Филе пятнистого оленя

ИСКУССТВО ЖИТЬ

…Я оглянулась недоуменно. Посмотрела на нее вопросительно. Все еще думая, что мы ошиблись дверью и что она сейчас развернется и направится к выходу. Но она пошла вперед, и мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ней.

Я понюхала опасливо воздух. Здесь странный был запах — не так, чтобы очень вкусный, но вроде и не противный. Больше, правда, подходящий столовой, чем шикарному ресторану. А вот достатком тут, по-моему, не пахло. И это название — «Хинкальная» — тоже не показалось мне особенно привлекательным. Оно как-то не очень красиво звучало, не по-светски.

Здесь было совсем темно. А может, так показалось сначала, потому что мы вошли с залитой солнцем улицы, немного ослепшие, щурящие глаза. И звенели где-то вдалеке, на кухне, что ли, купающиеся вилки и ножи. Прихорашивающиеся перед встречей с очередными клиентами.

Клиентов, надо признать, здесь было не много. Да и те вовсе не были похожи на молодых миллионеров, или преуспевающих бизнесменов, или удачливых банкиров. Хотя я в этом не разбиралась и судить не могла. А по ее уверенному взгляду — уже более осмысленному, чем в первые минуты, прозревшему, — понятно было, что все идет как надо. Что те, кто нам нужен, уже здесь. Ну или вот-вот появятся.

Я думала, она направится в угол. Думала, что из угла лучше наблюдать — я бы лично именно в угол и села. Но тут почему-то не было стульев, и столики были слишком высокие, не всякий стул до них бы дорос. А она остановилась почти в самой середине зала, сделав всего несколько шагов от лестницы. И сумочку положила прямо на спину стола — обозначая словно тем самым серьезность своих намерений.

Я улыбнулась ей — показывая, что оценила ход. Мне еще много чему надо было научиться. Я теперь только и делала, что подмечала собственные промахи и недочеты. Не подозревала даже раньше, как много делаю глупостей. Хороша бы была, если б в угол направилась — тут и так темно, и конечно, надо в центре устраиваться. Важно ведь не только быть на виду, но и видеть. Не мои слова — ее. Я их только запомнила. Прочувствовала, произнесла про себя. И решила, что в них сокрыта какая-то великая истина — о существовании которой я и не подозревала.

Она не ответила на мою улыбку. Ее лицо, красивое, тонкое — белая кожа и огромные глаза, словно шоколадом наполненные, — сейчас было искажено раздражением. И в глазах этих, обычно теплых и влажных, плавал черный деготь злости.

— Ну и что ты сделала? Да нет, понятно что — вопрос, зачем ты это сделала? Ты разве не видела, на чем они? Это же «мерседес» был, самый настоящий «мерседес»! Пусть старенький, но все же… Нельзя было поулыбаться? Сказать что-нибудь приветливое? Господи…

Мне вдруг холодно стало. И жутко неуютно. Я огляделась по сторонам — словно в поисках причины этого вот дискомфорта. Точно зная, что причина не в том, что здесь плохо, — а в том, что она говорит. А тут вполне нормально было. Я, конечно, не много где бывала, но я верила ей, а она сказала, что тут отличное местечко. Значит, таковым оно и являлось. Хотя я его себе немного другим представляла.

Взгляд мой шарил по темным стенам, неярко подсвеченным запыленными бронзовыми бра. По маленьким зарешеченным окнам, в которых, будь они чуть побольше и почище, можно было бы видеть ноги прохожих. Войдя сюда, мы спустились по лестнице, и теперь наши головы находились на уровне земли. И мне показалось даже, что это так тонко, так красиво — подземный почти ресторан.

В конце зала было что-то вроде стойки, и за ней маячила фигура женщины в белом. А те, кто хотел есть, должны были брать подносы и подходить к ней — а что дальше, я не знала. Я думала, в ресторанах официанты предлагают меню, а потом приносят заказ — а здесь было по-другому. Но мне так даже больше понравилось — вполне демократично. И чаевых, наверное, не надо.

