]

"Своему достопочтенному отцу, дорогому господину и брату Адольфу, милостию божьей архиепископу Кельна, Балдуин по той же милости вернейший во Христе, Богом коронованный император, повелитель римлян[730] и вечный покровитель империи, граф Фландрии и Хеннегау[731], его брат и преданный друг, желает всяческих благ в этой и в будущей жизни. Поскольку Ваше Священство по своему усердию в деле христианской религии, а также из-за особой любви к нашей особе возжелал узнать о том, что у нас произошло, мы решили поведать Вашей Светлости, при каких новых чудесных обстоятельствах направляла нас божественная милость и какой великой славой удостоила она, к восхищению всех времен, конечно же, не нас, а свое собственное имя. За ее чудесами, кои она уже явила нам, всегда следуют еще более поразительные явления, так что даже неверующие больше не в силах сомневаться в том, что все это твориться рукою Господней. И все же ничто из того, на что мы надеялись и к чему готовились, не сбывается, однако же новую помощь Господь оказывает нам только тогда, когда уже человеческих усилий становится явно недостаточно. Если нам не изменяет память, в отправленном Вашему Священству послании[732], мы довели рассказ о наших успехах и о нашем положении до того момента, как после насильственного овладения многолюдным городом, осуществленного небольшими силами, после изгнания тирана и коронации Алексея, сына Тирсаха, нам была обещана и подготовлена остановка на зиму для того, чтобы силой подавить того, кто еще мог бы противостоять Алексею. И вот, мы незамедлительно начинаем рассказ о том, что с нами случилось впоследствии, считая необходимым вначале отметить следующее: а именно то, что мы совершили против греков, было делом рук не человека, а бога, так же и то, что Греция при новом императоре, бывшим, естественно, из греков, в качестве благодарности проявила к нам привычное для себя вопиющее вероломство, было делом рук дьявола. Мы, конечно, покинули город, чтобы наши обычаи не стали причиной враждебного настроения иноземцев[733] и не дали разгореться распрям между нами и греками. По просьбе императора мы расположились лагерем против города на другой стороне залива: и вот, неожиданно, то ли из-за прирожденного коварства, то ли, поддавшись вероломству греков, император, которому мы совершили такое большое благодеяние, отвратил от нас свой взор. Если бы он нам поклялся во всем, что он нам вероломно и лживо обещал вместе со своим отцом, патриархом и множеством дворян, то он стал бы виновен в злостном клятвопреступлении. Поэтому, в конце концов, мы перестали оказывать ему помощь, а он сразу же задумал безуспешно сразиться с нами и попытался сжечь флот, на котором он сам же и прибыл и с помощью которого был возведен на трон. Однако Бог уберег нас, помешав его жестокому плану. Окружение императора было чрезвычайно слабо и вследствие этого его людей убивали, а также устраивали пожары и грабежи. В то время, как за стенами города предстояло сражение, дома его терзал страх, что греки захотят возвести на трон другого императора, пользуясь случаем, что он больше не сможет опереться на нашу помощь. Так как он все еще надеялся на нас, то послал к нашему войску одного своего преданного последователя именем Мурцуфль[734], единокровного с ним родственника, на которого из-за его благодетельных качеств он полагался больше, чем на всех остальных. Посланный при всех пообещал нам от лица императора под его собственной клятвой, отдав в залог Влахернский дворец, исполнить все данные обещания. Для получения в залог дворца к Алексею отправился знатный маркграф. Тот вел дело с маркграфом, и несмотря на то, что уже передал нам заложников, не преминул совершить свое обычное коварство. Следующей ночью, Мурцуфль, вероломно, как по отношению к своему господину, так и к нам, разгласил грекам тайные переговоры о передаче нам дворца, и объяснил, что из-за этого они навсегда лишатся свободы, и обязательно разорятся, если Алексей не будет низложен. В благодарность за это предательство его сделали третьим императором. Он безбожно схватил своего спящего, ничего не подозревающего господина и запер его в ужасную темницу. Третий, некий Николай[735], который незадолго до того в церкви святой Софии принял императорскую повязку, в результате предательства был выдан ему теми же греками, которые его избрали. Мурцуфль его тоже бросил в тюрьму. Когда вскоре после этого умер Тирсах, который, по слухам, перед всеми отвратил от нас помыслы своего сына, а духовенство и