Мир Данте. Том второй (малые произведения)

В начале повествования мы узнаем, что автор видел впервые Беатриче, когда ему было девять лет, а ей почти исполнилось девять. Числа «девять» и «три» во всех произведениях Данте многозначимы и неизменно предвозвещают Беатриче. Числом «девять» отмечено ее младенческое явление отроку Данте и ее появление на флорентийском празднестве в то весеннее время, когда она предстала взору юноши в полном расцвете своей красоты. Беатриче умерла, когда совершенное число «десять» повторилось девять раз, т. е. в 1290 г. На страницах «Новой Жизни» ничего не сказано определенно о месте, времени, людях: события происходят в «неком» городе; в одной из глав Данте скачет на коне, удаляясь от этого города, по берегу быстрой и прозрачной реки, но поэт не называет ни Флоренции, ни Арно. Догадливые комментаторы высказывают предположение, что Данте направлялся на Кампальдинское поле битвы или к стенам осажденной флорентийцами Капроны. Иногда поэт, как бы нехотя разжимая губы, упоминает имя благороднейшей госпожи — Беатриче.

В «Новой Жизни» чередуются сны. Владыка Амор, являвшийся уже сицилийским поэтам в облике молодого и гордого сеньора, говорит с поэтом то по-латыни, то на народном языке о смысле и природе его чувств, дает ему наставления, укоряет, предвозвещает грядущие бедствия. Он предстает также в одеждах пилигрима, а в сновидении Данте за спиной Амора можно угадать крылья. Сам автор раскрывает его аллегорическую сущность в XXV главе, ссылаясь на риторику древних, прибегая к авторитету Вергилия, Лукана, Горация и Овидия (те же поэты, вместе с Гомером, принимают его в свой круг в IV песни «Ада»).

Данте не сразу преодолел уже застывший тосканский литературный стиль, наследие сицилийцев и Гвиттоне д'Ареццо. В первых главах «Новой Жизни» встречаются слишком осложненные «гвиттонеанские» сонеты, в которых звучат ламентации, привычные для уха тех, кто знаком с поэзией XIII в. Эти жалобы и сетования, эти укоры немилосердной смерти, похитившей цвет юности, порой прерываются выразительными стихами, достойными будущего великого мастера.

От провансальцев и их последователей в Италии Данте воспринял обычай таить имя своей дамы. Она сокрыта условной завесой. В честь «дамы защиты», подменяющей настоящую владычицу сердца, он пишет стихи, не вошедшие в «Новую Жизнь». Можно предположить, что к ним принадлежит одно из лучших юношеских произведений поэта — сонет, посвященный Гвидо Кавальканти, о трех прекрасных дамах, которые вместе со своими возлюбленными плывут по морю в ладье, зачарованной волшебником Мерлином. Данте столь преуспел в своей выдумке, что в городе стали говорить, «нарушая границы куртуазии», о его увлечении. Тогда Беатриче «отказала ему в спасительном своем приветствии» и повергла его в отчаяние. В ее присутствии на свадебном пиру поэт ощущает непреодолимый трепет. Он почти лишается чувств, возбуждает сострадание друзей:

И в этот миг мне Бог любви вещает:
«Беги отсель иль в пламени сгори!»
Лицо мое цвет сердца отражает.
Ищу опоры, потрясен внутри;
И опьяненье трепет порождает.
Мне камни, кажется, кричат: «Умри!» (XV, 4—5)

По прошествии некоторого времени, в обществе благожелательных дам, которые расспрашивали поэта о целях столь необычной любви, Данте отвечает, что все его стремление заключается лишь в спасительном приветствии его госпожи и повелительницы. Дамы весьма резонно замечают, что то, что он пишет, а также его поведение не соответствуют этим словам. Действительно, стихи Данте были исполнены горечи и рокового ощущения обреченности; они не успокаивали, а тревожили душу. Автор «Новой Жизни» в это время воспринимал власть любви трагически, как его первый друг, великолепный кавалер и еретик Гвидо Кавальканти. Пристыженный укорами мудрых дам, Данте решился изменить свой поэтический стиль. Знаменитой канцоной «Лишь с дамами, что разумом любви владеют» («Новая Жизнь», XIX) он начал цикл стихов, прославляющих Беатриче. Его стихи должны возвестить недостойному миру чудесное явление благороднейшей дамы:

Ее узреть чертог небесный рад,
Ее хвалой хочу я насладиться... (XIX, 9)