Нет, тут было очень даже уютно. Но холод, откуда-то взявшийся внутри, сменивший привычное спокойствие и равнодушие, все не проходил. Он рассыпался между нами по пластиковой столешнице. Застыл в ее сердитом взгляде. В насупленных, переломленных пополам бровях. В опущенных уголках рта. И я, понимая, в чем дело, попыталась прокрутить назад последние полчаса. Вспомнить оброненные слова. Восстановить детально, по кадрам, свое поведение. И если не исправить свою ошибку, хотя бы попробовать ее замять.

Мне не привыкать было прокручивать пленку. Вперед-назад. Еще три секунды — а потом обратно, до бесконечности, в поисках нужного кадра. В этом заключалась моя работа — она занимала большую часть моей жизни, и наверное, лучшую ее часть. Только на двух мониторах, оживающих и умирающих по моей команде, были кадры старой хроники — а на экране моего сознания была я. Вернее, мы — она там тоже присутствовала.

Две женские фигуры, бредущие неторопливо вдоль набережной. Темная тягучая река, сонная, непрозрачная, кутающаяся в ветхий плащ из осенних листьев. Красно-желтый. Заношенный. С прорехами глубокими. И надо всем этим — небо, намалеванное серым. С пятном неяркого солнца — не небо, яичница вчерашняя. Очень хорошие планы — это я как профессионал говорю.

Не помню, о чем она рассуждала, пока мы шли от офиса. Я сначала слушала очень внимательно — словно готовя себя к визиту в это место. Даже замирала в предвкушении — красиво это все звучало и заманчиво. Две молодые женщины, работницы частной киностудии — одна очень привлекательная, она то есть, вторая — тоже ничего, это я. Потрудились полдня и решили пообедать в уютном маленьком ресторанчике неподалеку, под мостом. «Там просто чудесное место, — так она мне говорила. — Неплохая кухня. И там такие мальчики собираются, ну прелесть просто. Молодые банкиры, бизнесмены — тебе там почаще надо появляться…»

И я слушала и слушала, а ее голос становился все глуше, звуки растягивались и удлинялись, а слова были все те же, про молодых и богатых. И я позволила себе отключиться ненадолго и просто идти, вдыхая запахи холодеющей осени и вчерашнего дождя, оставившего крошечные зеркальные лужицы на мостовой. Подставлять лицо ветру — и поправлять, деланно сердясь, сбитые им платиновые пряди волос.

Вот тут-то я и допустила ошибку. Только позже поняв, что это была ошибка, — тогда-то и внимания не обратила. Я давно уже привыкла не реагировать на гудки машин. Если, конечно, этот гудок не предупреждающий был, призывающий к осторожности вертящую попкой легкомысленную девицу, ничего не видящую вокруг. Тогда я вздрагивала, озиралась и шарахалась к тротуару, спешно избавляя водителя от лишних волнений.

Но чаще они были другие — кокетливо-заигрывающие, наглые, — и я не принимала их всерьез. Слишком много их было — длинных, протяжных, — которыми одаривали меня мужчины, желающие познакомиться. Пораженные чудесным видением юной блондинки. С круглой попкой, всегда обтянутой туго. С пухлыми ляжками. С маленькими прыгающими грудками, бесстыдно выпяченными вперед. С глазами — круглыми, темно-серыми, как осенний асфальт, — широко открытыми, полными невинной наивности.

Мне очень нравилось так себя ощущать. Идти легко, виляя изо всех сил бедрами, спотыкаясь иногда и повизгивая испуганно и смущенно. Заставляя мужчин оборачиваться, бросаться на помощь, поддерживать под локти. Кидать им полные порочной благодарности взгляды. Кормить их пустыми, не значащими ничего обещаниями. Но даже к тому, что очень нравится, рано или поздно привыкаешь. И я порой не слышала свиста сзади, и не замечала автомобильных сигналов, и не всегда реагировала на брошенные в мою сторону реплики — восхищенные, конечно.

И тут не услышала. Увидела только ее лицо — радостное, счастливое. Улыбку эту — во весь рот. И улыбнулась в ответ неуверенно — не понимая, чем это ее так порадовала.