греческий народ стали открыто призывать немедленно сжить нас со света, стало ясно, что греки жаждали только нашей крови, и вот этот названный[736] предатель снова затевает битву с нами. Греки собирают в городе военные машины и строят оборонительные сооружения в таком количестве, которого никогда прежде не видели. Невероятной ширины стена, сооруженная около старой из небольших камней и известкового раствора, обладала высокой прочности и была возведена на порядочную высоту. Она имела довольно значительные башни, удаленные друг от друга приблизительно на пятьдесят футов или около того. Между теми двумя башнями, которые направлены прямо в сторону моря[737], откуда ожидали нашего нападения, на стене соорудили еще и деревянную башню в три или четыре этажа, где заняли позицию огромное количество воинов, и кроме того, везде между двумя башнями установили большие или малые метательные орудия. На сами башни еще надстроили более высокие деревянные возвышения в шесть этажей и с последнего этажа в нашу сторону выставили лестницы. По обеим сторонам их были опоры так, что концы лестниц опускались чуть ниже того расстояния, с которого их можно было достать с земли полетом стрелы. И, наконец, вокруг стены возникла еще одна более низкая стена и двойной ров, чтобы нельзя было вплотную поставить осадные сооружения, под которыми могли бы спрятаться подкопщики. Тем временем коварный император атаковал нас на земле и на воде, однако же Господь всегда оберегает нас и их попытки были сорваны. Когда вопреки нашему распоряжению, около тысячи наших вооруженных людей оторвались от своих, чтобы захватить провиант, их встретил император с сильным численным перевесом. Однако при первом столкновении он был полностью разбит, при этом с его стороны было очень много убитых и взятых в плен без потерь среди наших, а он сам, позорным бегством спасая свою жизнь, выбросил щит, побросал оружие и оставил нашим воинам императорское знамя и почитаемый образ Божьей Матери, который он велел нести впереди. Наши, как победители, сразу же подарили этот образ ордену Цистерцианцев. Затем он снова попытался навредить нашему флоту огнем: глубокой ночью при сильном южном ветре он направил в сторону наших кораблей шестнадцать горящих судов с высоко поставленными парусами, привязанными к носовой части, но с божьей помощью и при большом напряжении мы были избавлены от потерь. Наши вбили в горящие суда петли с приделанными к ним цепями и на веслах вывели суда в море. И теперь, мы были избавлены Господом от угрожающей нам смертельной опасности. Мы вызвали противника на сухопутную битву и, перейдя мост через реку, отделяющую наш лагерь от греков, построились стройными шеренгами перед воротами королевского города и императорского дворца, называемого Влахернским, готовые, во имя Господа израильского воинства с исцеляющим крестом во главе, предложить грекам сразиться, и если они с этим согласны — приблизиться. Но как только один дворянин вышел для рыцарского поединка, его убили наши пехотинцы. Возвращаясь в лагерь, на земле и на воде мы еще не раз вызывали их на битву, но по милости Господней мы всегда оставались с триумфом победителя. Вероломный захватчик трона отправляет к нам для видимости посланников с предложением о мире, просит и добивается переговоров с венецианским дожем. Однако благородный дож возразил ему, что с тем, кто невзирая на святость присяги и преданности заключил в цепи своего господина и отнял у него власть, нельзя заключить надежный мир. Затем с благими намерениями дож посоветовал ему снова посадить своего господина на трон и смиренно просить прощения, только в этом случае он пообещал ему наше заступничество, а к его господину, как только он того пожелает, мы проявили бы сострадание и, если он опять образумится, спишем на его молодость и заблуждения то, что он так много совершил дурного в отношении нас. Тогда тот произнес только пустые слова, так как по существу он вообще ничего не мог на это ответить. От повиновения римскому Папе и поддержки святой Земли, клятвенно обещанных Алексеем и подтвержденных императорской грамотой, он наотрез отказался, сказав, что он готов скорее расстаться с жизнью и увидеть Грецию разрушенной, чем восточная церковь подчинится латинским священникам. Следующей ночью он тайно задушил в тюрьме своего господина, с которым еще днем делил трапезу. Затем с неслыханной жестокостью он разбил бывшей у него железной палицей бока и ребра убитого и распространил слух, будто бы тот случайно сам лишился жизни, удавившись