Желтый цветок

Желтый цветок

Когда его глаза завянут, он станет копией отца.

Гарри сдвинул наполовину пустой стакан к краю тумбы, желтый стебель, торчавший из воды как нога цапли, качнулся. Лепесток, похожий на клочок пергамента, сорвался с него, будто иссохшая дотла птица потеряла крыло.

Большим пальцем Гарри стер с круглого зеркала брызги зубной пасты, потом потер шрам, но тот никуда не делся и продолжал ныть. Странно, может, палец не тот? С пастой получилось же.

— Твой хелеборус сдох.

Гермиона утверждала, что цветы оживят обстановку. А Гарри признавал, что Дамблдор, хоть и редко, говорил ему правду: «Ни одно заклятие не способно вернуть к жизни покойника».

— Совсем сдох?

— Ну уж явно не как Вол…

— Гарри!

Она так круто развернулась, что смахнула на пол открытку в картонной рамке. Гарри купил ее по бросовой цене и выдал за подарок на день рождения. Девушка, нарисованная охрой, не почувствовала ни удара, ни боли и продолжала улыбаться с картинки янтарным ртом.

— Совсем сдох, сама глянь.

Гермиона пришла к циничному выводу, что хелеборус и так протянул дольше положенного. Она создала его на прошлое Рождество, а сегодня Гарри зачеркнул последний день на странице сентября.

Свежий календарь стоил дорого, так что Гермиона раздобыла на сельской ярмарке старый, за восемьдесят первый год, и заявила, что такой тоже подойдет(1). Теперь он болтался на стене палатки, напоминая, что Рон свалил много месяцев назад.

Гарри казалось, что скитаться они будут, пока крестражи сами не рассыплются прахом от времени. Хотя он не особо на это рассчитывал.

Он скомкал сентябрьский листок и уставился на следующий, где тридцать первое число жирно обвели ржавым карандашом. Наверное, чей-то день рождения. Жены предыдущего владельца, например.

— Может, от жары загнулся? Он же, наверное, холод любит.

— Да нет, — пожала плечами Гермиона, помешивая ложкой пустой чай. — Его называют морозник, потому что устойчив к холодам, но не за то, что любит их.

Эта осень была такой же душной и безветренной, как лето перед пятым курсом. Дадли в тот год много курил и смотрел фильмы с голыми девчонками. Дымная завеса и дразняще непристойные стоны за стенкой не давали свободно дышать. Гарри охотно переложил вину за собственное удушье на друзей, не желавших делиться новостями, и Дамблдора, который вновь запер его в доме тетки.

— У тебя паста вот… здесь. — Гермиона дождалась, пока он подойдет, лизнула палец и потерла уголок его губ. — Не вздумай одеться, кстати. Говорят, в этих краях это не модно, — ехидно хмыкнула она, направила палочку на старый магнитофон и сделала глоток из чашки.

Гарри машинально растрепал волосы. Он ловил себя на том, что все чаще делает так. Будто отцовская привычка догнала его спустя два десятка лет.

Музыка звучала старая, из тех же времен, что привычка и календарь.

— И нецелесообразно, — добавил Гарри, усаживаясь на кровать. — Может, потом допьешь? Как раз остынет.

Сначала они с Гермионой спали вместе, чтобы согреться, а потом — чтобы потрахаться.

Гарри все ждал, что Рон придет и запретит им так делать. Может, летом — если он вернулся в Хогвартс. Но лето катилось к осенней матери, а Рон так и не появился.

Вернись и останови меня, подумал Гарри, когда августовская духота, тесно переплетенная в памяти с девичьими стонами, стала невыносимой.

Гермиона все правильно поняла.

Гермиона у нас умница.

— Гарри.

А дальше сам додумывай. Что это значит? «Гарри, давай» или «Гарри, убери свой член, мы же друзья»? Никогда он не понимал девчонок. И спросить не у кого было, кроме самой Гермионы.

— Избранные тоже хотят, знаешь? Или меня теперь следует называть Нежелательное лицо номер один? — пропыхтел Гарри, приподнимая зад и стаскивая рывком штаны.

— Нежелательным лицом номер два быть еще обиднее. Даже в таком дерьме всего лишь второй.

Она явно не сама это придумала. Мысли о Роне сочились по затылку и скапливались в районе сердца, как гной в незаживающей ране. Гарри допускал, что в груди у него завелся сорняк, который питался им и подрастал каждый раз, когда он надевал на шею крестраж.

— Ромильда Вейн сгорела бы от зависти, — приблизившись, пробормотала Гермиона.

— Обычно горят от стыда. А от зависти умирают.

Сам Гарри ничего такого уже не испытывал. Ему просто нравилось, как жадно она смотрит. Похоже, сорняк сосал из него не только силы, но и совесть.

Гарри запустил руки под футболку и погладил влажную от пота кожу. Ладони скользнули выше, собирая ткань, обнажая бедра, грудь и душу.

— Нужно завести новый морозник, — услышал он, откидываясь на спину и в качестве приглашения приподнимая от живота крепкий член.

Гарри наблюдал, как острые груди Гермионы дергаются в такт его толчкам, как подрагивает меж них медальон, отсчитывая минуты. Опомнился от ее стона и бессвязно выдохнул:

— А нового Рона? Тоже заведем?

Она прикинулась глухой и упрямо спросила:

— Вдруг он тоже засохнет?

— Кто, Рон?

Давно позабытое имя, впервые за долгие месяцы произнесенное вслух, брызнуло дальше, чем сперма. Гарри испугался, что оно долетит до владельца и расскажет, как именно сорвалось с языка.

— А будь тот хелеборус желтым, мы бы и не заметили, что он загнулся, — он растянулся на койке, снял с Гермионы крестраж и напялил на себя.

— Я читала, желтые цветы — символ разлуки.

Странно. А тетя что-то про дружбу говорила.

— Напугали, — фыркнул Гарри. — Думаешь, Рон еще раз свалит?

— Думаешь, здесь некого больше разлучать?

Он замер и перекинул крестраж через плечо. С глаз долой.

— Сорнякам это точно не под силу.

Медальон пульсировал вразнобой с сердцем, а в груди, будто разбуженный громкими ударами, расцветал желтый от гноя и засухи цветок.

Июль 2022