Вторая часть «Новой Жизни» свидетельствует о возврате автора к лирике старшего Гвидо. Все же поэзия Данте этого периода полна страстностью, которая прорывается, как пламя вулкана, над водами смиренномудрых хвалений. Беатриче проходит по улицам Флоренции еще земная, еще в обществе женщин, а не ангелов, но в ореоле небесного совершенства:

В ее очах Амора откровенье,
Преображает всех ее привет.
Там, где проходит, каждый смотрит вслед;
Ее поклон — земным благословенье. (XXI, 2)

Та же система образов выражена с еще большей силой в другом сонете:

Приветствие владычицы благой
Столь величаво, что никто не смеет
Поднять очей. Язык людской немеет,
Дрожа, и все покорно ей одной.
Сопровождаемая похвалой,
Она идет; смиренья ветер веет.
Узрев небесное, благоговеет,
Как перед чудом, этот мир земной. (XXVI, 5—6)

В стихах «Новой Жизни» усовершенствовался «сладостный новый стиль» итальянской поэзии середины XIII в. Одной из главных особенностей этого стиля была гармония стиха, органически связанная с глубоко пережитыми чувствами. Система художественной выразительности сочеталась у поэтов Флоренции с литературными идеями, возникшими из претворенных в образы философских умозаключений различных мыслителей (Аристотель, Платон, Бернард Клервосский, Альберт Великий, Фома Аквинский, Аверроэс). От естествоиспытателей Греции (в арабско-латинской интерпретации) поэты «сладостного нового стиля» заимствовали учение о духах жизни, души и разума, объяснявшие психофизиологическую систему наших восприятий. Данте и его друзья были знакомы с правоведением Болоньи, с латинской риторикой и поэтикой Цицерона, Квинтилиана и Горация. Они прекрасно знали поэзию трубадуров и были начитаны в французской литературе XII—XIII вв. В XXIV песни «Чистилища» Данте говорит представителю старой тосканской школы Бонаджунте из Лукки:

...Когда любовью я дышу,
То я внимателен; ей только надо
Мне подсказать слова, и я пишу. («Чистилище» XXIV, 52—54)

Но это утверждение первичности вдохновения и внутреннего голоса Амора не противоречило стилистическим поискам и философским чтениям. Данте лишь утверждал, что без вдохновения напрасны все ухищрения риторов и все знания мудрецов. В душе поэта должна царствовать любовь.

Восхваляя прекрасную даму, подательницу милостей и чудес, Данте предчувствовал в сновидениях ее смерть. Роковым предзнаменованиям посвящена вторая канцона «Новой Жизни». После смерти Беатриче Данте оплакивал ее успение в стихах, но не пожелал сообщить подробностей о горестном событии в прозе своей «книги памяти». В конце «Новой Жизни» повествуется о некой «сострадательной даме», взгляды которой утешали Данте.

Образ юной красавицы, полной любви и сожаления к тоскующему Данте, все более овладевал его сердцем. Далее мы узнаем о возврате поэта к былой любви, о его раскаянии, о чудесном видении, ему представшем. Беатриче является в тех кроваво-красных одеяниях, в которых он увидел ее впервые в детстве. Данте кажется, что весь город охвачен великою скорбью, которую ощущают и пилигримы из дальних стран, проходящие по улицам горестной Флоренции. Он мысленно возносится в Эмпирей, и там — «за сферою предельного движенья» — видит благороднейшую даму,

Покинувшую плен земных тревог,
Достойную похвал и удивленья. (XLI, 11)

На последней странице «Новой Жизни» Данте обещает, что скажет о Беатриче, если только продлится его жизнь, то, что никогда не было сказано ни об одной женщине. Этот заключительный аккорд «книги памяти» противостоит всему замыслу следующего произведения Данте, «Пира» («Il Convivio»), написанного в изгнании, между 1304 и 1307 гг., и оставшегося незаконченным. Следует предположить, что две аллегорические и морализирующие канцоны, вошедшие в «Пир», возникли еще во Флоренции. Данте утверждает, что «сострадательная дама» была «достойнейшей дочерью Повелителя вселенной, которую Пифагор именовал Философией» (II, XV, 12). Нелегко объяснить совершенно очевидное противоречие между двумя произведениями. Трудно также отрешиться от мысли, что «сострадательная дама», прежде чем превратиться в образ аллегорический, не существовала в действительности на «первом плане». Можно предположить с достаточной вероятностью, что «Новая Жизнь» имела две редакции и что до нас дошла вторая, в которой конец был переделан и дополнен самим Данте в те времена, когда он оставил «Пир» и трактат «О народном красноречии» и начал писать «Монархию» и «Божественную Комедию». Отказавшись от интеллектуализма первых лет изгнания, Данте стремился связать с песнями поэмы свое юношеское произведение, прославлявшее ту, которая стала его водительницей в «Рае».