веревкой. Он устроил умершему императорские похороны, скрыв посредством почетного погребения все это явное преступление. Так прошла вся зима до того дня, как мы соорудили лестницы на наших кораблях и установили военные орудия. И, вот, мы все двинулись на кораблях и, 9 апреля в пятницу перед днем Страстей Господних[738] единодушно за честь святой римской церкви и в помощь святой Земле, по морю[739] начали наступление на город. В этот день при большом кровопролитии нам пришлось столько вытерпеть, что мы, приложив, по-видимому, напрасные усилия, к стыду перед нашими противниками, повсюду взявшими над нами верх, были вынуждены под напором греков даже оставить наши установленные на землю осадные машины и, не достигнув успеха, отступить на противоположный берег. Пребывая вначале в полном замешательстве и объятые ужасом, но в конце концов укрепившись в Господе, на четвертый день, 12 апреля, в понедельник после Страстей Господних, мы снова подготовились к сражению с еще большей решительностью. При северном ветре мы второй раз причаливаем перед стенами и с большим трудом связываем корабельные лестницы с лестницами башен при ожесточенном сопротивлении греков. Однако как только они в непосредтвенной близости ощутили на себе мечи наших воинов, исход битвы уже не вызывал сомнения. Связанные друг с другом корабли, называемые "Рай" и "Паломница", на которых находились наши епископы, Суассонский[740] и Труасский[741], первыми достигли своими лестницами лестниц на башнях, дав возможность епископам в качестве счастливого предзнаменования ринуться на врага во имя рая для сражающегося паломника. Епископские знамена были первыми взвившимися на стенах, и слуги Всевышнего волею небес раньше всех удостоились победы. Как только наши ворвались, несчетное множество по воле Господа отступило перед немногими, греки бросили свою оборону и наши смело открыли ворота рыцарям. Когда император, стоя в полном вооружении в своем шатре недалеко от стен, увидел их вторжение, он тотчас же покинул лагерь и бежал. Наши умываются в крови, многолюдный город разграблен, во дворце прячутся те, кого миновали наши мечи. Наконец наши снова собираются уже после того, как они устроили грекам страшную резню. Как только наступил вечер, они, изнуренные, складывают оружие, чтобы на следующий день обсудить организацию штурма дворца. Император также собирает своих людей и вдохновляет их на утреннее сражение, уверяя, что теперь-то они одолеют наших, поскольку те со всех сторон окружены стенами, однако ночью он тайно бежит, как полностью побежденный. Пораженный этим известием греческий народ обсуждает избрание нового императора и когда после наступления утра они приступают к посвящению некоего Константина[742], наши пехотинцы уже бросились к оружию, не дожидаясь назначения предводителя. Греки устремляются в бегство, оставляя сильнейший укрепленный дворец, и весь город в один момент оказывается взятым. Захвачено несметное множество лошадей, а золота и серебра, шелков, дорогих одежд и драгоценных камней, короче, всех вещей, считающихся у людей богатством, оказалось такое беспредельное изобилие, что кажется во всем латинском мире не было ему равных. Те, кто прежде отказались от малого, теперь по божьей воле передают нам все, и мы в самом деле можем утверждать, что ни одна история не сообщает о великих чудесах во время военного похода так, как эта, и что для нас точно исполнилось пророчество гласящее: "Ваш один изгонит сотню"[743], ведь если разделить победу на всех, то на каждого из наших приходилась бы сотня побежденных или пленных. Однако не нам гордиться этой победой, на самом деле победил Господь, и его могучая длань явилась нам.[744] Только благодаря Господу случилось сие, только он явил пред нашими очами чудо из всех чудес. Теперь, когда у нас наведен порядок, необходимо наладить отношения, и мы все, как один, торжественно приступили к выбору императора. Отбросив всякое честолюбие, во имя нашего Господа, мы назначили выборщиками императора наряду с шестью венецианскими баронами наших уважаемых епископов Суассонского, Гальберштадтского[745], Труасского и Вифлеемского[746], присланного к нам с папскими полномочиями из заморских стран, а также избранного епископа Акконы[747] и аббата Люцедиума[748]. Как подобает, после предварительной проповеди во второе воскресенье после Пасхи (9 мая), они в торжественной обстановке единогласно избрали нашего человека, который, однако, не имел к тому особых заслуг, но духовенство и народ взывали к