А потом увидела их — притормозивших прямо рядом с нами. Две противные рожи, склабящиеся нагло. Синеватые бритые черепа, дикие перстни какие-то на пальцах. Увидела и себе сразу сказала, что к таким я и на километр не подойду. А она уже вовсю посылала им воздушные поцелуи, и отвечала что-то на их шутки, и тыкала меня, не глядя, в бок — довольно болезненно тыкала. А потом схватила под локоть и подтащила прямо чуть ли не к машине, и сама наклонилась, и разговаривала о чем-то через опущенное стекло.

Если бы не я, она бы и в машину уселась, наверное. Тем более что они, кажется, предлагали нас подвезти. А я ей помешала — мне казалось, не стоит портить такую чудесную прогулку. Тем более что у нас был план — а она от него собиралась отступить. Но оказалось, что я была не права.

— Да мы бы лучше прямо ко входу подъехали, чем пешком тащиться. Тем более люди приличные — сама же видела. Вежливые такие мальчики. Один из них, между прочим, на тебя таращился. Облизывался прям. А ты что? Гордая такая, что ли? Всему учить тебя надо? Ну и что выиграли? Только ногу натерла…

Будь кто другой на ее месте, я нашлась бы что ответить. Резко и ехидно — чтобы не было больше желания мне выговаривать. Что-нибудь вроде того, что в седьмом классе мне бы это польстило, но я, к сожалению, давно уже вышла из того возраста. Что у меня в жизни было слишком много всего, чтобы я сама могла выбирать мужчин и решать, стоит ли с ними знакомиться.

Но ей я не могла этого сказать. И ее слова даже не вызвали во мне раздражения и обиды — только злость на себя саму. Потому что я была не права, я опорочила ее идею, я словно бы забыла о том, о чем мы говорили. Я проявила глупую эту заносчивость, потому что мне не понравились два урода в машине — а надо было им улыбнуться и сказать что-нибудь кокетливое. Она тогда была бы довольна — она лучше разбиралась в людях, видно, и в этих что-то увидела, не замеченное мной.

А когда машина рванула с места, улыбка сползла с ее лица. И дым, вырвавшийся из выхлопной трубы, испортил пряный осенний воздух, наполнил его удушливой гарью. И кадры, казавшиеся мне красивыми, вдруг перестали быть таковыми. Сначала стали черно-белыми, тусклыми, и звук пропал. А потом пленка зашуршала, замельтешили на ней полоски и царапины, а затем она вдруг порвалась с негромким хлопком. И повис грустно изуродованный ее хвостик.

— …Мы о чем с тобой говорили? — Она то озиралась по сторонам, то опять смотрела мне в лицо, строго и укоризненно. — Забыла уже? Надо использовать то, что тебе дано природой. Глупо это терять. Нравишься мужикам — цени это. Я поэтому и сюда тебя привела — здесь непростые бывают люди, здесь есть шанс… Встретишь кого, познакомишься. Чтобы был не из наших старых козлов со студии, не из видеоинженеров, а покруче кто. Чтобы с деньгами был, не жадный. Чтобы тачка была хорошая, квартира. Замуж, может, выйдешь, а может, просто бабки из него тянуть будешь — на любовниц больше тратят, чем на жен. Учись, пока я жива. Со мной не пропадешь. Еще спасибо потом будешь говорить…

Она подняла плечи и посмотрела куда-то в угол. А потом вдруг заговорила уже совсем другим тоном, не глядя на меня, и во взгляде ее появился теплый блеск. И улыбка полетела в тот затемненный угол, посланная кому-то.

Я покосилась туда, понимая, что она заметила что-то важное, может быть, кого-то из тех, о ком говорила. Тусклый свет лежал на глянцевой лысине какого-то мужика, стоящего, как и мы, за столиком, ковыряющего вилкой в тарелке. Черные восточные усы, расстегнутая на груди рубашка, толстенная желтая цепь на шее. Он вдруг подмигнул нам равнодушно и уставился опять в лежащую перед ним газету.