На страницах «Пира» сказано, что после смерти Беатриче Данте обратился к разысканию истины, которую «как бы в сновидении» он прозревал в «Новой Жизни». Вообразив Мадонну Философию в облике благородной дамы, поэт стал ходить туда, «где она истинно проявляла себя, — в монастырские школы и на диспуты философствующих» (II, XII, 7). Народный язык, предназначенный для поэзии любви, в устах Данте стал выражать сложную систему философских и моральных взглядов его времени. Данте углублялся в лес абстракций — эксперимент чрезвычайно опасный, который был бы гибелен для тех, кто не обладал его гением, но для него открыл новые пути. Он покорял стихию итальянского языка, расширял его границы, предъявляя к нему те требования, удовлетворить которые в ту эпоху мог только латинский. Сознавая все яснее требования подлинно философского языка, Данте утомился аллегорической системой выражения. Он расстался с ней в сонете «Звучат по свету ваши голоса». Необходимо подчеркнуть, что аллегорическая манера у Данте была соединена с иной, чем в «Новой Жизни», системой выражений. В третьей канцоне «Пира» (трактат IV) Данте пишет, что Мадонна Философия «смутила его привычный язык» и что ему следует оставить «сладостный стиль» тех времен, когда он говорил о любви, и прибегнуть к «острому и суровому стиху» («rima aspr'e sottile»). Напомним, что в «Чистилище» Данте возвратился к прославлению «сладостного нового стиля» в разговоре с Бонаджунтой да Лукка. Доктринальные канцоны «Пира» (в которых встречаются, чередуясь со стихами рассудительными, стихи, вдохновленные музами) следует рассматривать как подготовку к «Божественной Комедии», хотя сам автор в начале XIV в. считал «Пир» самым важным своим трудом. Заметим, что вторую доктринальную канцону «Пира» — «Амор красноречиво говорит» — исполняет в Антипургатории («Чистилище», II, 112) друг Данте, композитор и певец Казелла. Звуки канцоны названы там не «острыми и суровыми», а «сладостными». По-видимому, к этому циклу принадлежат также несколько канцон, написанных в первые годы изгнания, которые, вероятно, вошли бы в последующие трактаты «Пира», если бы Данте не прервал свой труд.

На интеллектуальное развитие Данте в юношеские его годы значительное влияние оказал флорентийский писатель, переводчик и правовед Брунетто Латини, умерший в 1294 г. О воображаемой встрече с ним Данте рассказывает в XV песни «Ада». В уста своего учителя Данте вкладывает предсказание о горестной своей судьбе и об изгнании. В его памяти запечатлелся «дорогой и добрый отеческий лик» Брунетто Латини. Брунетто просит своего ученика позаботиться о «Сокровище», книге, в которой он продолжает жить среди живых. Брунетто Латини сам о себе говорил, что он человек, скорее, светский (un poco mondanetto); автор известной флорентийской хроники Джованни Виллани прямо называет его «человеком вполне мирским» («mondano uomo»). Брунетто Латини обладал энциклопедическими знаниями, приобретенными во Франции, где он жил как изгнанник (изгнание было как бы обязательной главой в биографиях едва ли не всех писателей и поэтов Флоренции того времени). Среди наук Латини на первое место ставил политику и риторику. Последние книги «Сокровища» посвящены тем, кто должен управлять городом и государством. Латини переводил Цицерона, цитировал Аристотеля, Цезаря, Вергилия, Овидия, Ювенала, упомянул несколько раз Платона и Демосфена. Вероятно, у него Данте изучил ars dictamini, искусство сочинять письма и трактаты как по-латыни, так и на volgare (народном языке). Читая «Сокровище», Данте проникся стоицизмом Катона, которого он хвалит в «Пире». Язычнику и самоубийце Катону Данте доверил высокую должность стража чистилища. Латини был одним из зачинателей нового направления европейской культуры. Поэтому вполне понятно, что его цитировали гуманисты XIV—XV вв. и что в это время вновь и вновь переписывались рукописи флорентийского мудреца. Идеи Данте о светском государстве, независимом от церкви, о справедливом обществе на земле обнаруживают известное влияние сэра Брунетто, который, по словам современника, впервые освободил флорентийцев от неотесанности, обучив их красноречию и великому искусству руководить политикой сообразно с наукой.