Богу, дабы он признал их выбор. Так как Петр велел[749] почитать короля и ему, как главе, повиноваться, и так как предначертано в Евангелии[750], никому не отнять у нас нашу радость, то в следующее воскресение, когда поют Iubilate Deo, (16 мая) нас короновали перед Богом и людьми вышеназванные почтенные епископы с высочайшей честью и радостью победителей, причем греки также, по своему обычаю, рукоплескали и, при одобрении и благочестивых слезах всех присутствующих, приветствовали нас на вершине власти, выражая почитание Бога и святой римской церкви, а также поддержку святой земли. Там были и жители святой земли, лица духовного и рыцарского звания, которые с неописуемой радостью поздравляли нас более всех других. Они утверждали, что если бы Богу стало угодно сделать так, чтобы сам святой град снова перешел бы к христианскому богослужению, то Царьград перед святой римской церковью и святой землей Иерусалима должен взять на себя обязательство довершить окончательное поражение врагов Креста, которые так долго были их противниками и оказывали сильное сопротивление. [Ведь[751] это те, кто по отвратительным обычаям язычников для заключения смертоносной дружбы с неверными, часто прибегали к взаимному распитию крови в знак братских уз, которую эти враги долго сосали из вспухшей груди, и склоняли к скорому избавлению, доставая им оружие, корабли и провизию. О том же что они делали для паломников, всему народу латинян следует не просто упомянуть, а рассказать более подробно. Это те, кто из ненависти к высшим церковным князьям едва ли могли услышать имя первого апостола, те, которые не соглашались на единую церковь у греков, власть которой над всеми церквами дана от самого Господа, а также и те, которые видели событие, еще не стертое из памяти, как одного апостольского посланника приговорили к такой позорной смерти, что из почтения к апостольскому престолу мы даже не сможем запятнать этот лежащий перед нами лист памятью о том убийстве, поскольку способ умерщвления, примененный к этому мученику, нигде никогда не встречали, хотя и придумали уже разные изощренные наказания неимоверной жестокости. Это те, кто научился почитать христианство только через картины при безбожных религиозных обычаях, которые они исполняли надлежащим образом, презирая при этом авторитет святого писания, даже часто осмеливаясь из-за неоднократного применения проливать воду исцеляющего крещения. Это те, кого все латиняне поминали не человеческим, а собачьим именем, проливать кровь которых латинские монахи ставили чуть ли не в заслугу и никакого наказания за это не налагали, поскольку вся власть связывать и разрешать, вместе с отстранением священников,— в их руках. За эти и другие безрассудные деяния, о которых недопустимо излагать в ограниченном объеме письма, и так уже достаточно их чудовищных злодеяний, кои возбуждают отвращение у самого Господа,] люди, ненавидящие Бога и любившие самих себя, привлеченные нашими руками к божественному правосудию, понесли заслуженное наказание и были изгнаны. Нам же была отдана их страна, в избытке наделенная всеми благами, хлебом, вином и маслом, обильная плодами, украшенная лесами, водами и пастбищами, удобная для жителей и лежащая в умеренном климате. Нигде в мире нет подобной страны. Однако при этом мы не отступим от своих намерений, и не допустим, чтобы королевское знамя опустилось с наших плеч на землю, пока мы не сохраним за собой эту страну путем заселения ее нашими людьми и не посетим затем заморские области, после чего, по божьей воле, цель нашего паломничества будет достигнута. Так как мы надеемся на Господа Иисуса, что Он, во славу своего имени, начал с нами благое дело, чтобы осуществлялось и поддерживалось непрерывное подавление врагов Креста, и в конце концов полностью завершилось. А посему, мы настоятельнейше просим в Господе Ваше высочество разделить с нами эту славу, эту победу и эту страстную надежду, путь к которой у нас теперь полностью открыт. Это удасться Вам без всяких сомнений, если Ваши знатные и незнатные подданные от каждого сословия или рода, воодушевятся таким же желанием и будут призваны не только выданным разрешением, но и благотворным призывом, завоевать предлагаемые в несметном количестве истинные богатства, как земные, так и вечные. Поскольку с божьей помощью у нас всего стало достаточно и мы так горячо радеем за христианскую религию, то желаем и имеем возможность всех в зависимости от их условий и происхождения осыпать богатствами и увековечить в славе."